Мои многочисленные друзья и родственники долго отнекивались, получив приглашения отпраздновать этот Йоль у меня, а в итоге — приехали все, приведя в тихий шок замковую прислугу. Нас выручили размеры башни и солидное число предусмотренных в ней спален, нынче заполненных до отказа. Мои родители с детьми и половиной эльфийского дворянства, брат с женой в сопровождении всего семейства и с эскортом из придворных. Кира с дочкой и капитан Корваль. Чума, Лепра, Оспа, Марвин и Саймонариэль, толпа благородных демонов с Азуром и весь городской Совет. Магистр Арбиус с десятком шебутных учеников. Радуга и Туман, пристрастившиеся ради смеха влетать в окна визгливых матушкиных фрейлин. Генрих с женой и капитаны моих кораблей в компании всех без исключения домочадцев… Да, нынче знаменитой Сумасшедшей принцессе и впрямь было отчего сходить с ума, ублажая и развлекая ораву требовательных гостей, ежеминутно придумывавших очередные проказы и забавы. Катания со снеговых гор и конкурс ледяных скульптур, костюмированный бал и штурм крепости, коньки и зимняя рыбалка — я перепробовала все, но вошедшие во вкус гости продолжали неуемно напрягать мою изрядно выдохшуюся фантазию, соревнуясь в шалостях и озорстве. И вот наступила последняя предпраздничная ночь…
Завтра мы накроем столы прямо во дворе и широко распахнем ворота, встречая прибывающих из Геферта горожан. Уже заготовлены отрезы сукна на камзолы для мужчин, серебряные колечки для женщин и кульки с конфетами для детей. Завтра никто не уйдет из моего дома без подарка и ласкового слова хозяйки, празднующей начало нового года. Завтра я поделюсь с гостями счастьем, наполняющим мой дом, и приму их ответные пожелания, которые пригодятся мне для того, чтобы хоть чем-то помочь всем страждущим и сделать этот мир еще чуточку добрее и светлее. Но все это произойдет завтра, а сегодня…
Я уже украсила камин изящными серебряными снежинками, преподнесенными мне драконами. Они выглядели совсем как настоящие, только не боялись тепла и не таяли от жара сгорающих в огне дров. Я развесила на стенах венки, сплетенные из пахучих еловых веток и обвитые красными лентами. Зеленое и красное — цвета праздника Йоль! И может, совсем не случайно я надела сегодня этот красивый халат, повторяющий в своей расцветке те же самые цвета — красное и зеленое? О нет, я не ждала от судьбы никаких подарков, давно поняв, что дарить — гораздо приятнее, чем получать, но все же — неужели я тоже надеялась на что-то волшебное, уверовав в магическую силу этой ночи? Кто знает…
«Благослови нас, Йоль! — беззвучно молилась я, продолжая заворачивать, увязывать и надписывать потихоньку убывающую гору подарков. — Благослови несчастных и спаси обездоленных. Соедини разлученные сердца и укажи путь бредущим во тьме путникам, ищущим свой дом. Верни нам утерянных любимых и научи проявлять терпение. Напитай своей силой спящую под снегом землю и приведи к нам весну…»
Трещали рассыпающиеся в угли поленья, подсказывая путеводную мелодию, и почти неосознанно я запела, стремясь достучаться до блуждающей во мраке мужской души, что-то ищущей, но не находящей. Лебеди и волки, медведи и соловьи — все они однолюбы, выбирающие свою пару один раз в жизни, а после ее потери тихо умирающие от невыносимости разлуки. Так неужели я оказалась хуже лесного зверья, не удержав и потеряв свое хрупкое счастье? Чем и когда провинилась я перед судьбой, отнявшей у меня моего единственного возлюбленного? Чем прогневила я самого Астора? Сколько лет смогу я прожить еще, не видя его глаз, не слыша его голоса, не прикасаясь к его губам? Разве чаша моих страданий еще не переполнилась? Йоль, благая ночь, заклинаю тебя — верни мне его, верни…
Мир расколот на две половины,
Разгорожен высокой стеной,
Были здесь мы когда-то едины…
Ты ушел, ты теперь не со мной.
Может, там тебе тоже неплохо?
Может, там привечают тебя?
Я же нынче без стона, без оха
Умираю, как прежде, любя.
Разрывается сердце от муки,
Отлетает из тела душа,
И тяну я в отчаянье руки,
От страданья почти не дыша.
Не пылят под ногами дороги,
Если ноги устало бредут,
Даже наши сердца — диалоги
Меж собой уж давно не ведут.
Может, хватит в безмолвье скитаться?
Может, хватит годами молчать?
Ведь не может навечно остаться
В наших душах разлуки печать.
Я искала тебя за три моря,
Я презрела запреты богов,
Может, хватит с нас этого горя?
Без тебя остывает мой кров.
Тут призывно распахнуты двери,
По бокалам разлито вино…
Ты послушай, неужто мы — звери,
Коим счастья найти не дано?
Коль виновна — прости меня, ладно?
Я свои искупила грехи…
Только помни — для сердца накладно
Изливать откровенья в стихи.
Может, хватит испытывать чувство?
Я прошу, на меня не гневись…
Возвращаться — не дар, не искусство…
Ты не думай… Ты просто вернись…
Дом спал, погрузившись в уютную, безопасную темноту. Я обошла ведущие к спальням коридоры, прислушиваясь к легкому дыханию детей и призывая на их невинные головки милость богов. И только из-под двери в комнатку Люция еще выбивался тоненький лучик света, отбрасываемый магическим фонарем. Я прижалась ухом к замочной скважине, заинтересовавшись причиной столь затянувшегося бдения…
— …а он ему пальцы под ребра сунул, сердце выдрал из груди, ноги-руки повыдернул, кровища — фонтаном! Мозги — на полу, потом голову ему оторвал, сел на коня и поскакал домой, к принцессе! — долетел до меня хрипловатый бас Кса-Буна. — Спокойной ночи, принц Люций!
Я проказливо хихикнула и на цыпочках отошла от двери в спальню сына, догадавшись, что стала невольной свидетельницей его тщательно скрываемой от всех, последней мальчишеской слабости. Будущий повелитель демонов отказывался засыпать, не выслушав на ночь очередную сказку в исполнении верного телохранителя, на свой лад воспитывающего из принца храброго воина и сурового мужчину. Я хихикнула еще веселее и пританцовывающей походкой спустилась по лестнице, ведущей в примыкающий к входным дверям холл. Обе стрелки часов замерли на цифре двенадцать, маятник начал бить полночь…
Гулкие удары еще висели в воздухе, когда к ним неожиданно присоединились другие, идущие снаружи. Похоже, это несколько крепких кулаков что есть мочи дубасили в толстую дверную створку, сопровождая удары зычными мужскими голосами, требующими немедленно впустить их в дом. Я вздрогнула и непроизвольно отступила в глубь коридора, потому что в моей голове вдруг промелькнуло красочное воспоминание — я все это уже видела! Не так важно когда — возможно, в другой жизни, но разыгрывающаяся в холле сцена до мельчайших деталей совпадала с тем страшным, однажды уж привидевшимся мне кошмаром: праздник, нетающие снежинки, мой красно-зеленый халат, настойчивый стук в дверь… И вот мой кошмар воплотился в реальность? Нет, не хочу, это просто невозможно!
Мое сердце захолонуло от недоброго предчувствия надвигающейся беды. Румянец сошел со щек, а золотая маска холодила, будто кусок льда. Бум-бум-бум… Три размеренных удара вновь сотрясли прочную дверь, напомнив мне прощальный стук молотка, вбивающего гвозди в крышку гроба…
«Не открывай! — робко просило испуганное сознание. — Не впускай в свой дом непоправимое несчастье, по промыслу судьбы прибившееся к твоему порогу. Гони его прочь…»
До крови прикусив дрожащую нижнюю губу, я нехотя подняла тяжелую, будто налитую свинцом руку и отодвинула дверной засов. Дверь тут же распахнулась, впуская клубы искрящейся снеговой пыли, моментально осевшие на разбросанных по полу еловых лапах. Белое на зеленом… Я отшатнулась назад, оттесненная мощными, закутанными в теплые тулупы фигурами четырех незнакомых мужчин, подносящих мне конскую попону, укрывающую нечто неживое, напоминающее замороженное человеческое тело…
— Хозяйка! — Грубый по звучанию, но ласковый по интонациям оклик вывел меня из предобморочного состояния, заставляя отвести глаза от непонятного свертка и поднять их на говорящего. — А мы это, в лес, значится, ездили на ночь глядючи. Ну это, как вы и учили: соли оленям в кормушки подложить, орешков для белочек подсыпать… — В ближайшем из четверых заиндевевших мужиков я внезапно опознала своего главного егеря, рыжебородого силача Фридриха. — Уже с работой управились — домой повернули, а токмо глядим, тот… — Тут егерь немного растерянно указал на сверток, — в сугробе лежит. Сам голый — в чем мать родила, волосы длинные в колтун смерзлись, весь бледнехонький, а когти — черные, страшный… — При этих словах я бессильно прислонилась к стене, пытаясь сдержать рвущийся из горла крик отчаяния. — Не бросать же его было там, хоть он на человека и не похож вовсе, а скорее — на нежить болотную, — продолжал добродушно излагать Фридрих, окутываясь паром, идущим от его оттаявшего тулупа. — Так мы его кое-как из сугроба выдолбили… — Услышав последнее слово, я сдавленно охнула, прикрывая ладонью свой перекошенный рот. — …на сани взгромоздили да и к вам опрометью кинулись… Вы ведь вроде тоже в лекарском деле разумеете? — Он так и не дождался моего вразумительного ответа, а потому недоуменно кашлянул и предложил: — Гляньте, госпожа Ульрика, может, он живой еще? Хотя, на мой взгляд, так мертвее мертвого…
Словно наблюдая за собой со стороны, я увидела — вот они укладывают сверток на пол, отгибают край покрова и показывают мне исхудалое, восковое лицо, полускрытое прядями смерзшихся волос… Я торопливо отвожу их рукой и разеваю рот в диком вопле ужаса, ибо в этом искривленном, безобразном трупе я внезапно узнаю его — моего Астора! Вокруг меня заполошно мечутся бородатые, облаченные в тулупы мужики, а я все кричу, кричу и никак не могу остановиться… Я бросаюсь к нему на грудь, прижимаюсь губами к его холодным устам, согревая их своим дыханием, и ощущаю — вот они едва уловимо приоткрываются в робком вздохе, а длинные, плотно сомкнутые ресницы трепещут, силясь подняться…