Он мог уничтожить меня – это ясно, как день. Сказка, древняя, как мир – неопытная старая дева и бродяга, прыгающий из койки в койку.
М-да, ну надо же, я прямо-таки героиня гребаной сказки.
Но самое главное – моему сердцу все это безразлично. Сердце говорит – оно того стоит. Сердце буквально кричит, что мы достаточно сильные и переживем все. Ведь Марианна пережила. Мы склеим себя заново, и у нас останутся потрясающие нежные воспоминания об этом диком крышесносном романе, переживем такие ощущения, о которых я даже не слышала.
Сердце спрашивает меня, не устала ли я – не устала ли я постоянно бояться, не в силах ни прыгнуть в неизвестность, ни даже просто шагнуть, буквально пустив корни. Рычу и закрываю лицо подушкой. И в тот миг меня буквально обволакивает запах Генри. Прижимаю подушку теснее, позволяя себе утопать в этом запахе.
А теперь я не просто героиня, так еще и клишированная героиня.
«Да пошло оно все на хрен…»
Откладываю подушку и вылезаю из постели. Пора вести себя, как взрослая девочка. Я найду его, приму его извинения и принесу ему свои собственные. Не заморачиваясь ни с халатом, ни с тапочками, бросаюсь к двери, выбегаю в коридор… и наступаю на что-то твердое и толстое, прямо у двери.
Эмоции – штука загадочная. Иногда они нарастают медленно, поднимаясь, как волна, прежде чем достичь пика и обрушиться на тебя.
Но сейчас все совсем не так.
Когда я наклоняюсь, чтобы поднять с пола потертую старую книгу, эмоции поражают меня, словно выстрел – бьют навылет, наповал. Я улыбаюсь, но глаза наполняются слезами. Это как театральные маски, сочетающие в себе сразу две стороны – облегчение и боль, радость и печаль. Я могла бы сказать, что это – самое приятное, что кто-либо когда-либо делал для меня – и это чистая правда. Но подарок означает для меня бесконечно много не поэтому…
А потому что книгу подарил Генри. Он сделал это для меня.
Качая головой, обрисовываю пальцами буквы на обложке, а потом открываю книгу… и у меня перехватывает дыхание.
Он написал внутри. Самое первое издание книги «Чувство и чувствительность» пережило целые века и осталось относительно невредимым, но этот сумасшедший написал в ней!
Ну конечно же.
Смеюсь, хотя по щекам текут слезы, и в целом мне, похоже, снесло крышу.
«Теперь пусть у тебя будут новые мечты. Г.»
Прижимаю книгу к сердцу, обнимая, и несу ее с собой, направляясь прямо к нему в комнату. Но его там не оказалось. В какой-то ужасный миг я спрашиваю себя, не нашел ли он себе другую спальню – может быть, у Корделии или Либби.
Меня пронзает такая боль, что становится тяжело дышать.
Но разве Генри мог бы так поступить? Я знаю ответ до того, как успеваю закончить эту мысль.
Генри, которого я знаю – не тот неуправляемый парень из газет, не будущий король, у которого, как говорила моя сестра, будет целый гарем любовниц. Он – мальчишка, который любит перед сном шепотом обсуждать всякие глупости, который играет на гитаре и слушает, как я напеваю, который катает меня на машине по лесам. Он – мужчина, который хочет научить меня плавать и хочет увериться в том, что я успею как следует пожить, прежде чем умру. Генри, которого я знаю, так бы не поступил.
Боже, какая же я идиотка.
Я должна найти его, должна увидеть его – прямо сейчас. Сначала я заглядываю в библиотеку, потом – в столовую и музыкальную комнату, и слышу жужжание камер, установленных на стенах, следящих за каждым моим шагом. Я прохожу на кухню… и вижу его. Абсолютно изможденный, он сидит в уголке, уронив голову на руки. Глаза у него закрыты, челюсть расслаблена, и губы чуть приоткрыты.
Сейчас он кажется таким юным. Таким спокойным.
Я видела Генри игривым, дразнящим. Видела его расстроенным и напряженным. Но прекраснее всего он вот такой, умиротворенный. Протянув руку, я обрисовываю четкие линии его лба и щек, носа и подбородка, даже не касаясь его.
Он вздыхает, его длинные ресницы трепещут, и в следующий миг темно-зеленые глаза уже смотрят на меня.
– Сара? – сонно спрашивает он.
Обожаю, как он произносит мое имя – так тепло и успокаивающе, словно обнимает.
– Спасибо за книгу, Генри, – шепчу я. – Спасибо.
Он садится, улыбаясь, очаровательно помятый со сна.
– Тебе нравится?
– Я в нее просто влюблена, – надеюсь, он слышит, что я говорю совершенно искренне. – Теперь она у меня самая любимая.
– «Чувство и чувствительность» всегда были твоей самой любимой книгой.
– Нет, теперь она любимая по другой причине, – протягиваю ему руку. – Пойдем. Пора спать.
Он берет меня за руку, но когда я тяну его за собой, заставляя подняться, он тянет сильнее, и в итоге я оказываюсь прямо между его коленями. Он смотрит на мою ладонь в своей, проводит большим пальцем по костяшкам пальцев, и эти прикосновения отзываются теплыми покалываниями в самом сердце.
– Прости за все, что сказал тебе тогда, – его голос хрипловатый, и покалывания в сердце становятся сильнее. – Это неправда.
– И ты меня прости, – говорю поспешно, ведь хочу сказать ему так много. – Я совсем не считаю, что ты эгоистичный и легкомысленный. Я не думаю, что ты – Уиллоуби. И я не верю, что ты можешь ранить меня.
– Но я уже тебя ранил.
Сердце у меня сжимается – не за себя, за него.
– Только потому, что я ранила тебя первой.
Его губы раздвигаются в улыбке, и он чуть кивает.
– Ты стала… ты очень много значишь для меня, Сара. Я и правда много косячу – так всегда было. Но в этом мне бы чертовски не хотелось накосячить.
До чего же мы странная пара – печальный мальчишка и перепуганная девчонка.
Заглядываю ему в глаза и чуть подаюсь вперед, кладя ладони ему на плечи.
– Я помогу тебе, не позволю накосячить.
– Значит, мы снова друзья? – спрашивает он. – По крайней мере, я умею быть хорошим другом.
Разве этого я хочу на самом деле – быть Генри именно другом?
Опять-таки я знаю ответ даже до того, чем успеваю закончить эту мысль. И ответ этот – нет. Но не могу же я просто взять и ляпнуть это. Да и как вообще быть? Как лучше сказать? Я никогда не умела красиво говорить, и вряд ли в этот раз у меня получится лучше. Живот угрожающе сводит.
Я должна все обдумать, найти правильные слова. Подумать, что бы сказала Элизабет Беннет, если бы ей вдруг пришлось выступить с речью вместо мистера Дарси.
Киваю.
– Конечно же, мы друзья.
«Вот же черт, черт, черт…»
Мы ложимся в постель, но никто из нас не может уснуть. Не знаю уж, что там думает Сара, но меня буквально захлестывает облегчение, что я снова могу быть рядом с ней. Я просто в восторге, как в рождественскую ночь, когда открыл все подарки и получил именно то, о чем мечтал. Разве после такого уснешь? Хочется просто трогать, перебирать их, восхищаться новой игрушкой.
– Ты думал, я глупая, да? Что так расстроилась из-за книги, – спрашивает Сара, лежа на спине, уставившись в потолок.
Я поднимаю руку и показываю ей платиновый браслет-цепочку с гравировкой, который ношу на запястье.
– Мама подарила мне его, когда мне было восемь. Я его никогда не снимаю. У меня есть «Мазератти» и короны, но эта вещь – самая дорогая для меня. Я прекрасно понимаю, что значит «дорого как память».
Она вздыхает, поворачивается ко мне лицом, подложив руки под щеку. Это моя самая любимая из ее поз – идеальное сочетание сексапильности и невинности.
Мне так отчаянно хочется поцеловать ее, что аж губы пульсируют.
– Я отреагировала так остро… по нескольким причинам. Постараюсь больше так не делать. Думаю, мне теперь стоит прежде представлять, что бы сделала твоя бабушка. Она – действительно сильная женщина, настоящий образец для подражания. Просто не могу представить, чтобы она плакала.
– Я видел, однажды.
Сара придвигается ко мне так близко, что ее нога почти рядом с моей.
– Правда? Когда?
Закидываю руку под голову, глядя в потолок, и вспоминаю.
– После той авиакатастрофы, когда погибли мои родители… Чтобы найти место крушения, понадобилось несколько дней. Ты ведь помнишь?
Она кивает сочувственно.
– В те несколько дней я все думал, думал… фантазировал. У меня всегда было богатое воображение. И даже когда их тела нашли, я не поверил. Я думал, что это все некая уловка – злая уловка какого-нибудь враждебного государства, которое просто удерживает их в плену. Или, может, все это просто какая-то ошибка.
С горечью улыбаюсь, вспоминая мальчишку, которым был когда-то. Несмотря на все то ядовитое дерьмо, которое окружает нас, на все те сложности, которые являются неотъемлемой частью нашего положения, мои родители сделали все, чтобы оградить меня. Защитить. Вот почему в отличие от моего неизменно циничного старшего брата в десять лет я был полон надежд и оптимизма. Слишком юн и чертовски неопытен.
– Я воображал, что они живут на каком-нибудь далеком острове, ждут, когда мы найдем их. Представлял, как папа с длинной обросшей бородой строит для них домик на дереве из веток и пальмовых листьев. А мама делает чашечки из кокосовой скорлупы.
Сара нежно улыбается.
– Как в «Робинзоне Крузо».
– Ага, – я откашливаюсь, чтобы избавиться от комка, застрявшего в горле. Потому что дальше рассказывать сложнее. – И я был уверен, что даже если увижу тела, я расскажу всем правду. Сумею убедить всех, что нам нужно продолжить поиски. И меня отвезли в морг.
Я ведь хоть и был тогда мальчишкой, к моему имени прилагался старинный титул, и ни один водитель, и никто вообще из всего нашего персонала не стал бы задавать лишних вопросов.
– Мне почти удалось добраться до той холодной комнаты, где хранились останки. Конечно же, там были охранники, но они готовы были впустить меня. Все, кроме врача. Доктор Рамади была главным судмедэкспертом – именно ей поручались дела VIP-персон, ну, глав государств и прочих. Она стояла на пороге, как Гэндальф Серый, только с планшетом вместо посоха, и не давала мне пройти. Я, конечно, был в ярости – топнул ногой, как надменный мелкий говнюк, и заявил: «Я – принц Весско. Я – ваш принц! Так что прочь с дороги!» А она посмотрела на меня и ответила: «Ваше Высочество, вы – ребенок. Ваши мать и отец сейчас совсем на себя не похожи. И я не позволю этому образу запечатлеться в вашей памяти». Это было эпичное противостояние длиной в несколько минут… пока не появилась королева. Не знаю, кто позвал ее, но я хорошо помню, как подумал: «Как же сильно она устала». Королева никогда раньше не выглядела такой изможденной, как в ту ночь. Доктор Рамади ушла, и бабушка спросила меня, о чем я вообще думал, явиться вот так. И я рассказал ей все свои теории – про остров и чашечки, все. А пока рассказывал, эта фантазия начала рассыпаться… и говорить было так трудно. В итоге я просто умолял ее: «Пожалуйста, бабушка. Они где-то там, я знаю. Помоги мне, бабуля. Помоги их найти».