Ванесса Стил смотрит на разыгравшуюся драму с таким ликованием, словно ребенок, попавший в кондитерскую на Рождество.
Ресторан представляет собой скромный паб – удобный, как «Козел», но повыше уровнем, с небольшой сценой в конце. Здесь полно народу, буквально за каждым столиком, и потому очень шумно – голоса сливаются в общий шум. Реакция хозяев заведения на меня такая… странноватая. Они смотрят в мою сторону, но продолжают разговор, словно совсем не удивлены, что к ним только что вошел принц. Словно они знают, что не должны обращать на меня внимания. И они совсем не смотрят на камеры.
– Кто все эти люди? – спрашиваю я у Ванессы, когда мы рассаживаемся.
– Статисты. Американские статисты – мы доставили их сюда самолетом утром, но зрители не поймут, – она делает какой-то жест пальцами. – Немного телевизионной магии.
Я сижу за одним столом с девушками – на нас и фокусируются камеры. Члены съемочной группы, а также Сара, Саймон и Франни занимают столик рядом с нашим.
Заказываю на всех текилу. Три заказа спустя Элизабет и Пенелопа играют в камень, ножницы, бумагу. Напитки прибывают недостаточно быстро, и они начинают делать ставки. Проигравший должен спеть что-нибудь душевное на местной сцене.
Пенни проигрывает и срывается.
– О господи, господи… да я же совсем не умею петь. Я отвратно пою… Нет, я не смогу спеть для шоу – я же буду выглядеть как полная идиотка. Может, я станцую чечетку по-быстрому, а?
– Нет, – Корделия поднимает палец. – Мы договаривались о пении. Такова сделка. А если вздумаешь нас надуть – мы отстрижем твои волосы.
Пенни хмурится, хватаясь за голову.
– Никто не будет стричь волосы моей сестре.
Изумленные взгляды всех собравшихся обращаются к концу стола. Сара говорит твердо, почти угрожающе. Интересно, это тоже часть ее плана «попробовать что-то новенькое»?
Сара сверху вниз смотрит на Корделию.
– Я спою вместо нее.
– Ты? – Корделия презрительно усмехается. – Да ты даже говоришь с трудом. И в любом случае это – против правил.
Сара не сдает позиции.
– Считай, что правила изменились.
«Вот молодец»!
Корделия качает головой, а потом ее лицо вдруг приобретает злобное выражение. Подняв бокал, она распрямляет руку и целенаправленно разбивает его.
Ничего не происходит – Сара все так же снисходительно смотрит на Корделию, и злобная самоуверенность в глазах девушки гаснет.
– Уберись-ка здесь, – говорит Сара, проходя мимо нее. – Кто-то ведь может пораниться.
Франни прищелкивает языком.
– Знаешь, все это траханье в задницу превратило тебя в мерзкую сучку, Корделия. Пора уже сломать печать – может, станешь чуть добрее.
Я уже говорил, что просто обожаю Франни?
Но сейчас я сосредоточен на Саре, которая стоит на сцене в своем коротком красном платье и бормочет себе что-то под нос, нервно сцепив пальцы. Она выглядит так, словно ее либо удар сейчас хватит, либо стошнит.
Поднимаюсь и подхожу к ней.
– Ну как у нас дела? Или ты сейчас повторишь со мной тот же фокус, что и с Дэйви?
Она с усилием сглатывает.
– Не исключено. И о чем я только думала.
– Ты хотела заступиться за сестру.
Сара смотрит на толпу собравшихся, которые пока не обратили на нее внимания. Ее лицо становится все бледнее, а глаза все больше расширяются.
– Я не могу, Генри, – шепчет она.
Я расплетаю ее пальцы.
– Конечно же, можешь. Я буду здесь, рядом.
Она переводит на меня взгляд, и я подмигиваю ей, а потом подвигаю один из стульев к самой сцене, подхватываю гитару, стоящую у сцены, и перебираю струны, настраивая.
Зал погружается в тишину. Все смотрят на нас, ждут.
Сара глубоко вздыхает и закрывает глаза – не зажмуривается, просто прикрывает, словно мечтает. А я начинаю играть первые нежные нотки мелодии.
Это – Hallelujah.
А потом она начинает петь, и я, чтоб меня, так ею горжусь, что хочется забраться на гору повыше и орать оттуда, какая она потрясная. Голос у Сары чистый и великолепный, колдовской. Кажется, в этот миг все зрители влюбляются в нее. И когда она поет о том, что стоит одна, перед Богом, и с ее губ срывается лишь «Аллилуйя» – я тоже немножечко в нее влюбляюсь.
Когда она переходит к той части песни, которую я всегда интерпретировал как разговор о сексе – движение друг в друге, задыхаясь, – Сара открывает глаза, но смотрит только на меня. И кажется, этот пронзительный взгляд захватывает саму мою душу.
А потом она снова прикрывает глаза, и она заканчивает песню так, как и положено – пронзительно, без смущения, с откровенными эмоциями, звенящими в каждом слоге: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, алли… л-у-у-у-у… йя…»
Ее губы смыкаются, и последняя нотка все еще звенит в воздухе, когда тихая миниатюрная Сара фон Титиботтум срывает целый шквал аплодисментов.
На этом вечер даже не думает заканчиваться. Когда мы возвращаемся в замок, у Ванессы для меня сюрприз.
– Я решила, что нам надо повысить коэффициент веселья здесь… так что… у нас вечеринка.
Она отводит нас в большой зал, и черт возьми, кого я вижу здесь! Бартоломью Галлагара, Ганнибала Ланкастера, Сэма Беркиншира и еще полдюжины отличных парней, моих лучших друзей и одноклассников.
– Сюрприз! Повеселись как следует, Генри.
Эмили, ведущая, представляет наших новых гостей на камеру, а те все работают, работают, работают. Потом я здороваюсь с парнями, похлопываю их по спине, наполняю их бокалы. Николас терпеть не может Ланкастера, но мне всегда казалось, что Ганнибал умеет хорошо провести время.
– Удачливый ублюдок, – сообщает он мне, окидывая взглядом зал. – Ты их всех уже оттрахал или пока решил повременить?
Сара бросает обжигающий взгляд через плечо, услышав его слова, и чуть хмурится.
Он отбрасывает каштановые волосы с глаз и фокусирует взгляд на Корделии.
– Я не присовывал девственнице уже кучу лет. Если такие еще остались – ты уж покажи мне.
Хлопаю его по плечу, когда от дверей вдруг доносится какой-то шум… Сэм только сейчас увидел Элизабет.
– Лиззи? – у него перехватывает дыхание. – Какого черта ты тут делаешь?
И вот тут Элизабет дает себе волю.
– Да пошел ты на хрен, Сэм! Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы, изменщик, ублюдок!
Я проталкиваюсь к ним.
– Генри? – в одном том, как Сэм произносит мое имя, уже столько обвинений.
– Все совсем не так, как кажется. Я все могу объяснить.
Но Элизабет меня опережает.
– Просто подожди, как шоу выйдет в эфир, и все увидит, как мы с Генри отлично покувыркались в койке.
Это неправда, но она, кажется, получает удовольствие от того, какая боль отразилась на лице Сэма.
– Возьми большое ведро попкорна и посмотри все серии со своей бабулей, – шипит Элизабет.
– Ты о чем? Тебе не нравится моя бабушка? – переспрашивает Сэм, совсем разбитый.
– Это ты мне не нравишься! – кричит Элизабет, и волосы у нее развеваются, как у горгоны Медузы.
Сэм резко разворачивается ко мне.
– Сейчас я оторву тебе яйца.
Я поднимаю руки.
– Все не так, Сэм!
Но он с ревом набрасывается на меня.
Генри кажется счастливым – ну, по крайней мере, сейчас. Сначала они сцепились с Сэмом Беркинширом, повалились на пол, а потом их разняла охрана. Сэм клялся Элизабет, что все эти вещицы, которые она обнаружила – резинки и игрушки, он покупал для нее, чтобы попробовать их с ней. А потом он признался, что трусики… он купил для себя.
Вот это поворот.
Элизабет, похоже, тоже не поверила – по крайней мере, она по-прежнему отказывается с ним разговаривать.
Но Генри смеется, подшучивает и болтает со всеми в зале. Вокруг него собрались мужчины и женщины, и он рассказывает, какие они с ребятами откалывали выходки, когда вместе учились в пансионе. Слушатели смеются – громко, искренне. Он в самом центре внимания, буквально купается в нем, расцветая, вытягиваясь, как растение навстречу солнцу.
Потом приносят музыкальные инструменты. Генри подхватывает свою гитару, Сэм достает из кармана губную гармошку. Кажется, Саймон Барристер, граф Эллингтон, играет на барабанах. Его жена Франни – милая, живая – не сводит с него восторженного взгляда, готовая кричать и хлопать, как подросток на рок-концерте. И я понимаю почему.
Потому что когда они начинают играть, и Генри начинает петь песню Тома Петти You Don’t Know How It Feels… На нем джинсы с низкой посадкой и простая белая футболка. Его волосы растрепаны, и мышцы на руках напрягаются, когда он с силой играет аккорды. И его татуировка на виду. Черт, это самое сексуальное зрелище, какое я только видела!
Не могу даже представить себе, что может быть сексуальнее.
А потом наши взгляды встречаются, и он подмигивает мне. О, я была не права.
Мне так и хочется прыгнуть на него, буквально броситься на него. У меня даже грудь ноет от желания, чтобы он прикоснулся ко мне, а бедра сводит от дикого непреодолимого вожделения. О, сколько всего я хочу с ним сделать – даже словами описать не могу, и при одной мысли об этом мои щеки вспыхивают. И я хочу, чтобы он делал со мной столько всего разного… все, что только захочет.
Когда песня заканчивается, и они начинают следующую, я открываю глаза, чувствуя себя немного пьяной и чуть безумной. Обмахиваясь ладонью, я наполняю свой бокал и осушаю его залпом. Это все так захватывающе! Дико, но просто чудесно.
Выхожу в прохладный коридор, и звуки музыки сопровождают меня – мне нужно хоть немного отдышаться. Ха, а я еще думала раньше, что все эти героини из моих книг реагируют уж слишком остро, когда падают в обморок.
Теперь я понимаю, что их реакция была вполне обоснованной.
И я могу только надеяться, что к исходу этой ночи я пойму и все их ощущения – откровенные чувственные прикосновения, от которых захватывает дух. Все то, о чем я читала.
Музыкальная комната – всего в нескольких шагах от большого зала. Песни и болтовня все так же отчетливо доносятся сюда. Провожу пальцем по черной лаковой поверхности рояля, прикрыв глаза, мечтая о том, что может случиться сегодня. Я представляю, как Генри будет стонать от удовольствия, тяжело дыша у самого моего уха, как будет говорить непристойности своим хриплым голосом, полным желания.