Она пожимает плечами.
– У меня уже было такое. Возможно, это чудо достается нам лишь единожды.
Сжимаю ее руки в своих.
– Чушь собачья, – думаю о Саре, обо всем том, что ей довелось пережить, о том, какая она сильная и как сама создает свое счастье. – Иногда жизнь несправедлива, Лаура. Но сдаваться нельзя. Придется двигаться дальше, и счастье найдет тебя снова. Я в это верю.
Она улыбается. А потом вдруг налетает порыв ветра, сбивающий цветы и бокалы на столе.
– Нужно перебраться внутрь, – говорит нам оператор.
Камеры опускаются, и мы с Лаурой поднимаемся. Неожиданно яхта кренится, и Лаура теряет равновесие, врезается мне в грудь. Я удерживаю ее, упираясь спиной в стену каюты, чтобы не упасть.
Она поднимает на меня взгляд.
– Генри…
Ее лицо кажется пустым, бледнеет. Она с усилием сглатывает.
– Генри, я…
– Да?
Она приоткрывает рот… и вдруг ее тошнит – прямо на меня.
Ну твою мать, а…
Я не беспокоюсь, когда просыпаюсь в одиночестве. Провожу рукой по опустевшей половине кровати – Генри, должно быть, ушел рано утром, чтобы встретиться с Ванессой, и решил дать мне выспаться.
Да, я заслужила хороший сон за последние несколько дней.
Переворачиваюсь на спину, глядя в потолок, прокручивая в памяти все те дни. То, как его руки скользили по моей коже – отчаянно, собственнически. Слова, которые он шептал, обещания.
Генри Пембрук любит меня.
А мои чувства к нему я не могу даже выразить – они слишком велики для любых слов. Волнение вскипает внутри, и в животе становится так тепло. Ничего не будет по-прежнему. Раньше я была довольна собой, своей простой жизнью. А теперь все по-другому. Словно я стою на вершине горы, ветер треплет волосы, солнце слепит, но мне совсем не страшно. Есть только восторг, чистый, настоящий. Я не упаду. Я просто не могу упасть, ведь Генри… научил меня летать.
Через некоторое время потягиваюсь, и мои перетруженные мышцы ноют. Промежность чуть пульсирует, усталая в самом лучшем смысле этого слова. Я направляюсь в ванную и долго стою под горячим душем. Когда я натираю себя мыльной мочалкой, прохожусь по груди и бедрам, то отчетливо вспоминаю руки и губы Генри. Улыбаюсь, обнаружив маленькие синяки и едва заметные следы укусов – доказательство, что все это было не сном, не фантазией, вдохновленной чужой книгой.
Нет, это – моя собственная история.
Когда выхожу из ванной, вижу Пенни – она ждет меня на диванчике. Она все еще немного бледная после отравления, и под глазами залегли синяки.
– Как ты себя чувствуешь, Пенни? Получше?
Она смотрит на меня и говорит:
– Я ему хер отрежу!
Да, кажется, ей и впрямь лучше.
А потом она сгибается пополам на диване и драматично стонет:
– Только не говори мне, что ты позволила Генри Пембруку сорвать тебе целку!
– Ну… – начинаю я, но она не дает закончить.
– Ну какого хрена, а! – После некоторого числа стонов и возгласов она садится и нежно берет меня за руку. – Уверена, что касается первого раза, Генри сделал его отличным, запоминающимся. Но Сара, он не для тебя. Он не из тех, кто надолго задерживается, понимаешь? Ну в смысле, посмотри где мы – на чертовом телешоу. Он флиртовал то с одной, то с другой. Думаешь, он просто на свиданки с этими девчонками бегал? Думаешь, в горячих источниках он не присунул той же Корделии?
– Нет. Мы с ним это обсуждали.
Пенни вскидывает руки.
– О, ну конечно, раз вы обсуждали – это все решает. Ведь всем известно, парни никогда не лгут. Особенно богатые, избалованные, титулованные парни. Они, конечно, самые честные, ага.
Улыбаюсь и качаю головой, она ведь не понимает.
– Пенни, он любит меня.
Она фыркает.
– Ну конечно. Он тебе это сказал, когда присунул по самые яйца или сразу после того, как кончил?
Снова качаю головой:
– Нет, это было до, но…
– До? О, знаешь, сколько мужиков признавались мне в любви, как раз чтобы присунуть чуть позже? – Она начинает загибать пальцы, перечисляя. – Давай-ка подумаем. Барри Виндстормер, Альфред Салливан, Тимоти Энгельвуд… хотя, у Тима был здоровенный, как у быка – оно того стоило. А еще был Райан Фитц…
– Нет, у нас с Генри все иначе, – сжимаю ее руку в своей. – Он любит меня. Я знаю его, Пенни, как никто другой. То, что между нами – это иное, новое… но сильное, настоящее. Я полностью уверена.
Сестра замолкает, но, похоже, я ее пока не убедила.
– Знаешь, когда-то мама тоже была уверена.
Морщусь.
– Все мы уверены, пока эти ублюдки не доказывают нам обратное, – она гладит меня по руке. – Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я не хочу, чтобы ты стала у него просто еще одной звездочкой на гребаном королевском фюзеляже. Не хочу, чтобы твое имя мусолили в новостях. Мы обе знаем, тебе с этим будет ох как тяжело… Когда шоу выйдет в эфир, все это публичное внимание…
– Генри прекращает участие в съемках. Шоу не выйдет в эфир, потому что он не будет участвовать до конца. Прямо сейчас он обсуждает это с продюсером.
Глаза Пенни расширяются.
– Это он тебе сказал?
– Да. Видишь… не все они ублюдки, а дела значат куда больше, чем слова.
За окном слышу рев двигателей – у ворот. Вижу колонну знакомых внедорожников.
– Он вернулся.
Натягиваю черный свитер и слаксы, закручиваю волосы в пучок, а потом сбегаю по лестнице вниз – доказать Пенни, как она не права.
Внизу, в фойе, Ванесса Стил перебирает пачку бумаг, раздает указания съемочной группе, как расставить свет и декорации. Смотрю на двери, но не вижу Генри. Его нигде нет.
– Где Генри? – спрашиваю я.
Ванесса бросает на меня взгляд.
– На свидании с Лаурой.
Меня никогда не били под дых, но от ее слов хочется согнуться, как от удара. Чувствую, что Пенелопа стоит прямо у меня за спиной, слушает, и эмоции закипают в ней, как лава в вулкане.
– Он говорил с вами? – спрашиваю я у Ванессы.
– Да, мы переговорили коротко, а потом он отправился на прогулку на яхте.
Чувствую, как лицо у меня вспыхнуло, но я стараюсь быть сильной.
– Он говорил что-то обо мне? О телешоу?
Ванесса смотрит на запястье, на свои часики с бриллиантами.
– У меня нет времени на болтовню, мисс Титиботтум – мне еще много нужно сделать для съемок, – смотрит мне за плечо. – Будь готова к вечерним съемкам, Пенелопа. Надень то темно-синее платье – оно тебе очень идет.
Ванесса проходит мимо меня, но я выбрасываю руку вперед, хватая ее за плечо.
Никто не смеет отсылать меня просто так.
Смотрю ей прямо в глаза.
– Вы лжете.
Некоторое время она смотрит на меня, потом вздыхает.
– Как я поняла, Генри считает, что так всем будет проще. Лучше для всех вовлеченных сторон. Он сказал, что поговорит с тобой, когда вернется. Это правда.
Она сбрасывает мою руку и уходит.
Мы вернулись в комнату. Пенелопа буквально кипит – маленькое светловолосое торнадо, жаждущее снести все на своем пути.
– Да пошел он на хрен! Он тебя не заслуживает. Я бы за такое просто убила его!
Пытаюсь набрать Генри на мобильный, но сразу же слышу автоответчик.
– Это какое-то недопонимание. Я не буду паниковать, Пенни.
– Какое, блин, недопонимание? Он обещал, что прекратит съемки, и, очевидно, этого не сделал. Не будь дурой, Сара. Он с тобой отлично провел выходные, как следует тебя оттрахал, а теперь где он? С Лаурой Беннингсон. На яхте. Наверняка говорит ей то же самое, что тебе. Ах, бедный непонятый принц. Он прекрасно знает женщин, Сара. Он знает, что мы всегда сочувствуем тем, кто надломлен, и пытаемся все исправить.
Меня подташнивает, и внутри все сжимается. Впервые я чувствую себя… использованной.
Пенелопа оглядывает комнату, лицо у нее решительное, и я почти чувствую, как шестеренки в ее голове быстро-быстро вращаются.
– Нам нужно уехать. Собраться и уехать, прямо сейчас.
Мой голос звучит безжизненно, словно эхо.
– Ты ведь подписала договор, Пенелопа.
– Да пошел он на хрен, этот договор. Ванесса мне не нужна. Муж сестры Джерри, оператора, – агент в Лос-Анджелесе. Джерри уже отправил ему несколько моих портретных фото и пару видео и хочет, чтобы в следующем месяце я туда полетела, – Пенелопа берет меня за руку. – А даже если это не так – ты мне гораздо важнее, чем все это.
Моя спина напряжена.
– Я не буду сбегать. Если чувства Генри ко мне изменились – пусть хотя бы скажет об этом прямо, мне в лицо, как подобает.
– В нем нет ничего подобающего! И это – не побег. Это – способ сказать ему, чтобы он катился к чертям! Что он не может обращаться с тобой, как с влюбленной идиоткой. Может, он тебе и сорвал целку, Сара, но гордость-то осталась при тебе. Поехали, Сара. Будь сильной.
А что значит быть сильной? Не уверена, что знаю, как это. Для меня это значит – верить Генри, пока он не дал мне повода думать иначе. Я не готова разувериться в нем, и именно это говорю сестре.
Пенни вздыхает, и ее плечи опускаются. Вот уж кто у нас королева драмы.
– Ты приехала сюда из-за меня. Все это – из-за меня. И если тебе будет больно из-за меня, я себе никогда не прощу.
Обнимаю ее.
– Нечего будет прощать. Я – взрослая девочка, Пенни. Я отвечаю за собственный выбор – я и никто другой.
Ну а Генри отвечает за свой.
Ставлю на телефоне Hallelujah Джона Кейла и устраиваюсь в укромном уголке – не читаю, просто смотрю в окно. Жду. Началась гроза. Дождь и ветер обрушились на замок, и морские волны с ревом ударяются о скалы. Пенни засыпает на диване. Вечерние съемки отменили. Один из членов съемочной группы сообщил сестре, что они отвели яхту дальше от берега, чтобы переждать грозу. Меня охватила болезненная тревога при взгляде на волны, яростно разбивающиеся о берег. Надеюсь, с ним все хорошо… Господи, пусть с ними все будет хорошо…
А потом я понимаю, что в молитве сказала «с ними», и меня охватывает совсем другая тревога – ведь Генри не один на той яхте. Он там с Лаурой – с великолепной, веселой, милой Лаурой. И несмотря на все то, что я говорила Пенни, я ведь не дура.