Глядя в огонь, я клянусь себе самому и моим родителям, Богу и – чтоб меня – даже самому дьяволу, что не подведу ее.
– Генри.
Я не слышал, как вошла бабушка. Она стоит у моего кресла, глядя на меня, но в ее серых, как грозовое небо, глазах – не гнев, не разочарование, а нечто совсем иное. Забота, возможно. Любопытство?
– Нам нужно обсудить, что здесь происходит. Что ты сделал, мой мальчик?
Я рассказываю ей всю правду, не пытаясь защититься или оправдаться.
– Бабушка, я натворил много всего, но… больше я так делать не собираюсь.
Несколько мгновений она изучает меня, потом тихо отвечает:
– Хорошо.
– Я женюсь на леди Саре Мирабелле Цинии фон Титиботтум.
Эти слова я говорю тихо, но искренне. Земля круглая. Небо синее. Я женюсь на Саре.
Она об этом еще не знает, но… не все сразу.
– Насколько я знаю, она немного застенчивая, но с этим можно поработать. Она очень милая девушка.
– Да, – снова смотрю в огонь. – Когда мы встретились, она была девственницей. Больше нет.
Бабушка скрещивает руки.
– Понятно. Ну, эту часть законов всегда можно было обойти. Данное под присягой заявление личного врача – этого обычно достаточно.
Говорю тихо, но твердо.
– Я не хочу обходить закон. Я хочу изменить его. И мы не поженимся, пока мне это не удастся.
– Почему это тебе так важно?
– Это важно для Сары… значит, важно и для меня. Когда я надену ей на палец мамино кольцо, я хочу, чтобы мир знал – я сделал это потому что я выбрал ее. Не потому что она подходит под какие-то там критерии, а потому что она великолепная. Потому что мне так повезло, что она согласилась быть со мной.
Бабушка фыркает.
– Что ж, на изменение законов требуется время. И за это должен проголосовать Парламент. А значит… придется заняться политикой.
– Знаю. Я надеялся, ты научишь меня. Ты поможешь мне, бабушка?
Она смотрит на меня так, словно видит меня впервые, и впервые в ее взгляде – облегчение, благодарность к тому, что она наконец видит во мне.
– Да. Да, я помогу тебе, Генри.
Я накрываю ладонью ее руку и чуть сжимаю. Это не объятие, но уже начало.
– Благодарю тебя.
Чуть позже, после того, как я все объяснил королеве, пришло время как следует прибраться. Я нахожу Ванессу в библиотеке, где она перебирает какие-то бумаги. И впервые вижу ее такой замотанной.
Говорю тихо, но в моем голосе отчетливо слышен металл.
– Что ты ей сказала?
Ванесса вскидывает голову.
– Ни слова лжи.
Расправляю плечи, требовательно глядя на нее.
– Что конкретно ты ей сказала?
– Да ладно тебе, Генри. Ты же знаешь, как все это работает. Драма хорошо продается. А то, что ты замутил с сестрой? Это как раз отличная первосортная драма.
– Ты думаешь, это все игра? Шоу? Это – моя жизнь.
Она скрещивает руки на груди, твердая, уверенная.
– Ты – принц. Вся твоя жизнь – это шоу.
– Больше нет, – качаю головой. – С меня хватит. И нашим договоренностям конец. Можешь забирать свои записи и делать, что хочешь. Хочешь выпотрошить меня на потеху публике, на телевидении? Что ж, действуй, – подаюсь вперед. – Но предупреждаю, и это будет единственным моим предупреждением… если вздумаешь навредить Саре, если хоть попробуешь оклеветать ее – я разрушу всю твою жизнь. Я использую все мои ресурсы – а за мной стоит целая гребаная страна – и уничтожу все, что с тобой связано. Я понятно излагаю, мисс Стил?
Ее взгляд изучает мое лицо, мою уверенность и искренность моих слов. Ванесса, может, и не самый приятный человек, но она никогда не была глупой.
– Я хочу эксклюзив.
– Что?
– Если у вас с твоим книжным червячком все выгорит, это будет история века, и я хочу иметь к ней доступ. Я сама буду вести съемки, а когда вы провозгласите о помолвке, я сделаю документалку, – она поднимает взгляд, словно уже видит заголовки. – Это же будет чертова сказка. Про то, как принца приручила тихоня. Как он, перебрав десятки перин, наконец нашел свою идеальную горошинку. И я хочу интервью – с тобой и Сарой.
Прокручиваю это предложение в голове, взвешивая варианты.
– Я дам тебе интервью, но не могу обещать за Сару. Если она захочет поучаствовать – хорошо, если нет – тебе придется удовольствоваться мной одним.
– Согласна.
– И я хочу посмотреть на финальный материал, – наставляю на нее палец. – Ты не должна даже секунды этой записи выпускать в эфир, пока я не посмотрю все целиком и не одобрю.
Она обдумывает это, потом протягивает мне руку.
– Договорились.
Пожимаем друг другу руки.
Что ж, а не такой уж я дерьмовый политик.
Через час она приносит мне новые договоры. Подписываю и возвращаю ей бумаги.
– А теперь собирайте оборудование и валите из моего замка.
Позже, когда Фергус закрывает дверь замка, бабушка стоит рядом со мной в фойе, потирая руки, словно стряхивая с них пыль.
– Ну что ж. Я рада, что с этим покончено. Составишь мне компанию в библиотеке на стаканчик шерри?
– Конечно. Нам многое нужно обсудить, – смотрю ей в глаза. – И боюсь, тебе это не понравится.
Она просто кивает, спокойная, непоколебимая, как всегда.
– Я велю Фергусу принести бокалы побольше.
23
Три недели…
Это ведь совсем недолго. Всего на две больше, чем одна. Три недели. Кажется, совсем немного, когда я произношу это вслух – всего два слова. Но в каком-то смысле, последние три недели казались мне бесконечными. Они были полны сомнений, полны вопросов, в какие моменты мне следовало бы поступить иначе и как следует поступить дальше. Внутренние споры изнуряли меня. Может, нужно было позвонить ему? Или выждать, пока он сам свяжется со мной? Он все еще продолжает съемки? Может, мне стоит вернуться в замок Анторп? Он все еще там или уже во дворце? В новостях и газетах о нем не было ни слова. Почему он не позвонил? Он вообще думает обо мне хоть немного? Когда я говорила, что мне нужно время, нужна дистанция, я не думала, что все кончено. Я не верила, что все на самом деле кончится. Может, мне стоило остаться? Может быть, я осудила его слишком быстро и слишком быстро уехала?
Но я не провела все это время в сожалениях и жалости к себе. Уже через четыре дня я перестала плакать, а через десять дней перестала то и дело проверять мобильник, не пропустила ли звонок или SMS.
Через шестнадцать дней я перестала то и дело выглядывать на улицу, выискивая взглядом черный внедорожник, надеясь увидеть дикий взгляд зеленых глаз.
А через восемнадцать я приняла, что Генри за мной не придет.
И все же я по-прежнему мечтаю о нем. Каждую ночь, лежа в постели, я слышу внутри его голос, представляю, как его изящные пальцы перебирают струны гитары. Я так отчетливо вижу внутри его улыбку и, клянусь, даже чувствую его запах на постельном белье. А потом приходят сны, но с этим я ничего не могу поделать.
В конце концов, иногда наша жизнь – совсем как книга. Мы не в силах написать окончание истории, мы можем только принять то, что уже написано на страницах.
Вернуться к прежней жизни было просто, ведь она уже была заготовлена заранее – как детский конструктор лего, где каждый фрагмент без труда соединяется между собой. Все организовано, все по графику.
Но в конце первой недели, на седьмой день, произошло нечто странное… нечто такое, что оказалось совсем неплохим.
Я стала искать, чем бы таким разбавить ежедневную рутину. Хотела изменить всю эту стабильность и последовательность, которой так желала раньше. Рано утром я уходила на работу и покидала офис после заката – не просто чтобы занять себя, хотя и это тоже, а потому что хотела чего-то… иного. Нового. Я удовлетворяла нехватку нового какими-то небольшими вещами – переставила мебель, повесила новые шторы, возвращалась домой каждый раз другой дорогой, предложила иногда оставаться с малышом Барнаби, сыном соседей наверху, забегала к маме на обед не по средам и воскресеньям, а просто, когда хотелось.
А как-то вечером Энни даже вытащила меня в паб – в паре городков от нас – познакомиться с ее новым бойфрендом, Уэйдом, который, к счастью, уже не похож на мешок дерьма. Место было несколько шумным, переполненным, но я не особо возражала.
В какой-то из вечеров мы ходили на ужин и танцы с Уиллардом. Самое забавное, я то и дело бросала взгляды на сцену, и что-то внутри меня толкалось, тянуло. Я ловила себя на совершенно безумном желании выскочить на сцену, схватить микрофон и спеть пару песен. Конечно же, я так не сделала, но всерьез об этом подумывала.
И это меня совсем не пугало.
В конце концов, когда ракушка разбивается, ее уже нельзя собрать обратно так, как было – всегда останутся трещинки.
«Эффект Генри».
И по-своему это просто чудесно. Освобождает. И несмотря на то как все закончилось, я всегда буду любить его за это. Всегда буду благодарна. И всегда буду помнить милого, то и дело поддразнивающего меня принца, который заставил меня измениться к лучшему.
Симпозиум. Моя личная битва при Ватерлоо.
На второй неделе с тех пор, как я вернулась на работу, мистер Хаверстром спросил, буду ли я проводить презентацию, раз уж мои дела во дворце закончились раньше. Он сказал, что поймет, если я откажусь, ведь у меня толком не было времени подготовиться.
Он предложил мне простой выход из ситуации, и я могла бы принять это предложение. Но я поступила иначе.
И вот я стою в самом большом зале Библиотеки Конкордия, полном людей – больше двух сотен мест заполнены, а кто-то из присутствующих стоит у стены. Все взгляды прикованы ко мне.
Уиллард и Энни сидят в первом ряду, поближе, для моральной поддержки… ну и поймать меня, если я вдруг упаду в обморок. Я знаю, щеки у меня уже ярко-красные, а колени дрожат, и желудок сжимается. Когда я подхожу к микрофону, волна паники охватывает меня, поднимается к самому горлу, сжимая.