Я вспомнила ту самую первую встречу, оставившую неизгладимый отпечаток на моей неокрепшей психике. Нет, ну каким же он все-таки был милым… Да, хотел съесть. Но не съел же? «Любовь, которая не знает границ». Кто же мог подумать, что именно это рукопожатие перевернет всю мою жизнь, заставив полюбить ее снова…
Чтобы заглушить свои мысли, я включила старенький телевизор, который вполне мог исполнять обязанности радио в связи с качеством изображения. «…Надежда есть всегда! — отчетливо произнес гортанный женский голос, пока на экране шло серыми полосами изображение. — Главное, не унывай, девочка! Все образуется! — Я горько усмехнулась. — Рассосется твоя беременность!» Фу! Какая гадость! Я попыталась переключить каналы, но половина кнопок пульта не работала. «Главное, сражайся за свою любовь. Тебе только сейчас кажется, что все потеряно, но на самом деле все будет хорошо!» — раздался глухой мужской голос, а следом зашуршали дежурные аплодисменты. «Наши эксперты уже высказали свое мнение. Что скажет героиня? Муж застукал жену с пятерыми мужчинами в собственной постели. Простит ли он ее или нет? Мы узнаем в конце передачи! — заявил знакомый голос какого-то известного телеведущего. — Мы вернемся после рекламы! Не переключайтесь!» Я снова стала нажимать кнопки на пульте. «Вам никогда не быть вместе!» — раздался зловещий смех. «Нет, ты ошибаешься, мы будем вместе! Наперекор судьбе!» — раздался пафосный голос какого-то героя, словно он творчески вырос на утренниках в Театре юного зрителя. И тут же сквозь рябь что-то замелькало. Судя по ахам, охам и стонам, я не уверена до конца, как именно герой решил отомстить злу. И тот вариант, который промелькнул у меня в голове, сразу ставил фильму жирный плюс в прокате, выдавал режиссеру Оскар за «нестандартный сюжетный ход» и толерантность.
Сквозь слезы пробивалось растерянное любопытство. Почему-то, глядя в окно, я задумалась. А ведь каждую пятницу я буду, где бы я ни была, покупать коробку конфет, открывать ее и есть. Мы будем ее смаковать вместе. Ты и я. Только ты будешь в моих воспоминаниях. Ты тоже будешь есть конфеты вместе со мной. К концу жизни я буду весить под два центнера, и даже работники похоронной службы будут желать мне долгих лет жизни. Это будет единственный раз, когда «стервятники от людского горя» подерутся за право меня не хоронить.
Я снова посмотрела в окно, смахнув слезы. Мы будем всегда вместе. Ты и я. Ты ведь не умер… Ты тоже где-то думаешь обо мне и наверняка скучаешь… И пусть ты не умеешь плакать, но ведь любить ты умеешь, не так ли? И я недавно узнала, что умею. По моим поджатым губам скользнула грустная улыбка. Наверное, с такой улыбкой старушки достают портреты любимых, смотрят на них, вздыхают, а потом бережно ставят на вязанную крючком салфетку, на которой уже стоит дешевая ваза с искусственными цветами. Я впервые задумалась над тем, сколько людей с алтарем в сердце стоит в очереди, сколько едет в автобусе, сколько идет по улице, поглощенные своими мыслями. Нет, нас, людишек, копошащихся на поверхности планеты, не семь с половиной миллиардов. Нас намного больше. Ведь почти в каждом сердце живет еще кто-то.
Два часа ночи. Город спит, а я продолжаю жить воспоминаниями.
«А ты смогла бы его отпустить, если бы он сказал, что не любит тебя? — поинтересовался полярный лис, с любопытством глядя на меня. — Смогла бы ты смириться с тем, что он просто не хочет быть с тобой?»
«Не надо путать любовь с истерической агонией брошенного, для которого удар по самолюбию страшней потери человека!» — вздохнула я, глядя на скомканную постель.
Я легла, завернувшись в одеяло, обняла подушку и спряталась в нее, глотая слезы. Я даже не допускала малодушно-эгоистического вопроса: «Что лучше? Любить и потерять или не любить никогда?»
— Я люблю тебя, — прошептала я, поцеловав кольцо и согревая себя теплой, как летний дождь, надеждой, что когда-нибудь мы обязательно встретимся. — Спокойной ночи, любимый… Где бы ты ни был…
Прошла неделя, каждый день которой нанизывался на нитку моей жизни одинаковыми черными жемчужинами. И спросите меня, что это был за день недели? Среда или пятница? Вторник или четверг? Я не смогу ответить. Однажды, в среду кажется, приходила разукрашенная, как матрешка, мадам с носовым платком и каплями. Каталог вызвал у нее только один вопрос: «А как вы думаете, мне оборотня можно?»
Я почувствовала себя мамой, у которой интересуются, а можно ли скушать мороженое из холодильника?
«Человек собаке друг! Это знают все вокруг!» — усмехнулся мой пушистый товарищ. — «У меня лапы не доходят до крышечки для ваших отношений… Я… мм… пока занимаюсь другими крышками!» Я благодарно кивнула.
— У меня аллергия на шерсть, как вы думаете, мне можно контактировать с потенциальным аллергеном? Будет ли проявляться моя аллергия? — озабоченно спросила мадам, явно считая, что я подрабатываю аллергологом.
Я процитировала наизусть надпись на любой рекламе лекарств: «Перед применением проконсультируйтесь с врачом». Мой ответ вызвал бурю сомнений, которые выражались напряженным сопением заложенного носа.
— Ой, а у него есть санкнижка? А можно его привить от бешенства? — меня определенно решили доконать вопросами. — Я шприц и вакцину куплю…
«Ага, сейчас мы будем бегать за оборотнем с баночками для анализов! — вздохнул песец. — Ну давай, миленький, тете очень надо! Еще немножечко! Вот молодец! А пописать? Куда пошел? А ну быстро поднял лапу! А теперь укольчик!»
— Я просто очень боюсь бешенства, — заметила мадам, разглядывая оборотня и плотоядно улыбаясь. — Но он кажется таким темпераментным… Прямо… ух! Хотелось, чтобы он был бешеным, сами понимаете, в каком вопросе, но при этом бешенства у него не было!
«Женщина с бешенством матки ищет оборотня без бешенства!» — закатил глаза полярный лис, недоумевая, откуда берутся такие клиенты.
— Ой, а не могли бы вы принести кусочек шкуры, чтобы я проверила, есть ли у меня аллергия или нет? — шмыгнула носом мадам, снова вливая в себя капли.
Мне она порядком надоела.
— Сейчас попробую, — вздохнула я, отправляясь в комнату с зеркалом. — Подождите минут десять…
Я зашла в комнату с зеркалом, закрыла дверь, присела на пол и достала из кармана аккуратно сложенный портрет. Красная ручка сделала свое дело, поэтому с портрета на меня смотрели любимые глаза.
— Я люблю тебя, — одними губами прошептала я, улыбаясь сквозь слезы. — Ты ведь знаешь, что люблю… Таким, какой ты есть… Я так хочу тебя увидеть, ты не представляешь… Просто увидеть…
Посидев немного, я посмотрела на часы. Пора выгонять мадам. Я вышла и вздохнула:
— Шкуру оборотень не дал. Но есть хорошая новость. Он заинтересовался вами и попросил клок ваших волос… И образцы мягких тканей…
Через секунду каталог был брошен, а дверь закрылась. От клиентки остались стойкий удушающий запах парфюма и блистер успокоительного, который вывалился у нее из кармана, когда она доставала платок.
Сразу видно, что клиент настроен решительно и не боится трудностей, особенно если дело касается прически.
Был у меня внутренний рубеж, который я старалась преодолеть. Когда стрелка подходила к шести часам, мне становилось плохо. Нужно было просто пережить это время. Просто продержаться. В какой-то момент меня охватывала паника, я начинала усиленно искать, чем себя занять, чтобы не смотреть на часы. Под мерное тиканье я чувствовала удушающий приступ мучительной душевной боли. Пригодились те самые таблетки, странным образом оставшиеся на диване и превращающие меня на остаток дня в аморфное антропоморфное существо.
В воскресенье я собралась домой пораньше. Хотелось уволиться, бросить все, сменить место жительства и место работы, уехать снова в какой-нибудь чужой город, но какая-то необъяснимая, призрачная надежда незримой ниточкой связывала меня с Азерсайдом.
Вечер был прохладным и пустым. Улицы отдыхали от оживления, донося до меня с порывами ветра осколки чужих судеб, обрывки телефонных разговоров, смех и гул чужих голосов. «И что? Он вернулся к Лере? Да вы че? Блин, а я думала…», «Зацените, у меня на работе чувак один…», «Я уже иду? Ты где? Не слышу! А! Ну подожди, я в магазин заскочу…», «А ты уже покушал? Я не разрешала мультики включать! Я сейчас позвоню бабушке и…», «А он че? А она че? Да ты гонишь! Нет, ну реально…»
Я шла по улице, осознавая, что последнее время мне стало не хватать задумчивых и сентиментальных прогулок, когда идешь, погружаясь все глубже и глубже в свои мысли и воспоминания.
— Зажигалки не найдется? — спросил меня кто-то.
— Нет, — небрежно ответила я, глядя на табачный ларек неподалеку. — Не курю, извините.
Я пошла дальше, свернув на темную аллею городского парка. Фонари горели через один.
И тут меня неожиданно схватили за руку и подтащили к ближайшему фонарю.
— Любовь, ты ли это? — насмешливо произнес знакомый, неприятный до тошноты голос. — Сколько лет, сколько зим. А я, понимаешь, тебя ищу. Мать твоя на лекарствах сидит, отец твой совсем слег, а ты здесь шляешься!
— Отпусти, — сквозь зубы процедила я, пытаясь вырваться и позвать на помощь.
— Куда тебя отпустить? К хорю твоему очередному? — мою руку сжали до боли и заломили за спину.
— Помогите! Убивают! — взвизгнула я, глядя на тени одиноких прохожих, которые тут же ускоряли шаг, стараясь побыстрей пройти мимо. Лезть на рожон к бугаю два на два никому не хотелось. Какой-то пожилой мужчина, с папкой, внешности академической и интеллигентной, тормознул, подошел и поинтересовался, в чем дело.
— Пшел вон! Не видишь, она бухая? — огрызнулся Олень, отодвигая подальше д’Артаньяна Сорок-Лет-Спустя. — Иди куда шел…
— Помогите, я не пьяная! Я его не знаю! — закричала я, глядя, как прохожий пытается набрать номер полиции.
— Я тебе сейчас наберу! Тебя по такой статье привлекут, что мало не покажется. Ты меня понял? — завелся с полоборота Олень, свободной рукой доставая удостоверение и тыкая в лицо «спасителю», который тут же ретировался.