— Тебя удерживает страх. Успокойся! Тебе никто ничего не сделает. Вызови бурю, хоть самую маленькую, — я ведь не требую большой и зловредной, я даже предпочту безобидную, — сделай это, и жизнь твоя спасена: ты уйдешь отсюда свободная вместе со своею дочерью, помилованная королем, и никто во всей Англии не посмеет осудить или обидеть тебя.
Женщина простерлась на полу и со слезами твердила, что у нее нет власти совершить это чудо, иначе она, конечно, с радостью спасла бы жизнь своего ребенка и была бы счастлива потерять свою собственную, исполнив приказ короля, сулящий ей такую великую милость.
Том настаивал. Женщина повторяла свои уверения. Наконец Том сказал:
— Я думаю, что женщина говорит правду. Если бы моя мать была на ее месте и получила бы от дьявола такую великую власть, она не задумалась бы ни на минуту вызвать бурю и разорить всю страну, лишь бы спасти этой ценой мою жизнь! Надо думать, что и все матери созданы так же. Ты свободна, добрая женщина, — и ты, и твое дитя, — я считаю тебя невиновной. Теперь, когда ты прощена и тебе уже нечего бояться, сними с себя, пожалуйста, чулки, и, если ты для меня вызовешь бурю, я дам тебе несметные богатства.
Спасенная женщина громко изъявляла свою благодарность и, повинуясь приказу короля, начала снимать с себя чулки. Том следил за ее действиями с большим интересом, который слегка омрачался тревогой; придворные стали явно выражать беспокойство. Женщина сняла чулки с себя и с девочки и, очевидно, была готова сделать все от нее зависящее, чтобы землетрясением отблагодарить короля за его великодушную милость, но из этого ровно ничего не вышло. Том разочарованно вздохнул и сказал:
— Ну, добрая душа, перестань утруждать себя зря: очевидно, твоя власть изменила тебе… Ступай себе с миром. Если же когда-нибудь бесовская сила вернется к тебе опять, пожалуйста, не забудь обо мне — устрой для меня хорошую бурю.[24]
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Парадный обед.
Час обеда приближался, но — странное дело! — эта мысль почти не смущала Тома и не пугала нисколько. Утренние события укрепили в нем доверие к себе; бедный грязный котенок за эти четыре дня вполне освоился с тем странным чердаком, куда его забросила судьба. Взрослому и в месяц не сделать бы подобных успехов. Никогда еще не было более блистательного примера уменья детей легко приспособляться к любым обстоятельствам.
Поспешим же — благо нам дано это право — в большой обеденный зал и посмотрим, что там происходит в то время, как Том готовится к великим торжествам. Это — обширный покой с золочеными колоннами и пилястрами, с расписными стенами, с расписным потолком. У дверей стоят рослые часовые, неподвижные, как статуи, в роскошных и живописных костюмах. В руках у них алебарды. На высоких хорах, идущих вокруг всего зала, помещается оркестр; хоры битком набиты богато одетыми гражданами обоего пола. Посредине комнаты, на возвышенном месте, стол Тома. Но предоставим слово старинному летописцу:
«В зал входит джентльмен с жезлом в руке и за ним другой, несущий скатерть, которую, после того как они трижды благоговейно преклонили колени, он постилает на стол; затем они оба снова преклоняют колени и удаляются прочь. Тогда приходят двое других — один опять-таки с жезлом, другой — с солонкой, тарелкой и хлебом. Преклонив колени, как первые, они ставят принесенное ими на стол и удаляются с теми же церемониями, как и первые. Наконец приходят двое придворных в великолепных одеждах; у одного из них в руках столовый нож; простершись трижды на полу изящнейшим образом, они приближаются к столу и начинают тереть его хлебом и солью, причем они делают это с таким благоговением, как если бы за этим столом уже восседал король».
Так заканчиваются торжественные приготовления к пиршеству. Но вот по гулким коридорам проносятся звуки рога и невнятные крики: «Расступись! Король идет! Дорогу его величеству!» Эти возгласы повторяются ежеминутно — все ближе и ближе; наконец чуть ли не прямо в лицо раздаются звуки воинственного марша и окрик: «Дорогу королю!» И вот дверь широко распахнулась, и показалось торжественное, великолепное шествие. Слово опять принадлежит летописцу:
«Впереди идут джентльмены, бароны, графы и кавалеры ордена Подвязки. Все роскошно одеты, у всех обнажены головы; далее идет канцлер между двумя лордами, один несет королевский скипетр, а другой — государственный меч в красных ножнах с вытесненными на них золотыми лилиями, стеблями кверху. Далее идет сам король. При его приближении двенадцать труб и столько же барабанов играют приветственный туш, а на хорах все встают с мест и кричат: „Боже, храни короля!“ Вслед за королем идут дворяне, приставленные к его особе, а по правую и по левую руку его почетная стража из пятидесяти джентльменов, инвалидов с золочеными бердышами в руках».
Джентльмен с жезлом.
Все это было красиво и очень приятно. Сердце Тома сильно билось, и глаза блестели от радости. Во всем его облике было много изящества. Это изящество достигалось именно тем, что Том не делал ни малейших усилий, чтобы достигнуть его, очарованный и поглощенный веселым зрелищем и мажорными звуками, которые окружали его. Да и трудно ли быть изящным в красивом и ловко сшитом наряде, в особенности когда этого наряда даже и не замечаешь.
Том помнил данные ему наставления и отвечал на общие приветствия легким наклонением головы и милостивыми словами:
— Благодарю тебя, мой добрый народ!
Он сел за стол, не снимая шляпы, украшенной перьями, и нимало не смущаясь этой вольностью, так как обедать в шляпе был единственный старинный обычай, равно присущий и королям и Кэнти.
Свита короля разделилась на несколько живописных групп и осталась с непокрытыми головами.
Затем, под звуки веселой музыки, вошла гвардия телохранителей — «самых рослых и сильных людей во всей Англии, специально отобранных для несения дворцовых обязанностей». Но опять-таки предоставим слово летописцу:
«Вошли телохранители с непокрытыми головами, в алой одежде с золотыми розами на спинах; они уходили и входили опять, каждый раз принося новую перемену блюд, сервированных на серебре. Эти блюда принимал джентльмен в том самом порядке, как их приносили, и ставил их на стол, между тем как лорд, предназначенный для отведывания блюд, давал каждому из телохранителей попробовать немного того кушанья, которое тот принес, из страха отравы».
Том отлично пообедал, хотя и сознавал, что сотни глаз провожают каждый кусок, подносимый им ко рту, и глядят, как он глотает его, с таким огромным интересом, будто это не еда, а взрывчатое вещество, которое разорвет их монарха на части. Он старался не спешить и точно так же старался ничего не делать сам для себя, а ждать, пока особо приставленное для этой цели лицо опустится на колено и сделает за него все, что нужно. За весь обед у него не было ни единого промаха — блистательный, великолепный триумф!
Когда обед кончился и Том удалился в окружении пышной свиты, под веселые звуки барабанов и труб, среди грома приветственных криков, — он невольно подумал, что хотя обедать публично не такое уж легкое дело, он все же готов претерпеть эту пытку по нескольку раз в день, лишь бы избавиться от других, более тяжких и мучительных обязанностей своего королевского звания.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Король Фу-Фу Первый.
Майлс Гендон торопливо шагал по мосту, направляясь к саутворкскому берегу. Он зорко всматривался в каждого прохожего, надеясь настигнуть и захватить тех, кого искал. Но надежда его не сбылась. На мосту указали ему, куда эти люди направились, и он мог проследить часть их пути в Саутворке, но там их следы обрывались, и он совершенно не знал, что ему делать дальше. И все же до самого вечера он продолжал свои поиски. Ночь застала его изнуренным, голодным. Цель, к которой он так жадно стремился, была так же далека от него, как и утром. Он поужинал в таверне Табарида и лег спать, решив на другой день встать пораньше и обшарить весь город до последнего переулка. Он долго раздумывал, что предпринять, и в конце концов пришел к такому выводу:
«Мальчик, при первой возможности, убежит от негодяя, выдающего себя за его отца. Вернется ли он в Лондон, в свое старое жилье? Нет! Потому что он будет бояться, как бы его опять не поймали. Что же он сделает? В целом мире у него есть единственный друг и защитник, Майлс Гендон, и он, естественно, попытается разыскать своего друга, если только для этого ему не понадобится возвращаться в Лондон и подвергать себя новым опасностям. Он, вероятно, пойдет по направлению к Гендон-холлу, так как знает, что Майлс собирался итти туда, в свой родной дом. Да, дело ясное, — надо, не теряя времени тут, в Саутворке, отправляться через Кэнт и Монкс-Голм, обыскивая по дороге леса и расспрашивая прохожих о мальчике».
Вернемся теперь к пропавшему без вести маленькому королю.
Оборванец, который, по словам трактирного слуги, подошел будто бы тут же на мосту к королю и молодому человеку, на самом деле не подходил к ним, но следовал за ними по пятам. В разговор с ними он не вступал. Левая рука его была на перевязи, и на левый глаз был налеплен широкий зеленый пластырь. Оборванец слегка прихрамывал и опирался на толстую дубовую палку. Молодой человек повел короля в обход через Саутворк, мало-помалу приближаясь к большой проезжей дороге. Король начинал сердиться, говорил, что дальше не пойдет, что не подобает ему ходить к Гендону, что Гендон обязан явиться к нему. Он не потерпит такой оскорбительной дерзости. Он останется здесь.
Молодой человек сказал:
— Ты хочешь остаться здесь, когда твой друг лежит раненый в лесу? Ладно, оставайся!..
Король сразу заговорил по-другому.
— Раненый? — воскликнул он. — Кто посмел его ранить? Впрочем, не в этом дело. Веди же меня к нему! Скорее, скорее! Что у тебя, свинцовые гири на ногах? Ранен? Поплатится же за это виновный, будь он хоть сыном герцога!