Судья зловеще медлил, потом обратился к женщине с вопросом:
— Во сколько ты оцениваешь твою собственность?
Женщина поклонилась и ответила:
— В три шиллинга и восемь пенсов, ваша милость! Это самая добросовестная цена, я не могу сбавить ни одного пенни.
Судья оглядел толпу, кивнул полицейскому и сказал:
— Очисти зал и запри двери!
Приказ был исполнен.
В суде остались только двое полицейских, обвиняемый, обвинительница и Майлс Гендон. Майлс был бледен, неподвижен, капли холодного пота выступили у него на лбу.
Судья опять обратился к женщине и сказал ласково:
— Это бедный, невежественный мальчик, может быть голодный, потому что теперь такие трудные времена для бедняков; посмотри на него: у него лицо не злое, но с голоду мало ли что делают… Известно ли тебе, добрая женщина, что за кражу имущества стоимостью выше тринадцати пенсов виновный, по закону, должен быть повешен? [28]
Маленький король широко открыл глаза от удивления, но сдержал себя и остался спокойным. Зато женщина вскочила на ноги, трясясь от страха и восклицая:
— Что же я наделала!.. Милосердный боже, да я вовсе не хочу, чтобы этот бедняк шел из-за меня на виселицу! Ах, избавьте меня от этого, ваша милость! Скажите, что мне делать!..
Женщина вскочила на ноги.
Судья, храня подобающее судье спокойствие, просто ответил:
— Без сомнения, можно сбавить цену вещи, пока цена еще не занесена в протокол…
— Ради бога, считайте, что поросенок стоит всего восемь пенсов! Слава тебе, господи, что ты не дал принять на душу такой тяжкий грех!
Майлс Гендон на радостях совершенно забыл об этикете; он удивил короля и уязвил королевское достоинство, обняв его и поцеловав. Женщина поблагодарила и ушла, унеся с собой поросенка; полицейский отворил ей дверь и вышел вслед за нею в сени. Судья записывал все происшедшее в протокол. А Гендону захотелось узнать, зачем это полицейский пошел вслед за женщиной; он потихоньку прокрался в темные сени и услыхал следующий разговор:
— Поросенок жирный и, верно, очень вкусный; покупаю его у тебя; вот тебе восемь пенсов.
— Восемь пенсов! Вот чего захотел! Да он мне самой стоит три шиллинга и восемь пенсов, настоящей монетой последнего царствования, которую старый Гарри, что помер недавно,[29] не успел отобрать себе. Фигу тебе за твои восемь пенсов!
— А, ты вот как заговорила!.. Да ведь ты под присягой показала, что поросенок стоит восемь пенсов. Значит, ты дала ложную клятву. Иди со мной к судье держать ответ за свое преступление! А мальчишку повесят.
— Ну, ну, будет тебе, добрый человек, молчи, я согласна. Давай сюда восемь пенсов, бери поросенка, только никому не рассказывай.
Женщина ушла вся в слезах. Гендон проскользнул назад, в комнату судьи, туда же вскоре вернулся и полицейский, спрятав в надежное место свою добычу. Судья еще некоторое время писал, затем прочел королю отечески мудрое и строгое наставление и приговорил его к кратковременному заключению в общей тюрьме, а затем к публичной порке плетьми. Удивленный король раскрыл рот для ответа и, по всей вероятности, отдал бы приказ обезглавить доброго судью тут же на месте; но Гендон знаком предостерег его, и он сдержал себя во-время. Гендон взял его за руку, поклонился судье, и оба, под охраной полицейского, отправились в тюрьму. Как только они вышли на улицу, вспыливший монарх остановился, вырвал руку и воскликнул:
— Глупец, неужели ты вображаешь, что я войду в общую тюрьму живым?
Гендон наклонился к нему и сказал довольно резко:
— Будешь ты мне верить? Молчи и не ухудшай дела опасными речами! Что богу угодно, то и случится; ты ничего не можешь ни ускорить, ни отдалить: жди терпеливо — еще будет время горевать или радоваться, когда произойдет то, чему быть суждено.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Побег.
Короткий зимний день шел к концу. Улицы были пусты, лишь изредка попадались прохожие, да и те шагали торопливо, с озабоченным видом людей, желающих возможно скорее покончить дела и укрыться в уютных домах от пронизывающего ветра и надвигавшихся сумерок. Они не глядели ни вправо, ни влево; они не обращали никакого внимания на наших путников, даже как будто не видели их. Эдуард Шестой спрашивал себя, случалось ли когда-нибудь, чтобы толпа смотрела на короля, шествующего в тюрьму, с таким великолепным равнодушием. Наконец полицейский дошел до совершенно пустой рыночной площади и повел их через нее. Дойдя до середины, Гендон положил руку на плечо полицейского и шепнул ему:
— Погоди минутку, добрый сэр! Нас никто не слышит. Мне нужно сказать тебе два слова.
— Мой долг запрещает мне разговаривать, сэр! Пожалуйста, не задерживай меня, скоро ночь.
— А все-таки погоди, потому что дело близко тебя касается. Отвернись на минутку и притворись, будто ты ничего не видишь: дай бедному мальчику убежать.
— Как ты смеешь предлагать мне это, сэр? Арестую тебя именем…
— Постой, не торопись. Поспешность никогда не приводит к добру.
Гендон понизил голос и шепнул на ухо полицейскому:
— Поросенок, купленный тобою за восемь пенсов, может стоить тебе головы!
— Поросенок может стоить тебе головы!
Бедный полицейский, захваченный врасплох, сначала онемел, а потом начал грозить и ругаться; но Гендон спокойно и терпеливо ждал, пока он угомонится; затем сказал:
— Ты мне понравился, приятель, мне не хотелось бы, чтобы ты попал в беду. Помни, что я все слышал, от слова до слова. Я сейчас докажу тебе это.
И он повторил слово в слово весь разговор полицейского с женщиной в сенях и прибавил:
— Ну что, разве не так было дело? Разве я не могу, если понадобится, дать показания перед судьей?
В первую минуту полицейский онемел от страха и досады; потом пришел в себя и с напускной развязностью возразил:
— Ты делаешь из мухи слона; мне просто вздумалось подшутить над этой женщиной ради забавы.
— И поросенка ты оставил у себя ради забавы?
Полицейский ответил торопливо:
— Конечно, добрый господин. Говорят тебе, что это была шутка.
— Я начинаю тебе верить, — сказал Гендон не то всерьез, не то в насмешку. — Так ты постой здесь немного, а я сбегаю спрошу его милость судью — он ведь человек опытный, — разбирается и в законах, и в шутках, и в…
Он повернулся и пошел, договорив последние слова уже на ходу. Полицейский помедлил немного, потоптался на одном месте, выругался раза два, потом крикнул ему вдогонку:
— Постой, добрый сэр, погоди минутку! Ты говоришь, судью спросишь? Да он на шутки туп, как чурбан! Пойди-ка лучше сюда, давай поговорим! Странное дело! Я, кажется, попал в историю и все из-за невинной, необдуманной шутки. Я человек семейный, у меня жена, дети… Рассуди же здраво, твоя милость, чего ты хочешь от меня?
— Только того, чтобы ты был слеп, нем и не двигался с места, пока не досчитаешь до ста, — сказал Гендон с таким видом, как будто просил о самой ничтожной услуге.
— Да ведь я тогда пропащий человек! — с отчаянием вскричал полицейский. — Будь же рассудителен, мой добрый сэр; ведь ты же сам понимаешь, что то была шутка и ничего больше. А если даже принимать ее всерьез, так и то за такую малость самое большее, чем я рискую, это получить нагоняй от судьи: он сделает мне выговор и посоветует никогда не повторять подобных дел.
— Это шутка? — с ледяной торжественностью возразил Гендон. — Эта твоя шутка носит в законе название, — ты знаешь какое?
— Я этого не знал! Может быть, я был неосторожен. Мне и в голову не приходило, что это уже носит название… Я думал, что я первый изобрел такую шутку.
— Да, она имеет название. В законах она называется non compos mentis lex talionis sic transit gloria munidi.[30]
— Ах, господи!
— И наказание — смертная казнь.
— Господи, помилуй меня, грешного!
— Воспользовавшись преимуществами своего положения, ты захватил за бесценок чужую собственность, стоимостью свыше тринадцати пенсов с половиною; а это в глазах закона есть умышленная недобросовестность, вероломство, превышение власти, ad hominem expugatis in statu quo — и наказание за это — смерть на виселице, без выкупа, пощады, покаяния и утешения религии.
— Поддержи меня, ради бога, мой добрый сэр, ноги не держат меня! Сжалься, избавь меня от погибели, и я стану к вам спиной и ничего не буду видеть и слышать.
— Ладно! наконец-то ты поумнел. А поросенка ты отдашь этой женщине?
— Отдам, непременно отдам! И никогда в жизни больше не дотронусь до поросенка, хотя бы сам архангел мне принес его с небес! Ступай, я ради тебя ослеп на оба глаза, я ничего не вижу. Я скажу, что ты силой вырвал у меня из рук осужденного. Дверь в тюрьме ветхая, плохая, я сам выломаю ее после полуночи.
— Выломай, добрая душа, худого от этого никому не будет. Судья сам жалеет этого бедного мальчика, — он не станет проливать слезы и ломать тюремщику кости оттого, что мальчик убежит.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Замок Гендона.
Едва полицейский скрылся из виду, Гендон попросил его величество итти за город и там ждать, пока он сходит в трактир и расплатится по счету. Полчаса спустя два друга уже весело скакали на восток. Королю теперь было тепло и удобно, потому что он сбросил свои лохмотья и оделся в поношенное платье, купленное Гендоном на Лондонском мосту.
Гендон не хотел переутомлять мальчика; он полагал, что дорожная усталость, еда не вовремя и скудный сон будут вредно действовать на его расстроенный ум, тогда как покой, правильная жизнь, свежий воздух несомненно ускорят выздоровление; он жаждал увидеть своего маленького друга здоровым, жаждал освободить его мозг от болезненных видений; поэтому он решил подвигаться к родному до