19. ГЛАВА ГАСТРОНОМИЧЕСКАЯ
К свергнутым королям и принцам дистрийский волшебник относился, как мы знаем уже, весьма свысока. Другое дело — короли, которые еще сидели на престолах и на головах которых еще держались короны. В душе Мекси ненавидел их ненавистью разбогатевшего худородного плебея. В душе… Внешне же, внешне был бы весьма польщен милостивым пожатием руки Его Величества или Его Высочества при условии, что и Величество, и Высочество еще в полном блеске своего обаяния и своего титула и могут давать чины, звезды, титулы и придворные звания.
Мекси не имел никаких данных быть представленным испанскому монарху, но одна мысль, что король Альфонс, может быть, сегодня вечером посетит цирк, одна эта мысль заставила дистрийского волшебника тщательнее обыкновенного заняться своим послеобеденным туалетом.
Парикмахер-француз, приезжающий на гастроли из Парижа в Сан-Себастиано на весь летний сезон, добрый час провозился над особой Адольфа Мекси. Он выбрил до глянца бульдожье лицо, потом вспрыскивал это лицо несколькими душистыми эссенциями, потом долго, старательно, нежно, чуть-чуть касаясь, вытирал белым, как снег, полотенцем. Затем полотенце в течение, по крайней мере, двух минут являлось в искусных руках парижского брадобрея каким-то дающим прохладу и свежесть опахалом. Да, целых две минуты маленький, гибкий, худенький и льстивый фигаро с бульвара Фридланд обмахивал полотенцем мягкие, совсем не классические черты банкира.
— Монсеньору не холодно? Я спрашиваю потому, что у монсеньора на редкость чувствительная кожа. Я такой не встречал! И я хочу ослабить действие острых эссенций. А теперь, теперь и попудрить слегка. Потом мы сделаем паузу. Монсеньор посидит с пудрой минут пять. Это придаст коже особенную интересную матовость. Надо потерпеть, монсеньор. «Pour être beau il faut souffrir [11]», говорят мои компатриоты…
Эти манипуляции и этот разговор, вернее, эта болтовня француза, ибо Мекси хранил молчание, считая ниже своего достоинства отвечать на подобострастный лепет брадобрея, конечно, происходили в апартаментах дистрийского волшебника. Конечно, так как волшебник не унизился бы до посещения парикмахерской. Да и в парикмахерской надо быть одетым, а у себя волшебник сидел раздетый, в шелковом тончайшем халате, прямо на голое тело.
Покончив с лицом, парикмахер занялся головой. Разделив ее пополам сквозным английским пробором, смочил волосы густым пахучим лосьоном и уже после этого работал тяжелыми круглыми щетками. Когда прическа, точно вылизанная, жирно, волосок к волоску, лоснилась, парикмахер, туго обвязав голову своего клиента, посоветовал ему:
— Монсеньор посидит так с четверть часика…
Все эти маленькие истязания Адольф Мекси терпеливо сносил. Нельзя иначе. Сегодня он должен быть особенно красив. Вообще, сегодняшний вечер сулит интересные впечатления. Пожалуй, после спектакля Барбасан, сконфуженный тем, что произойдет с Язоном, швырнет ему неустойку и потребует считать контракт недействительным…
Из рук парикмахера Адольф Мекси перешел в руки столь же опытного в своем деле камердинера. Но, чтобы использовать процесс одевания в смокинг, дистрийский волшебник потребовал к себе метрдотеля. Дистрийский волшебник предвидел, что после цирка у него будет хороший аппетит, и решил позаботиться о меню своего ужина.
Вставляя запонки в твердый пластрон девственной белизной сверкающей сорочки, Мекси спросил почтительно изогнувшегося перед ним метрдотеля:
— Что бы такое сегодня вечером съесть?
— Я позволю себе посоветовать монсеньору скушать «канард а ля пресс». Очень изысканное блюдо.
— Вы советуете? — переспросил дистрийский волшебник, стесняясь обнаружить свое гастрономическое невежество. Он понятия не имел, что такое «канард а ля пресс». Заметивший это метрдотель притворился «не заметившим». Он был дипломатом, как все слуги хороших домов и первоклассных отелей.
— Монсеньор, наверное, изволил кушать, но ввиду того, что «канард а ля пресс» имеет несколько вариантов, я возьму на себя смелость предложить следующий вариант, который был любимейшим покойного короля Эдуарда VII. Подается к столу руанская утка, чуточку не дожаренная. Тут же срезываются с нее все мягкие части — это я проделаю лично — и кладутся на блюдо. Одновременно подается на стол особый механизм. Внутрь этого механизма я кладу оставшийся «каркас» утки. Пресс сильного давления начинает действовать и до того сжимает каркас, что жирный вкусный питательный сок из мяса и костей наполняет миниатюрный резервуар. Затем блюдо с мясом утки ставится на спиртовую машинку и поливается добытым через пресс жирным соком. Если прибавить к этому несколько десятков капель белого вина, получится шедевр! Смею уверить монсеньора, шедевр!
— С этим вариантом я не знаком. Должно быть, очень вкусно?
— Монсеньор прикажет?
— Да!..
Уже во всем великолепии своего лондонского смокинга Мекси хотел пройти на половину Медеи. Она прислала сказать, что уже готова и ждет.
На пути вынырнул Арон Цер.
— Я пришел окончательно доложить: все в порядке. Шталмейстер получил утром от меня все остальное и отправился в цирк, чтобы выполнить свое обязательство. Сегодня патрон будет смеяться, как никогда! Хотел бы я видеть физиономию господина Ренни Гварди! О, я думаю, его олимпийское величие как рукой снимет, едва лошадь начнет хромать и выкидывать всякие такие штучки…
— Посмотрим, посмотрим, забавно! Я спешу, Церини.
С Фанарет дистрийский волшебник был словоохотливее:
— Какой потрясающий туалет! Замечательно вам идет. Не совсем по-летнему, немного тяжеловато, но величественно. Вы будете как герцогиня! С такой дамой лестно посидеть в ложе. Церини все устроил, все подготовил. Бедный принц! Вам его не жаль?
— Ничуть!
— Мне тоже. Знаете, что я вам скажу? Это наш последний выезд в цирк. Довольно! Я уже объелся и нашей местью, и всем! И вообще, мы уедем куда-нибудь отсюда. Вы согласны?
— Увидим…
— А после цирка я вас угощу моим любимым блюдом, моим и еще короля Эдуарда VII. Это «канард а ля пресс».
— Не знаю.
— Как, вы не знаете, что такое «канард а ля пресс»? Такая шикарная женщина и не знает! Вам подают на стол руанскую утку и особый механизм сильнейшего давления, — пресс. Метрдотель вооружается острым, как бритва, ножом и, священнодействуя, начинает резать тонкими ломтями утку. Но вы не слушаете? А между тем это очень интересно.
— Как для кого! Я буду с удовольствием есть вашу «канард а ля пресс», но от ваших кулинарных лекций избавьте! Все мои мысли там. Я горю нетерпением…
— Я тоже. Чтобы как-нибудь убить время, поедем к началу. Машина уже подана, я приказал. А вы знаете, королевская ложа напротив нашей. Если будет король, этот Фуэго, как испанец, хотя и американский, постарается особенно блеснуть. Воображаю, как будет кувыркаться Бенедетти с петлей на шее? Нет, нет, все это будет очень, очень интересно! Последний вечер — и баста! Повторяю, ваш покорный слуга объелся цирком… Надо будет заняться делами. У меня новые грандиозные планы. И вы, вы будете моей вдохновительницей…
20. РОКОВАЯ ОШИБКА
Вряд ли еще когда-нибудь, где-нибудь, какой-нибудь цирк привлекал такое количество блестящей титулованной публики. Собралась почти вся международная и испанская знать, веселившаяся в это время в Сан-Себастиане.
Конечно, главной приманкой был обворожительный король Альфонс, ко всеобщему разочарованию в цирк не явившийся. По слухам, дела большой политической важности задержали его в Мадриде, откуда через несколько дней он выедет сначала в Париж, потом в Лондон, опять-таки в связи с высшей политикой.
Велико было разочарование дам, одетых в открытые бальные платья и сверкающих наготой рук и плеч, словно в большой Опере на каком-нибудь парадном спектакле. Кавалеры в смокингах и цилиндрах чувствовали себя сконфуженными и неловко.
Мекси и Медея не только не являли собой исключения, а досадовали, пожалуй, больше всех, созерцая пустую королевскую ложу, которая, по желанию Барбасана, никому не была продана в этот вечер из особого почтения к тому, кто должен был ее украшать.
Началась программа. Шли одно за другим выступления, и мало-помалу приподнималось упавшее было настроение. Вечер был душен сам по себе, а тут еще нагревали цирк большие электрические фонари молочного цвета…
Фанарет, задыхавшаяся в своих тяжелых доспехах, чувствуя, как слой пудры и косметиков, покрывавший лицо, становится влажным и, того и гляди, потечет, злилась:
— Безобразие! Если бы я наверное знала, что его не будет, оделась бы гораздо легче и проще!..
Мекси ничего не мог ей сказать в утешение. Не только твердый воротничок его раскис и размяк, но и сам дистрийский волшебник раскис. В туго затянутом жилете он чувствовал себя, как в кирасе, хотя никогда не носил кирасы. Цилиндр давил голову. Банкир снял цилиндр, и все-таки с лица и головы ручьями струился пот, уничтожая парикмахерскую прическу.
— Невыносимо! Это какая-то баня, — шипел Мекси. — С удовольствием плюнул бы и ушел, если бы не…
— Сидите и молчите! — оборвала Фанарет.
— Сижу, сижу, не волнуйтесь! Но имейте в виду: последний раз!
— Да, да, последний! Взгляните лучше на Мавроса. Глаз не спускает с нашей ложи. И какие хищные глаза! Если бы они могли убивать, нас с вами не было бы уже на свете. Впрочем, если бы с ним поменялись ролями, и мое колье очутилось бы у него, я…
— Тише, тише! Как неосторожно, — и Мекси, хотя и знавший на память программу, взглянул в нее.
— Сейчас Фуэго и Бенедетти. Дальше какая-то чепуха, и потом Язон. И не подозревает, какой ждет его провал. Как вы думаете, будут ему шикать?
— Не знаю, как другие, я же буду.
Одетый настоящим, а не цирковым ковбоем, вынесся Фуэго на своем горячем мустанге и, выкрикивая что-то дикое, полное степной удали, помчался карьером под звуки галопа. Дальше вольтижировка, дальше покорное лассо начало принимать самые невозможные формы и линии в воздухе.