<…>
Я буду Вам бесконечно признателен, если Вы дадите мне знать как можно скорее, когда г-н Интендант получит от Тюрго письмо на сей счет, а также, если будет возможно, – в каких выражениях министр его составит, и затем – ответ г-на Шазера. Инструкции, которые я Вам дал в моем последнем письме, не более чем общие наметки, которые Вам будет гораздо легче развить, чем мне. Но я предоставляю гг. Буара, Болатону и Вам руководство всем. Я не хочу участвовать ни в чем таком, что Вы сможете сделать лучше меня».
Со своей стороны А. Буара сообщал, что к продвижению проекта подключены мэр Риома П.А. Дюдефан и ряд муниципальных служащих: все готовы действовать, как только к интенданту поступит соответствующая бумага от генерального контролера финансов.
Как видим, Ромм подошел к делу весьма обстоятельно. Прежде всего, это относится к обоснованию им самой идеи. На сей раз он выступал не в качестве «мелкого провинциала», который просит столичных ученых помочь ему добывать средства к существованию, а в качестве благодетеля родной провинции и даже государства в целом, поскольку реализация плана должна де привести к экономическому подъему в одной из беднейших областей королевства. Не может не впечатлять и организационное обеспечение проекта: для его реализации Роммом были задействованы все связи, приобретенные за полтора года пребывания в столице, и все те, которые он сохранил в Риоме.
На карту было поставлено будущее Ромма, и ради успеха он готов был пожертвовать многим. Увлеченный задуманным, он не только забросил свои занятия медициной, но и отклонил выгодное предложение, полученное в самый разгар кампании по продвижению «академического проекта». По иронии судьбы именно в этот момент его пригласили возглавить кафедру математики в одной из только что созданных в провинции военных школ. Где именно находилась та школа и от кого исходило приглашение, мы, к сожалению, не знаем, но, судя по реакции Ромма, предложенное место было далеко не столь привлекательно, как то, к которому он стремился, продвигая свой проект. И Ромм решительно отверг эту синицу в руке, предпочтя ей журавля в небе:
«Кафедра математики в провинции с жалованием в 1200 или 1500 ливров, может ли она заменить те возможности различного рода, которые открывает пребывание в Париже? Я, не колеблясь, ответил отказом. Но я хочу знать, что об этом думают мои друзья. Сообщите эту новость наименее болтливым, каковых не так много, и дайте мне знать их мнение, которое всегда мне служит компасом».
Говоря об открывающихся в Париже возможностях, Ромм, скорее всего, подразумевал именно те, что были связаны с реализацией его проекта, поскольку собственно к парижской жизни он, как мы ранее видели, тяги не испытывал, да и увенчайся успехом его план, ему все равно пришлось бы покинуть столицу.
Ответ Дюбрёля не сохранился. Но, судя по следующему письму Ромма, друзья не поддержали его выбор, видимо, сомневаясь в успехе «академического проекта» из-за ослабевавших день ото дня позиций Тюрго. Ромм поспешил их уверить, что положение в государстве не столь печально, как им кажется, а сам он не собирается отказываться от своих намерений:[18]
«Полагаю, что не оставил у Вас никаких сомнений относительно принятого мною решения не занимать кафедру математики, о котором я рассказал в своем последнем письме. Я Вам написал о нем только потому, что обещал сообщать Вам и другим лицам, питающим ко мне добрые чувства, о том, что здесь делают для меня. Было легко предвидеть мнение этих господ и, соответственно, мне было легко принять решение. Полагаю, Вы ошибаетесь, мой дорогой друг, считая, что реформы министра еще недостаточно прочны. Они имеют слишком справедливые и слишком хорошо осознанные нашим молодым монархом основания, чтобы не существовать столь же долго, сколько будут царить на троне здравый смысл, справедливость и гуманность, а сам трон не будут окружать лесть, корысть и интриги. Думаю, таково ныне положение дел».
Каково же было потрясение Ромма, когда после такой жертвы и после всех предпринятых усилий его план потерпел крах: двенадцатого мая 1776 года король отправил Тюрго в отставку. Написанное по горячим следам послание Ромма передает его смятение чувств и отчаяние, вызванные крушением надежд, но также свидетельствует о желании сохранить лицо даже в самых неблагоприятных обстоятельствах:
«Мой дорогой друг, я более не могу надеяться вернуться на родину в звании физика. Опала г-на Тюрго так же отдалила меня от [осуществления] моего проекта, как этого доброго министра от двора. Я придерживаюсь слишком высокого мнения о Вашей рассудительности и Вашей любви к добру, чтобы думать, будто Вы не потрясены этой переменой. Каждый добрый гражданин ощущает утрату, которую понесла нация, и должен оплакивать того, кто нашел столь благое применение доверию своего господина и, быть может, первым понял истинную причину, по которой ремесла и науки представляют интерес для власти и заслуживают ее покровительства. Но он сделал, несомненно, слишком большой шаг вперед, упустив из виду, что за долгое время нация привыкла продвигаться к благу медленно. Когда кто-то думает не так, как основная масса людей, он рискует стать жертвой ее эмоций. Это событие должно было бы особенно больно ударить по мне, поскольку лишило меня бесценного преимущества жить в кругу семьи, занимаясь делом, наиболее отвечающим моим интересам и состоянию моего здоровья. Тем не менее это – не самая тяжкая из ран, нанесенных мне произошедшей катастрофой. Меня уберегло то, что я не возлагал чрезмерных надежд на дело, зависевшее от слишком многих лиц и слишком многих обстоятельств, чтобы можно было быть уверенным в его успехе. Привыкнув к достойной умеренности, я был настолько ошеломлен открывшейся мне благоприятной перспективой, что не осмеливался в нее поверить. Зато теперь мне, к счастью, не нужно перестраиваться: мое честолюбие совершенно не пострадало. Я буду безропотно ожидать от Провидения решения своей участи: глупо было бы считать себя гарантированным от неудач и превратностей, сопутствующих деяниям человека. Только пробившись сквозь толпу и пережив взлеты и падения, можно добраться до предначертанной нам обители. Страдания и горести человека проистекают не столько от самих бед, переживаемых им на протяжении его жизни, сколько от того, что он не может их предвидеть».
Впрочем, Ромм оправился от удара достаточно быстро и вскоре предпринял попытку реанимировать свой проект. В сентябре 1776 года он направил соответствующий мемуар новому контролеру финансов Ж.Э.Б. Клюни. У нас нет документов, отражающих реакцию риомских друзей Ромма на этот новый демарш, но, судя по его письму от 15 октября, она, похоже, оказалась не слишком благоприятной. И их вполне можно понять: уже не один месяц Ромм носился с проектом, который, хотя и сулил ему в случае успеха быструю и успешную карьеру, но имел на такой успех слишком гипотетические шансы; в то время как практически заброшенное им изучение медицины обещало пусть и не столь быстрое, но все же гораздо более надежное социальное восхождение. Вот почему Ромм счел необходимым подробно изложить Дюбрёлю свою позицию по данному вопросу. Характерно, что в его аргументации теперь отчетливо слышны новые мотивы. С одной стороны, он доказывает, что руководство кафедрой ему не только не помешает в изучении медицины: а, напротив, создаст для этого наиболее оптимальные условия:
«Вы не перестаете, мой дорогой друг, критиковать меня. Вы проявляете жестокость, подозревая меня в недостаточном уважении к советам человека, которого я всегда буду любить и почитать [очевидно, речь идет о докторе Буара, главном стороннике выбора Роммом карьеры врача. – А.Ч.]. Я заглянул себе в душу и могу признаться Вам со всей искренностью, на какую способен, что невиновен в подобном проступке: нет, мой дорогой друг, я совершенно не отказываюсь от медицины и даже не думал отказываться. Мой демарш перед г-ном Тюрго, который я повторил перед г-ном Клюни, этого не предполагает. Я, как и Вы, ощущаю потребность в независимости, особенно необходимой для того, чтобы совершенствоваться в профессии, которая, обеспечив мне более прочное положение, позволит заполнить то свободное время, какое непременно даст мне искомое мною место».
С другой стороны, Ромм делает акцент уже не столько на личном, сколько на общественном значении проекта – мотив, который раньше звучал у него преимущественно в обращениях к официальным лицам, но не в частной переписке:
«Прежде всего, я скажу Вам, что, ходатайствуя о создании кафедры математики и экспериментальной физики, я совсем не имел в виду просить ее исключительно для себя. Я думал о том, что многочисленное население провинции нуждается и в иных ресурсах помимо тех, которыми природа одарила эту плодородную почву; о том, чтобы поднять там престиж наук и ремесел, пробудить усердие, которое позволит однажды получить плоды, известные пока только натуралистам, – это проект, достойный того, чтобы им занялся министр. Выдвигая идею создания кафедры, я открывал лишь часть проекта, включающего в себя создание учреждений всех видов. Медицина тоже входит в мои планы, предполагающие ходатайство о создании кафедры акушерства. Там нет никакого интереса к наукам? Задача тех, кто осознает подобный недостаток провинции, этот интерес пробудить. Чего не знают, того не любят».
Но и этот демарш Ромма окончился ничем. Уже в следующем письме он сообщил Дюбрёлю, что министр Клюни скончался. Приходилось опять все начинать заново. Впрочем, упорный риомец не опустил рук, а попытался получить поддержку «академического проекта» уже у следующего генерального контролера финансов Л.Г. Табуро де Рео и у директора казначейства Ж. Неккера. Однако на сей раз вместо «лобовой атаки» он применил тактику постепенной «осады»:
«У меня есть четверо или пятеро людей в окружении гг. Неккера и Табуро, ожидающих подходящего случая, чтобы начать действовать. Это позволяет мне не выступать ни с какими ходатайствами, что полностью меня устраивает. Буду Вам подробно сообщать все, что относ