Все эти лица, по словам Ромма, «желали ему добра», однако на деле их возможности оказать ему сколько-нибудь действенную протекцию были не слишком велики. Среди них мы не видим никого, кто занимал бы сколько-нибудь значительный пост в административных органах, не говоря уже о правительстве. К тому же в положении двух главных покровителей Ромма имелись некоторые «слабости», снижавшие эффективность их влияния. Мария-Антуанетта откровенно недолюбливала графиню д’Арвиль, что, естественно, отнюдь не способствовало повышению кредита той при королевском дворе. Головкин же хотя и пользовался несомненным уважением в высшем свете Франции, однако был иностранцем и не принадлежал ни к одной из придворных «партий», игравших ведущие роли на политической сцене королевства.
Во второй половине списка мы видим имена ученых и литераторов, с наиболее известными из которых Ромм также познакомился в первые месяцы своей жизни в столице. Это уже упоминавшиеся ранее натуралист Ф. Розье, математик и астроном Ж.Ж. Лаланд, физик Ж.Э. Сиго де Лафон, профессор анатомии А. Порталь, географ Ж.Э. Геттар. Кроме них, в список включены математик Ж.А.Ж. Кузен, химики Б.Ж. Саж и Митуар, врач П.Ж.Ж. Кабанис. Литераторы представлены энциклопедистом П.Н. Шанжо, драматургом Б.Ф. Дюрозуа и автором занимательных сочинений по истории Ф.А. Тюрпеном. Каким-то образом в перечень попал и уже появлявшийся на страницах этой книги судейский чиновник М. Болатон де ла Перш, который, если и имел отношение к науке или литературе, то лишь как любитель. И наконец, одного человека – некоего Делегаля – идентифицировать не удалось.
В отличие от первой части списка, этот круг людей был более разнороден. Большинство перечисленных в нем ученых принадлежало, условно говоря, к деятелям второго и даже третьего ряда «республики наук», а потому они, если и питали симпатию к начинаниям Ромма, то едва ли могли оказать ему действенную поддержку. Из всего перечня, пожалуй, только Ж.Ж. Лаланда и Ж.А.Ж. Кузена можно на тот момент, с большей или меньшей степенью уверенности, отнести к высшему эшелону французской научной элиты. Причем из них, как минимум, Лаланд обладал реальными возможностями помочь молодому ученому получить достойное место, как он сделал по отношению к старшему Ромму. Однако Жильберу Лаланд такой услуги не оказал. Почему? Имеющиеся у нас источники не позволяют ответить на этот вопрос. Может быть, просто не сумел, не подвернулось подходящей оказии. А может, отнесся к претензиям неофита с таким же скепсисом, какой проявил его, Лаланда, ученик… Николя-Шарль Ромм.
Летом 1778 года, когда Ромм в переписке с друзьями подводил неутешительные итоги прошедших четырех лет, он в одном из посланий упомянул о встрече в столице со своим братом: «Когда я видел его в Париже, я рассказал ему обо всех демаршах, предпринятых мною для получения кафедры математики, и о своих надеждах. Он же меня отговаривал заниматься данным проектом и отказался представить меня г-ну Безу, который в этой сфере может все».
Подобный эпизод весьма характерен для отношений двух братьев. Если младший испытывал к старшему глубочайшее почтение, то Николя-Шарль, похоже, просто не воспринимал всерьез ни самого Жильбера, ни его претензий на научную карьеру. Вот как Ж. Ромм описывает одну из встреч с братом:
«Я видел его и с ним обедал. Я мог вести с ним беседу только в шутливом тоне, поскольку с ним невозможно говорить серьезно. <…> Тот веселый, игривый вид, с которым он высказывается обо всем, не позволяет от него чего-либо требовать, о чем-либо ему напоминать. Он обещает все, что у него ни попросят, но лучше всего относиться к его обещаниям с той же легкостью, с какой он их дает. От общения с ним можно по-настоящему получать удовольствие, только так же дурачась, как он. В этом мире его удерживают только науки и наслаждения; в его присутствии я не ощущаю большой ценности братских уз. В отношении меня он несколько раз высказывал прямо противоположные мнения. Он неоднократно повторял, что лучше бы мне было оставаться в провинции возле нашей дорогой матери (дай-то Бог, чтобы в своем стремлении получить место я смог бы последовать его совету!), а потом он мне рекомендовал попытаться получить какую-нибудь кафедру в военной школе или в портовом городе».
Цена последнего совета, как мы видели, была невелика: когда у Жильбера появилась реальная возможность получить кафедру, Николя-Шарль отказался ему помочь. Старший брат не скрывал от младшего своего пренебрежения им, проявлявшегося в разной форме. Например, когда Жильбер поздравил Николя-Шарля с получением звания члена-корреспондента Академии наук, тот даже не ответил на поздравление.
Впрочем, не будем гадать, вызывали или нет у Лаланда попытки младшего Ромма проникнуть в «республику наук» такой же скепсис, как у Ромма-старшего, но факт остается фактом: Лаланд не помог неофиту достигнуть желаемого. Как не помогли тому и прочие друзья-покровители.
С наступлением 1779 года – пятого года, который Ж. Ромму предстояло провести в Париже, в его положении ничего не изменилось. Фаталистические нотки, уже не раз проскальзывавшие ранее в письмах риомца, теперь звучали все более и более отчетливо. Еще в сентябре 1778 года он лишь мельком замечал, что «слишком мало является хозяином своих обстоятельств», но уже полгода спустя, обращаясь к друзьям, следующим образом высказался на ту же тему:
«Судьба меня так бросает из стороны в сторону, что и я мог бы, как вы, и в такой же степени, как вы, сетовать на злосчастные обстоятельства, уже некоторое время, вопреки моей воле, удерживающие меня вдали от вас. Но существуют законы, которые необходимо уважать настолько, чтобы подчиняться им не ропща».
Граф Александр Сергеевич Строганов (1733–1811), один из богатейших людей России, обладал любезным и доброжелательным нравом, что позволяло ему прекрасно ладить со всеми российскими императорами от Петра III до Александра I
Подобный фатализм имел более чем достаточные основания: открывавшиеся перед Роммом перспективы оптимизма не вселяли, а как-либо повлиять на них было выше его сил. Ему оставалось лишь по-прежнему смиренно ожидать у рубежей «республики наук» разрешения вступить в сей обетованный «край» – ожидать столь же безнадежно, как ожидали бесчисленные «руссо сточных канав» вступления в не менее желанную для них «республику изящной словесности», куда им так никогда и не суждено было попасть.
К счастью, судьба оказалась к Ромму более благосклонна, чем к его «однополчанам» по проигранной «битве за Париж», и дала ему возможность, если не обернуть поражение победой, то хотя бы отступить с достоинством и без серьезных потерь. Правда, отступать ему пришлось… до самой России.
Выше уже говорилось, что знакомство с графом Головкиным было для Ромма первым шагом по пути, которым он вошел в историю России. И хотя сам А.А. Головкин родился в Западной Европе и за всю свою жизнь на родине предков так и не побывал, его происхождение давало повод риомским друзьям Ромма предполагать, что однажды их земляк отправится делать карьеру в эту далекую, по слухам, очень холодную и варварскую, но очень богатую страну. Летом 1778 года, в период подведения Роммом в переписке с друзьями итогов четырех лет, проведенных им в Париже, это предположение было высказано открыто, но Ромм поспешил его опровергнуть:
«Вы полагаете, что догадались, будто от занятий медициной меня отвлекла надежда получить место в России. Так знайте же, мой дорогой друг, что тот, кому я дал зарок нерушимой преданности – граф Головкин, делал мне подобные предложения, которые вполне могли бы быть реализованы. Но, будучи человеком порядочным и деликатным, он не стал скрывать от меня, что его соотечественники не всегда обходительны, что оградить себя от этого довольно трудно и что, хотя это неудобство и не является нестерпимым, варварство их нравов часто будет оскорблять мою чувствительность. И через некоторое время я объявил, что соглашусь только на место в Париже или стану врачом, к чему я исполнен решимости».
Однако шли месяцы, подходящее место не только в Париже, но и во французской провинции оставалось для риомца недостижимой мечтой, решимости стать врачом хватило не надолго, а потому весной 1779 года он проявил уже гораздо большую благосклонность к идее отправиться в Россию. Примерно в середине апреля Ромм получил предложение стать воспитателем сына одного из первых богачей Российской империи, графа А.С. Строганова.[19]
Александр Сергеевич Строганов (1733–1811) являлся потомком старинного рода новгородских торговых людей, уже в XIV веке имевшего обширные владения на Русском Севере, которые в XVI веке распространились также на Урал и в Сибирь. Его отца Сергея Григорьевича Петр I за заслуги перед отечеством возвел в баронское достоинство, а сам Александр Сергеевич с 1761 года носил титул графа. Юность свою он провел в путешествиях по Западной Европе, где завершил начатое дома образование. По возвращении он в 1757 году женился на Анне Воронцовой, дочери графа М.И. Воронцова. Брак, однако, не сложился, и в 1762 году супруга А.С. Строганова вернулась в родительский дом. В 1769 году она умерла. В 1771 году граф женился на княжне Екатерине Петровне Трубецкой. После свадьбы супруги уехали во Францию.
В Париже у Строгановых 7/18 июня 1772 года родился сын Павел. О его первых годах жизни нам почти ничего не известно. Историки семьи Строгановых дают весьма противоречивые сведения даже об ее составе. Так, в литературе высказывались разные точки зрения относительно того, был ли Павел единственным ребенком в семье или имел еще и сестру. Некоторые из авторов вообще не упоминали о ней. Историк же рода Строгановых Н.М. Колмаков утверждал: «7 июня 1774 года у графа Строганова родился сын Павел, – была еще и дочь Наталия, но она умерла в молодых летах, не оставив после себя никаких следов своего существования». О Наталии как единственной сестре П.А. Строганова сообщали также его биографы великий князь Николай Михайлович и Т. Меттерних. А вот в работе Ф.А. Волегова и А.А. Дмитриева, пермских историков рода Строгановых, сообщается, что детьми графа Александра Сергеевича были «…дочь, графиня София Александровна, скончавшаяся в 16 лет, и сын, граф Павел Александрович». Это мнение представляется мне наиболее близ