В целом, говоря о произведенной Ю.М. Лотманом реконструкции, нельзя не восхититься тем изяществом, с которым известный историк и литературовед выстроил на основании одного-единственного источника – письма Кунклера Ромму – гипотезу о возможной деятельности Карамзина в революционном Париже. В то же время мы могли убедиться, что на каждой стадии построения своей гипотезы автор хоть чуть-чуть, но «пережимал», втискивая факты в каркас схемы. Однако без этих предосторожностей громоздкое сооружение, имеющее лишь одну-единственную точку опоры – своего рода перевернутая пирамида, – постоянно рискует опрокинуться.
Расширить же за счет иных источников основание гипотезы о сколько-нибудь активном общении в революционном Париже Карамзина с Роммом и Строгановым пока не представляется возможным. Ни в одном из известных на сегодняшний день источников по истории «необычного союза», кроме собственно послания Кунклера, имя Карамзина даже не упоминается: ни в переписке Ромма с его риомскими друзьями, ни в корреспонденции Павла отцу. И это при том, что на страницах писем того и другого встречается множество имен других лиц, с которыми Ромм и юный Строганов как-либо соприкасались.
А потому единственное заключение, которое без натяжки можно сделать из факта существования указанного письма Кунклера, – это с высокой долей вероятности предположить, что в Париже Н.М. Карамзин мог встретиться с Ж. Роммом. Разумеется, если застал его дома…
Высказанную в процитированном выше письме А.С. Строганова от 12 марта 1790 года более чем прозрачную рекомендацию покинуть Париж Ромм и не подумал принять к действию. С конца мая он был занят организацией крупной политической акции – празднования первой годовщины клятвы в Зале для игры в мяч. Разумеется, ни о каком отъезде для него не могло идти и речи. Вместе с тем были предприняты некоторые шаги, чтобы успокоить старого графа. В корреспонденции ему ни Ромм, ни даже Павел больше ни словом не касались политики, зато оба вновь вспомнили о научных сюжетах, уже давно исчезнувших из их писем. Совместное послание учителя и ученика А.С. Строганову от 21 мая / 1 июня посвящено встрече с де Мейсом, обладателем обширной коллекции изображений минералов, а также – произведенной накануне в Париже неудачной попытке запуска воздушного шара. А в последних строках Ромм даже мельком упомянул о якобы предстоящей поездке в провинцию:
«Срок действия Вашего кредитного письма истек 13 апреля, то есть уже больше месяца тому назад. Я с нетерпением жду, когда Вы пришлете новое. Если Вы имели любезность сделать это сразу же, как только я Вас о том попросил, то я должен вскоре его получить, еще до того, как мы уедем в провинцию».
По-видимому, несколько более определенно он высказывался на эту тему ранее, в письме, до нас не дошедшем. О том, что такое сообщение имело место, можно судить по полученному 9–10 июня ответу А.С. Строганова, о коем, в свою очередь, нам известно из письма Павла от 13 июня:
«Милостивой государь и почтенной отец мой, мы получили около трех или четырех дней тому назад от вас письмо, в котором вы нам изъясняете удовольствие что мы хочем маленькое путешествие предпринять; мы в самом деле думаем в июле месяце иттить в Руан».
Похоже, Павел искренне верил в то, что они с наставником вскоре покинут Париж, как того требовал его отец. Однако во второй части этого послания, написанной Роммом, нет ни только подобной уверенности, но и вообще какой-либо определенности на сей счет. Напротив, выдвигается предлог, позволяющий отсрочить расставание со столицей на неопределенно долгое время:
«Уже прошло примерно два с половиной месяца, как я попросил Вас обновить кредитное письмо. Срок действия последнего истек 13 апреля ст. ст. Я ничего не могу предпринять, пока не получу от Вас ответа на данный вопрос. В Париже у меня еще были бы некоторые ресурсы, где-либо в другом месте – нет».
В действительности Ромм просто был не заинтересован в отъезде. Подготовка к празднованию годовщины клятвы в Зале для игры в мяч, занимавшая все его время, вступила в заключительную стадию. Девятнадцатого июня Ромм во главе депутации из двадцати членов «Общества Клятвы в Зале для игры в мяч», созданного в ходе подготовки к празднику, представил в Национальное собрание мемориальную доску, которая должна была увековечить память о происшедшем год назад историческом событии. На другой день в Версале состоялось публичное открытие этой мемориальной доски, сопровождавшееся торжественными речами и массовым шествием по городу. Вечером под председательством Ромма состоялся банкет на 250 персон, включая таких видных деятелей революции, как А. Барнав, братья Шарль и Александр Ламеты, А. Дюпор, М. Робеспьер, Ж. Дантон и другие. Очевидно, в праздничных мероприятиях участвовал и П. Строганов, поскольку его подпись в числе других стояла под принятым по итогам торжеств и представленным 3 июля в Национальное собрание обращением «Общества клятвы в Зале для игры в мяч».
Жак-Луи Давид. «Клятва в Зале для игры в мяч».
20 июня 1789 года депутаты Национального собрания, найдя двери зала заседаний закрытыми (его готовили к торжественной церемонии, но депутатов не предупредили), решили, что правительство задумало их разогнать. Они направились к ближайшему просторному помещению – Залу для игры в мяч – и там поклялись не расходиться, пока не дадут Франции Конституцию
Праздник 20 июня имел общенациональный резонанс и принес Ромму как главному организатору определенную известность. Тот ликовал, но уже 16 июля ему пришлось пережить жестокое огорчение. В этот день (о чем есть соответствующая пометка в записной книжке Ромма) пришло письмо А.С. Строганова от 20 июня теперь уже не с советом, а с категоричным требованием покинуть Париж:
«Никогда, мой дорогой Ромм, мое доверие к Вам не уменьшалось и не уменьшится; у меня есть слишком много оснований для него, и самая горячая признательность запечатлена в моем сердце. То, что я Вам писал относительно Вашего отъезда из Парижа, обусловлено обстоятельствами, коим я должен подчиниться; те же самые обстоятельства вынуждают меня вновь обратиться к Вам с этой просьбой самым настоятельным образом. Почему бы Вам не отправиться в путешествие, и не пожить в Вене? <…> Ради Бога, мой дорогой друг, взвесьте хорошенько все, что я Вам говорю. Повторяю, у меня есть самые серьезные основания умолять Вас покинуть страну, в которой Вы находитесь. Прощайте, мой добрый друг».
На какие обстоятельства намекал старый граф? Входя в ближнее окружение Екатерины II, он, несомненно, видел, как обеспокоена императрица возможностью пагубного влияния революции на умы находившихся во Франции русских подданных. Об этой опасности ее предупреждал российский посланник в Париже граф И.М. Симолин в депеше от 3/14 мая 1790 года:
«Я могу с уверенностью сказать, что пребывание во Франции становится опасным для молодых людей других наций: умы их возбуждаются и проникаются принципами, которые могут причинить им вред при возвращении в отечество».
Предостережение было услышано, и в депеше от 4 июня вице-канцлер И.А. Остерман известил Симолина о повелении государыни всем русским подданным «не медля покинуть эту страну». Очевидно, таким поворотом событий и объясняется настойчивость, с которой А.С. Строганов рекомендовал Ромму и Попо уехать в Австрию.
Любопытно, что письмо старшего Строганова, хотя и было отправлено чуть позже, нежели упомянутое распоряжение императрицы, попало к адресату значительно раньше. Лишь 16/27 июля Симолин сообщит Остерману:
На долю Ивана Матвеевича Симолина (1720–1799) выпала нелегкая миссия – представлять интересы Российской империи в раздираемой революцией Франции
«Я получил письмо, которое ваше сиятельство оказало честь мне написать 4-го прошедшего месяца, чтобы довести до моего сведения высокие намерения ее императорского величества по отношению к ее подданным, живущим во Франции с начала волнений, которые потрясают это королевство».
И все же отец Павла опоздал со своим предупреждением: его сын уже попал на подозрение. В той же депеше Симолин докладывал в Петербург:
«Меня уверяли, что в Париже был, а может быть, находится и теперь молодой граф Строганов, которого я никогда не видел и который не познакомился ни с одним из соотечественников. Говорят, что он переменил имя, и наш священник, которого я просил во что бы то ни стало разыскать его, не смог этого сделать. Его воспитатель, должно быть, свел его с самыми крайними бешеными из Национального собрания и Якобинского клуба, которому он, кажется, подарил библиотеку. Г-н Машков сможет дать вашему сиятельству некоторые сведения по этому поводу. Даже если бы мне удалось с ним познакомиться, я поколебался бы делать ему какие-либо внушения о выезде из этой страны, потому что его руководитель, гувернер или друг предал бы это гласности, чего я хочу избежать. Было бы удобнее, если бы его отец прислал ему самое строгое приказание выехать из Франции без малейшей задержки. Есть основания опасаться, что этот молодой человек почерпнул здесь принципы, не совместимые с теми, которых он должен придерживаться во всех других государствах и в своем отечестве и которые, следовательно, могут его сделать только несчастным».
Из текста донесения Симолина можно понять, что к тому моменту русское посольство в Париже уже какое-то время пыталось вести наблюдение за молодым Строгановым. Об этом свидетельствуют и полученные из неназванного источника сведения о связях юного графа с революционерами и о соответствующем влиянии на него наставника, и задание священнику установить его местонахождение, и ссылка на А. Машкова, который, как мы уже знаем, имел какое-то отношение к визиту полицейского агента в дом Ромма и Строганова. Причем Машков мог лично поделиться имеющимися у него сведениями с петербургским начальством Симолина, поскольку находился тогда в России.