Это тоже происходило под утро. Сестры, отдыхая, разлеглись на свободных и чистых койках больных, я же, сидя, рукой поддерживал свою голову. Вдруг послышался женский визг, приближающийся ко мне. Ничего хорошего я не ждал. Действительно, вскоре санитар вкатил в отделение каталку с молодой визжащей женщиной. Как выяснилось, у нее тяжело заболел ребенок, и его госпитализировали. А такая истерическая реакция с воплями и обмороками случается у выходцев из северной Африки. Простым способом решения проблемы было бы рявкнуть на нее:
– Заткнись, дура!
Но такое удовольствие я, увы, позволить себе не мог. Мне нужно было ее лечить, то есть дать успокаивающее. Что я и сделал. И, как назло, с ней случилось редкое осложнение, встречающееся чаще у пожилых, – остановка дыхания. Нетрудно понять, что больной с остановкой дыхания умрет, если вовремя не оказать необходимую помощь. Для меня с моим опытом это не составляло большой трудности. Нужно ввести антидот, противоядие от лекарственного препарата, и подсоединить женщину к аппарату искусственной вентиляции. Больной смерть не грозила.
Но мне стало ужасно обидно. Ведь не нужно это ни мне, ни ей. Я понимал, что все приемное отделение сейчас встанет «на брови». Сестры начнут волноваться и забудут, где этот чертов антидот. Потом начнутся сложности с искусственной вентиляцией. Я не раз участвовал в этих играх и знаю, как это происходит.
Я сделал то, что не положено делать. Я влепил ей пощечину.
– Дыши, сволочь, – сказал я по-русски женщине, говорящей по-мароккански.
И она задышала. Потом через какое-то время дыхание снова стало угасать, и она снова получила от меня по физиономии. Примерно полчаса я проводил такую нестандартную реанимацию, а потом увидел, что она спокойно и ровно дышит. Просто спит. С женщиной ничего не произошло, и ребенок ее поправился.
А меня семья даже поблагодарила.
Можно, конечно, было попробовать опубликовать эту историю в научном журнале, как случай из практики, но я не рискнул.
Похоже, я замучил вас дурацкими историями. И надо вернуться к моей красивой пациентке с воспалением легких.
– Где-нибудь больно? – спросил я, щупая ее живот.
– Тильки здись. Махонько.
Я не большой специалист по украинскому. И совсем не уверен, что правильно передал сказанное ею. Я вырос на юге России, где русский и украинский были перемешаны. Но уверенность в знании украинского оказалась иллюзией. В Израиле я как-то встретил женщину, которая ухаживала за моим пациентом.
– По-русски не мовю, – сказала она так или что-то в этом роде.
Я понадеялся, что мне хватит моего запаса слов. И ошибся. То, что она рассказала про больного, я понимал с пятого на десятое. С таким же успехом она могла говорить по-болгарски, словацки, чешски или по-польски. Результат был бы тот же. Украинский – богатый самостоятельный славянский язык.
Хотя, не буду врать, в любом случае основную мысль я сумел понять.
В Израиле на кровать больного принято прикреплять наклейку с паспортными данными больного.
– Оксана Пономаренко, – прочитал я. Номер удостоверения личности, а доктора в этом разбираются не хуже полицейских, подходил или для туриста, или наемного работника.
Хохлушка. Не ошибся.
Я посмотрел рентгеновский снимок. Без сомнения, у нее воспаление левого легкого.
Взял анализ крови. Не смог удержаться и одну пробирку притырил для себя. Никогда в жизни не пробовал ничего подобного.
Вы, наверно, подумали, что я постарался оставить эту женщину у себя в палате? Боже сохрани. Первое, что я сделал утром, попытался от нее избавиться. Не забывайте, я вампир, и логика у нас другая. Я долго и нудно объяснял заведующему и сестрам, что молодая женщина с тяжелой пневмонией должна находиться в палате интенсивной терапии. Номер не прошел, потому что была зима, и отделение было переполнено. Оксана так и осталась у меня, и каждое утро, как на казнь, я шел ее смотреть, хотя по-мужски умирал от ее вида. Я – только доктор, каждый раз повторял я самому себе.
Наконец, к моему счастью, она стала поправляться, и я с максимальной скоростью выписал ее домой. Но ведь с природой не поспоришь. Я прекрасно помнил ее адрес. И просто ходил за ней, лишь бы увидеть ее тоненькую фигурку.
Я не боялся быть замеченным. Мне еще в школе говорили, что я не хожу, а подкрадываюсь. Когда я еще был женат на Нинке, то специально, когда она стояла спиной, шага за три начинал кашлять, чтобы она не испугалась возникшей рядом с ней фигуры.
Как-то, когда я шел за Оксаной, мимо меня промелькнула тень, и какой-то парень сорвал с ее плеча сумочку. Я не знаю, откуда это у меня взялось, но в секунду я подскочил и сбил его с ног. Мне хотелось вцепиться ему в шею, но я удержался. Вместо этого я поднял его за шкирку и дал здоровенного пинка в копчик. Те, кто понимают, знают, что это больно.
На мое удивление, Оксана вовсе не казалась испуганной. Неожиданно она на чистом русском, а я, дурак, все время ковырялся с ней на иврите, сказала:
– Дурачок, дурачок. Покажи мне свой бочок. Сколько уже можно за мной ходить?
Я опешил.
Она протянула мне руки, на которых соблазнительно взбухли вены.
– Ты ведь этого хочешь? – спросила она.
– Тогда, ты первая, – сказал я и протянул ей свои. Вместо этого она меня поцеловала. Меня никто еще в жизни так не целовал.
…А теперь я женат. У меня двое вампирчиков. Близнецы-пацаны.
Я был совершенно уверен и уверен сейчас, что в медицинской диетологической литературе не существуют указания, с какого возраста вампирам можно давать кровь. Поэтому просто пошел на риск.
На мою удачу в тот день в банк крови пришли два солдата, которые решили стать донорами из патриотических побуждений. Их кровь наверняка была чистой.
Я украл две пробирки и скормил малышам. Те с жадностью выпили. Я быстро вытер им рты, чтобы жена не увидела, и пошел на кухню выкинуть пробирки.
И тут же вошла разъяренная Оксана. Я не успел увернуться и получил увесистую оплеуху.
– За что? – удивленно спросил я.
– Зачем ты это им дал?
– Что это? – продолжал прикидываться я и получил вторую оплеуху.
– Ладно, ладно, – сказал я, – но откуда ты знаешь?
– Я про тебя все знаю, – ответила Оксана-вампирша. – Дурак! У них же будут газики. А потом я уже и так им дала.
Я нежно взял ее под попку и приподнял.
– То, что я дурак, признаю, – пробормотал я. – Даже дважды. Первый раз, потому что женился снова, а второй, потому что женился на тебе.
Меня начали опять лупить по физиономии.
Не знаю, что подумали вы, но драка закончилась в постели.
Мы лежали умиротворенные, а Оксанка вдруг сказала:
– Сегодня нельзя было не предохраняться. Запросто могу залететь.
Я прикинул. У меня есть крестный. Два моих. А почему бы не сходить за девочкой? И тогда у меня будут две Оксанки. Я осмотрел нашу маленькую комнату. Срочно нужно было учиться превращаться в летучую мышь, чтобы висеть где-то ветошью.
А впрочем, мне всегда хотел научиться заплетать косички.
– Нужно закрепить полученный эффект, – сказал я.
Жизнь вампира не такая уж легкая.
Сон
Я страдаю от бессонницы, хотя чаще всего то, о чем пишу, связано со снами. И я предпочитаю бессонницу.
Раньше, когда я был моложе, то думал, что нельзя просыпаться от кошмаров в холодном поту, и все это придумано писателями, а потом понял, что это правда.
Меня не раз кошмары подкидывали в кровати, и я долго разглядывал женщину, которая спала рядом со мной. И только после этого начинал понимать, что это – моя любимая жена.
Затем, по правилам фильмов ужасов, я шел осматривать квартиру. А нет ли в ней чего-нибудь странного? Не мог же я, в конце концов, разбудить жену и сказать, что мне, как маленькому ребенку, просто страшно.
Я не знаю, с чем такая зависимость от снов связана, но, может, с тем, а я не оригинален, что треть жизни люди проводят во сне.
Мне жена не раз говорила, что нужно просто принимать успокаивающие таблетки. И сон наладится.
Но эта замечательная идея пугала меня сильнее, чем все остальное. Одно дело, когда ты можешь выйти из кошмара, а другое, когда нет. И хотя глупо ссылаться на фильмы, но все ведь видели сериал про Фредди Крюгера.
Но мне не снились Крюгеры. Это были просто красочные кошмары, в которых никто не наносил мне вреда. Я только ужасно пугался.
Это просто была влажноватая до противности сизая дымка. И в ней я жил, хотя время от времени возникали, может, даже не сны, а воспоминания. И каждый раз мне становилось стыдно.
Я ехал в метро. Мне было лет двадцать. Предстояла вечеринка, где я должен был встретиться с девочкой, в которую влюблен. Если кто помнит Зощенко, то у него есть смешной рассказ про работягу, который пошел на прием к молодой симпатичной женщине, зубному врачу. И, как он прекрасно выразился, накеросинил подмышки.
Я тоже нафуфырился, как мог.
На сиденье напротив меня сидела молодая, миловидная, глазастая женщина. Она была не в моем вкусе. К ней нахально, по-хамски приставал какой-то парень, от которого разило перегаром.
Я вдруг увидел ее умоляющие глаза. Это был крик о помощи. Но я же был нафуфыренный. Зачем мне проблемы? И я отвернулся.
Мне нужно было проехать еще две станции. Девушка вышла раньше, а парень увязался за ней.
Во сне я почему-то шел за ними. Они проходили мимо какой-то стройки, когда он вдруг набросился на нее и затолкнул за забор.
Он угрожал ей ножом, и ее же трусиками заткнул ей рот. Он ее бил и насиловал. И это продолжалось долго. Мое серце разрывалось от ужаса, но по правилам кошмаров я ничего не мог сделать.
Девушка совсем обмякла. Но и насильник выдохся.
– Хочешь еще? – ядовито спросил он. И убежал.
Я только успел увидеть, что она жива.
Для меня это был кошмар. Но вскоре я увидел его снова. Еще раз, а потом еще.
Это продолжалось бесконечно.
В принципе, к любой ситуации со временем привыкаешь, но каждый раз, видя это, мое сердце продолжало разрываться. Я хотел убить подонка и не мог.