То есть, конечно же, язычки состоят из углерода и кислорода, из раскалённых мельчайших частиц золы — как, скажем, хвостики и завитки напечатанных букв («б», «у», «к») — из краски (из масел, пигментов), пиксели на экране тоже ведь материальны: я что-то такое читал про «быстрые электроны», «люминофоры» и «жидкокристаллические вещества», — но разве нам это важно?
Важна история, она крепнет и расправляется, словно мантия, вьётся, летит. Я направляю её своей волей. Я горд. Мои ногти поблёскивают пластинками, в них отражается пламя. Я демиург. Я своими руками творю эту историю для тебя. Поверь, дальше нас ждёт настолько волшебное, невозможное, чистое…
Главное в сказке — свобода и чистота. И огонь.
6
Дживан почувствовал, что больше не в состоянии видеть инфанта: нужно вышвырнуть щенка вон из Тамариного кабинета, иначе ещё минута — и он, Дживан, не поручится за себя.
— Вопросы-жалобы? — Дживан со всей ясностью дал понять, что беседа окончена. Любой культурный человек — вот, к примеру, он сам — сразу встал бы, поблагодарил и откланялся. Но паршивца поздно было воспитывать:
— Вопрос имею.
— Та-ак. — Дживан развернулся всем корпусом. — Мы вас внимательно слушаем.
Приходилось признать, что мордочка щенку досталась смазливая: нос с горбинкой, специфический разрез глаз — тяжёлые веки и очень густые ресницы. Всё время казалось, будто паршивец, чуть-чуть прищурившись, улыбается, усмехается, — хотя сейчас, например, улыбаться не было никакого резона.
— Очень душно. В палатах вообще дышать нечем. Здесь-то у вас нормально, прохладно, — инфант обвёл взглядом кабинет, — а в отделении вообще край, ходим мокрые…
— Предложения?
— Ну… проветрить. Проветривать.
— Как, ты говоришь, назывался курорт? Терамина?
— Таормина.
— Так, так. Понимаю. Ты, значит, привык, чтобы было удобно, комфортно, коктейли там, понимаю тебя. Такой красивый, здоровый… Да-да, здоровый, здоровый, ты нас за дураков не держи, ты здоров как слон! А все остальные, кроме тебя, — больные! И большинство — пожилые больные. Сниженный иммунитет, понимаешь такое? Простудятся от малейшего сквозняка. Так что я тебя огорчу сейчас. Мы о них позаботимся, а ты перетерпишь…
— Пожилым больным воздух не нужен?
— …потерпишь! И ещё я тебе что скажу, — продолжил Дживан, свирепея, — мой золотой. Ты знаешь, как твои шалости называются? Поинтересуйся. Умышленное повреждение имущества общеопасным способом, заруби на сопливом носу: обще — опасным — способом, статья уголовного кодекса, пять лет! Это если ни с кого волосок не упал. А если упал — покушение на убийство! Тоже: общеопасным способом, терроризм, пожизненное заключение! Это тебе не…
— Я не…
— Всё понимаешь прекрасно. Вместо курортов твоих, Тарамины, заедешь на зону, понял? В Коми АССР!
Дживану почудилось, что Тамара сделалась полупрозрачной и перестала дышать.
— Ещё один инцидент — я не директор здесь, не заведующий, я никто, мне терять нечего, я никого не боюсь… знаешь имя моё? Можешь запомнить: я Лусинян Дживан Грантович! И на носу себе заруби: я сам лично подам заявление на тебя — и подам не в Подволоцк, а в центральную прокуратуру!
— А-а-а, так вы… про, ну… — паршивец запнулся, и Дживан, к своему удовлетворению, отметил, что позолота с инфанта малость осыпалась, — …вы про поджоги? ну, эти…
— Вы знаете про поджоги? — Тамара возникла из небытия.
— Всё отделение знает…
— И все в отделении говорят о тебе, — гнул Дживан. — А если думаешь, что с диагнозом взятки гладки, — ты зря надеешься. Признают вменяемым — значит, будет статья. А невменяемый — ты у нас невменяемый? — отправят на принудлечение. Принудлечение хорошо себе представляешь? На курорт не похоже, я тебе обещаю! Что глазками хлопаешь?
— Ара… — развёл руками инфант.
— Что-о?!
— А разрешается с пациентами… разве… ну, таким тоном?..
— Каким ещё «тоном»? Я голос повысил на тебя? А, Тамара Михайловна? Употребил нецензурную брань? Вот закроешься на пять лет — там узнаешь, какой тон бывает. На пять-восемь лет, понял? Минимум! Иди прыгай отсюда!
Инфант поднялся — отворил дверь, шагнул через порог, задержался — и, ни к кому отдельно не обращаясь, со своей обманчивой полуулыбочкой проговорил:
— Сейчас там самый сезон. Не жарко. Вода двадцать шесть… Та-ор-мина — не путайте. Та-ор-ми-на. — И вышел.
— Он, — убеждённо кивнул Дживан. — Без сомнений.
— Дживанчик дорогой, что случилось? Ты что так набросился, он же мальчик…
— Этот мальчик угробит нам тридцать шесть человек. И нас заодно, если…
— Ты почему так уверен?
— Вы помните, что он машину спалил? Он, лично?
— Машина — одно, а здесь люди…
— Он не понимает, что это такое, люди. Он принц, вы не видите? Небожитель. Ему не нужен никто. Европу хочешь? Пожалуйста тебе Европа. Захотел — получил. Всё можно. Вы сами сказали — «поиздеваться». Вот, он издевается! Ах, ему душно…
Дживан додавил Тамару — она задумалась:
— Ну, допустим… И что мы с ним можем сделать?
— Выписать! — (Тамара опять помрачнела.) — Или подождём, пока спалит отделение? Он два раза предупредил. Дождался, пока все заснули. Пролез. Здоровый, молодой, ловкий. Один раз обозначил, два — не хотите понять? Будете разгребать головёшки…
— Всё, ладно, хватит!
Тамара листала толстую папку с историей болезни.
— «Поступил в связи с изменившимся психическим состоянием…» Тогда что напишем ему? «Состояние улучшилось»?
— «Динамика психосоматического состояния выраженно положительная», — отчеканил Дживан. — «Достигнута устойчивая ремиссия».
— Вот умеешь же ты формулировать. Так, «Динамика…»
— Мало ли, «изменившееся состояние»… — Тамара писала в карте, Дживан морально поддерживал: сам он терпеть не мог заполнять документы, Тамара пыталась перебороть эту его странность, потом сдалась. — Как понимать «состояние»? Алкогольное отравление — «состояние»? Состояние. Поставили на ноги, через недельку домой…
Тамара вдруг перестала писать.
— Подожди-ка… недельку?
— Ну да. Завтра же выпишем.
Тамара сияла, Дживан не понимал отчего.
— Дживан Грантович, посмотри сюда внимательно. Видишь? «Шамилов А. М. — поступил…» Дату видишь?
— Первое. Ну хорошо, не неделя, восемь дней…
— Дживан, не тупи! Когда у нас был поджог в надзорной палате? Первый поджог? Он был в пятницу. Я дежурила по больнице. С пятницы на субботу. Пятница была двадцать девятое, суббота — тридцатое. А здесь — первое октября. Шамилова здесь ещё не было, понимаешь? Физически.
Дживан тупо смотрел на Тамарин ноготь, выкрашенный тёмно-красным. Ноготь постукивал по шершавой бумаге с цифрами «01.10». Бардакхана…
— Ну… Тамара Михайловна…
— А что «ну»? Надо дальше искать.
У себя в процедурной Дживан наконец мог побыть в тишине, в одиночестве.
Разложил на столе упаковки таблеток, журнал и пластиковый контейнер с пятьюдесятью ячейками. На крышке каждой полупрозрачной коробочки был прилеплен отрезок белого резинового скотча с фамилией пациента.
«Аксентьев». Галоперидол пять миллиграммов, циклодол четыре, азалептин пятьдесят. Одна большая таблетка с риской посередине, четыре маленькие: две белые, две светло-лимонные.
«Алжибеев». Пропазин пятьдесят, десяточка сонапакса… Две красивые голубые (что-то старческое ощущалось в самом цвете этих таблеток), блестящая рыжая…
«Бобов». Тералиджен пять миллиграммов, плоская ядовито-розовая…
…«Евстюхин». Карбамазепин; труксал — шоколадный, приятный на вид…
Зарябило в глазах, Дживан опёрся о стол. Прав паршивец: в котельной перестарались.
Как же так получалось, что мальчишка не виноват? Интуитивно, психологически — всё сходилось. Вот только пятно на подоконнике появилось тридцатого сентября — а Шамилов первого октября. Тридцатое раньше первого, октябрь позже сентября. Не перешибёшь…
Было трудно вдохнуть — как после того падения на ледяной дорожке, когда надломил два ребра. Только сейчас мешало что-то глубже, чем рёбра, где-то в области сердца или диафрагмы. Дживан не мог понять, что это.
Он делал самое благородное в мире дело: спасал жизни убогих беспомощных мизераблей. Как бастион среди волн — о него разбивались волны безумия, он единственный должен был каменно, твёрдо, двумя ногами стоять… Перехватить пиромана, вырвать у него из руки горящую спичку и растоптать, затушить!.. Здесь не было и не могло быть места второму мнению. Спасая людей, он, Дживан, был безусловно прав.
Он же был прав?!.
Почему-то Дживану вспомнилась девушка, которая навещала инфанта. С яркими глазками, улыбчивая, смешная. Он, Дживан, в свои сорок лет знал бы такой девушке цену — а что мог понимать восемнадцатилетний сопляк? За что ему такая, да ещё старше его лет на семь? Материнский инстинкт? Или просто папины деньги? Эта его — «Та-ор-ми-на»… Надо же, имел наглость вдалбливать по слогам — и вдолбил… Где это, Таормина?..
…«Суслов». Длинная, как сам Костя, капсула с продольной риской, с буквами «AMI 400» — солиан.
«Теплов». Шайбочка феназепама, два шарика глинистого цвета — старый добрый аминазин. Слабый железистый запах — так пахнут именно нейролептики. По инструкции эти лекарства надо раскладывать в маске. Дышать ими как можно меньше. Проветривать. Но кроме аминазина и гораздо хуже него — ты понемногу, на каждом дежурстве волей-неволей вдыхаешь саму болезнь.
Медицина вообще, как известно, пагубна для здоровья. А хуже всех специальностей — психиатрия. Дживан помнил цифры, при случае бравировал: астма на 60 % чаще, чем у других врачей, аллергия — на 80 %. Это из-за того, что контакт с нейролептиками.
В два с половиной раза чаще алкоголизм. В пять раз чаще психические болезни. Потому что всё время среди мизераблей, видим их, слушаем, дышим одним воздухом с ними. Психиатрия вредна. А если ещё глубже копнуть, то внутри психиатрии — какая именно из медицинских профессий самая разрушительная и опасная?
Врач — сидит у себя в кабинете. Санитары занимаются физическим трудом: одеть, обмыть, покормить, и дежурят день через три… А вот «средний медперсонал» — медбратья, медсёстры — круглые сутки проводят с больными. Дживан в прошлом месяце взял тринадцать дежурств. И незаметно ты приближаешься к мизераблям, от них будто тянутся липкие щупальца, волоконца… Не фантазия, а статистика. Продолжительность жизни меньше на десять лет! В два раза чаще самоубийства. Пожалуйста, «Учебно-методическое пособие по психиатрии», Рослова, Трайбер.