— Как ты интересно рассказываешь, Дживанчик!..
Дживана дешёвыми штучками не проведёшь — и всё же тепло похвалы, тепло признания смешивается с коньячным теплом. Тамара, в отличие от жены, умеет слушать. Дживан рассказывает, как несколько лет назад родственники из Питера решили съездить домой и пригласили своих друзей, русских. Из Степанакерта поехали в Шуши, взяли вино, «Хиндогны́», знаете «Хиндогны», не знаете? — и шашлык. А шампуры забыли. Ну вот забыли. Кругом большие дома многоквартирные. Что они сделали? Просто встали и покричали — и через минуту вынесли шампуры! Русские не поверили, что незнакомые люди из многоквартирного дома откликнулись. А в Карабахе — в порядке вещей. Никто не ворует, никто машины не запирает. Садишься в маршрутку, знакомые попадутся (а все знакомые, пол-Карабаха знакомые), кто первый выходит — платит за всех. Никому за себя заплатить не позволит. Но и сам тоже за всех заплатишь, если первый выходишь. Если денег в обрез, а ехать недалеко — ещё подумаешь, ждать маршрутку или лучше пешком. Такие люди у нас. А здесь что? Здесь люди вообще друг на друга не смотрят. Даже мы с вами чокаемся — вы в глаза мне не смотрите…
— Смотрю, смотрю! — протестует Тамара, пытается придвинуться ближе. — Скажи, Дживанчик, какое у нас разнопёрое отделение: Лусинян — армянин есть! Алжибеев — казах есть. Шамилов — курд, да?.. Гарсия испанец. Ну, не совсем, мать испанка. Кстати, я её знала. Не помню, Мария как-то… Двойное имя. Она шторы шила. Но представляешь, в Подволоцке — испанцы! Ничего себе, да? Знаешь, были такие «испанские дети»? Давай за наш интернацн…
— Опять вы тамада, Тамара Михайловна?
— Ой, прости, Дживанчик, прости!
— Пятая и последняя рюмка…
Украшая Тамарину мысль, придавая ей риторическую изысканность, Дживан сравнивает первое психоневрологическое отделение, где каждой твари по паре, — с ковчегом Ноя, который покоится, как известно, между двумя вершинами Арарата; царственный Арарат изображён на армянском гербе — и на этой самой бутылке! Вот, видите две головы?..
Тамара ему аплодирует: да, да, и мы с тобой — твари по паре!..
Коньяк пахнет нагретым деревом, обжигает и лакирует язык, клюёт в затылок мягким длинным ударом — дон-н-н-н-н…
Зелёные горы, в горах средневековые крепости, родники, водопады. Вода — чистейшая в мире. Воздух — чистейший в мире. Всё настоящее: если воздух — так воздух. Еда — так уж это еда! А главное — люди: открытые, сильные и… «солёные». Почему? — переспрашивает Тамара. Дживан делает таинственное лицо. Тамара делает вид, что хочет лизнуть его в щёку. Дживан умалчивает о том, что русские — пресные. Он не говорит прямо про настоящую соль земли, про достоинства самой талантливой нации в мире, от Франции до Бразилии, от Калифорнии до Сингапура, про народ музыкантов и архитекторов, медиков и шахматистов, писателей и полководцев… или всё-таки говорит?.. Потому что армяне чтят своих предков — и любят своих детей. Не обижайтесь, Тамара Михайловна, но русские постоянно своих детей унижают. Я это не могу слышать! Как можно кричать на ребёнка, ругаться?..
— Ох, Гасина мать на него орала… Жуткий был темперамент. Испанка, чего ты хочешь…
— А отец кто?
— А отца там не было никогда. Гарсия — это её фамилия. Мария… Двойное имя, Мария как-то там… Но вот — характер. Совсем молодая была: шестьдесят с небольшим, шестьдесят один, кажется, шестьдесят два. Но пила. Понимаешь, пила. Под конец с ней вообще невозможно стало общаться. Больной человек, диабет, что ты хочешь… Ей, по-хорошему, нельзя было пить вообще. Тем более поздний ребёнок, тоже нагрузка…
— Гася не похож на испанца.
— Кто ж знает, каким бы он был, если б не это… Ты видел, какие у него глазки голубенькие? Видел, да?
— Как у моего дяди Кости… Скац!..
— Что, Дживанчик?
— Я понял, кого мне Гася напоминает. Мой родной дядя Костя — вроде другой совсем, но глаза…
— А у армян бывают голубые глаза?
— Тамара Михайловна, слушайте, армяне — это пятнадцать этнических групп. Таты, цаты, зоки, черкесогаи… Эдессийцы, понтийцы, франги — армяно-католики, армяно-греки, нахичеванские, боши — армяно-цыгане, армяно-евреи…
— Так выпьем же за армян!
— Тамара Михайловна, вы разбойница. Я же сказал, последняя…
— Отказываешься?
— Как я теперь могу отказаться… За армян и Армению — от Каспийского до Средиземного моря, за царственный Арарат, за благословенный Арцах! Кец-цэ!
В этот раз коньяк почему-то отдаёт в нос острым спиртом. Дживан вытирает глаза.
— Ты спать хочешь? Хочешь, ляг здесь?
— Нет…
— Я уйду, свет погашу?
— Нет, нет…
Угол шкафа перекосился, кренится. Фонарь за окном. В фонаре — осколки блестящих листьев.
— Я вам задам два вопроса. Про имя и про фамилию. Вот вы не можете понимать, а «Дживан» — это очень старинное имя, редкое. Сейчас опять мода на эти редкие имена, а раньше, в моём поколении, я не встречал больше Дживана ни одного…
— А я знаю, Дживан Гаспарян!
— Гаспаряну восемьдесят лет, он из маленького села рядом с Бжни: знаете такую воду, бжни?..
Кто-то внутри Дживана тихо говорит: «Стоп».
— …Дживан — это, знаете, как по-русски какой-нибудь князь… Ростислав, Изяслав…
— Ха-ха-ха! Из-з… Из-зяслав?!.
— Подождите, Тамара Михайловна, второй вопрос. Назовите правильно мою фамилию.
— Лу-усинян! Дж-ж-живан! Гр-рантович! Лу-усиня-я-ан! Самый! Талантливый! Неповторимый!..
— Не угадали. Моя фамилия настоящая — де Лузиньян.
— Де? …ртаньян?
— Последнего короля Армении звали Леон де Лузиньян. А отца его звали — Джованни де Лузиньян. Джованни. А по-армянски — Дживан.
— Джованни? Так ты, оказывается, Джованни?! Я чувствовала! Джованни, плесни рагацце…
— Король Армении. Был женат, между прочим, на сицилийской принцессе. Древний французский род. Лузиньяны. Друзья Ричарда Львиное сердце. Тринадцатый век. Крестоносцы. Что здесь у вас было в тринадцатом веке, кроме болота? Здесь и сейчас-то болото…
— Царь, очень приятно, царь! Можно тебя называть «Ваше величество»?
— А сын, Левон Пятый, имел титул «Король всех армян». Последний в истории. Его захватили в плен турки-караманиды, и он семь лет был в плену. Его выкупил Хуан Первый, испанский король. Подарил — армянину! — три самых главных испанских города: Мадрид, Вильяреаль… и третий не помню… но один Мадрид чего стоит! Армянину — целый Мадрид. Можешь такое вообразить?
— Нет, лучше «Ваше высочество». Прекрасный принц! Ты знаешь, Дживанчик, мужчине такие ресницы иметь неприлично!..
«Достаточно, ты уже сказал много лишнего, — холодно повторяет кто-то Дживану и смотрит на него с жалостью и презрением. — Кто эта женщина? Остановись». Но он всё-таки продолжает:
— И если среди человечества мы, армяне, глобально, как нация, первые прародители… А среди нашей нации я наследник, подчёркиваю, прямой наследник «Короля всех армян», то чисто технически — я ещё раз подчёркиваю, технически: кто я получаюсь? Глобально?.. Среди человечества?
— Ах, я чувствовала! Я же чувствовала, Дживанчик! Джованни, принц! За прекрасного принца!..
Мягкий удар и тяжесть, словно Дживан погружается в воду. Белый фонарь сквозь чёрные ветки, дождь, как подводное царство. Тамарина рука тёплая.
— Тебе хорошо, ты свободный… ты уникальный…
Что Тамара имеет в виду? Вроде бы наоборот, это она разведённая, а он женат: почему же тогда он «свободный»? Но эта мысль приходит издалека. В ушах у Дживана — эхо семейной тайны, которую он только что, просто так, открыл этой случайной женщине — почему?..
На мгновение фотовспышками возникают и гаснут пронумерованные паруса, регаты, красавицы в изумрудах, фраки, волшебные лампы, орден Золотого руна… пусто.
Какие-то мутные пятна. Разводы. Тусклые чёрно-белые полосы. Всё разрушено, всё превратилось в труху, не на что опереться… Деревня Дрюцк, деревня Лука…
— А ты сама… никогда не хотела бы… сжечь? — с трудом выговаривает Дживан.
Тамара, как будто дождавшись сигнала, жадно обхватывает его:
— Ух, Дживанчик, какой ты опасный…
Волосы растрепались, глаза горят. Не отрываясь от Дживана, она то ли ногой, то ли третьей рукой гасит свет.
— Знаешь, как я замучилась? Пожалей меня… Ну, Джованни…
— Что это вы творите, Тамара Михайловна?..
— Догадайся… Джованни…
Фонарь за окном. Стол точно покрыт белой пылью. В темноте слышится слабый стук. Белый блик на бутылке, шум долгого медленного дождя. Стук повторяется. Запах кожезаменителя и запах пролитого коньяка, бледнеющая полуявь, какие-то паутинки, волокна… И вдруг Дживан осознаёт, что стук за дверью — это щёлканье зажигалки!
Дживан отталкивает Тамару, вскакивает, вслепую шагает к двери, распахивает, дверь ударяет во что-то мягкое… за дверью Гася.
Гася?! Почему Гася? Бред. Этого же не могло быть, потому что…
Гася похож на огромный обмякший мешок. Он держится за плечо, наклонился, лица не видно: раздавленный мизерабль, самый последний из мизераблей, вот это ничтожное существо — и есть тот страшный злодей, за которым Дживан охотился? Нет, постойте, ведь у Гаси был приступ, он должен был лежать без сознания всю ночь, Тамарину дверь поджигали ночью…
А Дживан шёл на принцип, Дживан обещал Тамаре уволиться, если этот т’опал каклан отправится в Колываново, — Дживан готов был отказаться от работы, которая кормит его пятнадцать лет, шестнадцать лет, ради этого мешка с дерьмом — и такое предательство?!
— Джованни? — слышится за спиной. Тамара еле ворочает языком, у неё выходит не то «Джамни», не то «Джвами», в голосе недоумение, и обида, и потуга звучать игриво, заманчиво, словно второразрядная одалиска…
Гася приподнимает голову, в коридоре темно, лица не разглядеть — и щёлкает тем, что держит в правой руке. Щёлкает снова, пламя не появляется, только искры. В зажигалке нет газа. Тьфу, кретин, гёти мины, убогое неблагодарное существо!
Дживан вырывает из вялой руки зажигалку и с яростью бьёт о косяк двери, промахнулся, ссадил мизинец, колотит ещё, ещё, отлетает деталь, звякает, катится по полу… То, что осталось от зажигалки, Дживан вышвыривает в коридор.