Люси и Сьюзен увидели, что к ним со всех окрестных холмов спускается что-то темное. Сначала это было похоже на темный туман, стелящийся по земле, затем на штормовые волны почерневшего моря (приближаясь, они становились все выше и выше), и, наконец, стало понятно, что это леса пришли в движение. Все деревья мира, казалось, устремились к Аслану. Приближаясь, они переставали быть деревьями, и вскоре толпа их, кланяясь, делая реверансы и протягивая к Аслану длинные тонкие руки, оказалась вокруг Люси. Она увидела, что все они приобрели человеческие очертания. Бледные девушки-березки вскидывали головы, женщины-ивы откидывали назад волосы, чтобы взглянуть на Аслана, царственные буки спокойно стояли, склонившись перед ним, косматые дубы, тонкие и меланхоличные вязы, кудрявые остролисты (сами темно-зеленые, а их жены — украшенные яркими ягодами) и пестрые рябины кланялись и снова поднимались, восклицая:
«Аслан! Аслан!» — хриплыми скрипучими голосами, похожими на шум волн.
Толпа и хоровод вокруг Аслана (теперь это все больше и больше походило на танец) росли так быстро, что Люси пришла в замешательство. Она не понимала, откуда взялись другие люди, которые начали дурачиться и прыгать среди деревьев. Один был юный, одетый только в оленью шкуру, с венком из виноградных листьев на вьющихся волосах. Лицо его было бы слишком хорошеньким для юноши, если бы не выглядело таким диким. Вы сказали бы то же, что и Эдмунд несколькими днями позже: «Это парень, который может сделать все — абсолютно все». Он известен под многими именами — Бромий, Бассарей, Овен — только три из них. С ним было множество девушек, таких же диких. И был даже кто-то на осле. И все смеялись, и все восклицали: «Эван, зван, эвоэ-э-э-э».
— Это Игра, Аслан? — закричал молодой. Да, это было похоже на игру. Но почти все не просто играли. Это могли быть салки, но Люси не понимала, кто водит. Это напоминало жмурки, но каждый вел себя так, будто у него были завязаны глаза. Чем-то это походило на прятки, но спрятавшегося не искали. Еще больше усложняло дело то, что человек на осле, старый и ужасно толстый, начинал внезапно кричать: «Подкрепимся! Время подкрепиться», — и падал с осла, а другие водворяли его обратно, в то время как осел считал, что это цирк, и пытался дать представление, ходя на задних ногах. И везде появлялось все больше и больше виноградных листьев, а потом и виноградных лоз. Они обвивали все, поднимались по ногам людей-деревьев и закручивались вокруг их шей. Люси подняла руку, чтобы откинуть назад волосы и обнаружила, что откидывает виноградную ветвь. Осел был весь покрыт ими. Его хвост совершенно запутался в них, и что-то темное качалось у него между ушей. Люси взглянула снова и увидела, что это виноградные грозди. Везде был виноград: над головой, под ногами, вокруг.
— Освежимся! Освежимся! — взревел старик. Все начали есть, и в каких бы вы ни побывали теплицах, вы нигде не найдете такого винограда. Девочки никогда раньше не ели вволю по-настоящему хорошего винограда, крепкого и тугого снаружи, разрывающегося во рту прохладной свежестью. Здесь его было более чем достаточно, и вовсе не надо было соблюдать правил поведения за столом. Везде были липкие и испачканные пальцы, и хотя все рты были полны, не прекращался ни смех, ни крики фальцетом «Эван, эван, эвоэ-э-э-э» до тех пор, пока все в один и тот же миг не почувствовали, что Игра (если это была игра) и пир должны закончиться, и, задыхаясь, плюхнулись на землю и повернули лица к Аслану, чтобы слушать его.
В этот момент взошло солнце, а Люси вспомнила что-то и шепнула Сьюзен:
— Сью, я знаю, кто они.
— Кто?
— Юноша с диким лицом — Вакх, а старик на осле — Силен. Помнишь, как давным-давно мистер Тамнус рассказывал нам о них?
— Да, конечно. Но я скажу тебе, Лу…
— Что, Сьюзен?
— Я бы не чувствовала себя спокойно с Вакхом и его дикими девушками, если бы мы встретились с ними без Аслана.
— И я тоже, — согласилась Люси.
12. КОЛДОВСТВО И ВНЕЗАПНАЯ МЕСТЬ
Между тем Трам и мальчики устремились в темную маленькую каменную арку, ведущую внутрь Холма, и два барсука, стоявшие на часах (Эдмунд смог разглядеть только белые полоски на их щеках), сверкнули зубами и спросили ворчливыми голосами: «Кто идет?»
— Трам, — ответил гном. — Веду Верховного Короля Нарнии из далекого прошлого.
Барсуки обнюхали руки мальчиков. «Наконец-то, — сказали они, — наконец-то».
— Дайте нам света, друзья, — попросил Трам. Барсуки достали факел, Питер зажег его и протянул Траму. «Пусть ведет Д.М.Д., — сказал он, — здесь мы не знаем дороги».
Трам взял факел и пошел в темный туннель. Он был холодный, черный, покрытый плесенью и паутиной. Время от времени в свете факела вспархивали летучие мыши. Мальчики (с того самого утра на железнодорожной станции они были все время на открытом воздухе) почувствовали себя как в ловушке или тюрьме.
— Питер, — прошептал Эдмунд, — посмотри на эту резьбу на стенах. Разве она не выглядит старой? Но мы старше, чем она. Когда мы были здесь в последний раз, ее еще не сделали.
— Да, — сказал Питер, — это кого угодно заставит задуматься. Гном шел прямо, затем повернул направо, затем налево, спустился вниз на несколько ступенек, снова пошел налево. Наконец, они увидели впереди свет — свет из-под двери центральной комнаты, и услышали голоса, звучавшие очень сердито. Кто-то говорил так громко, что заглушил звуки их шагов.
— Не издавайте ни звука, — прошептал Трам, — послушаем минуту. — Все трое встали у самой двери.
— Вы все хорошо знаете, — произнес голос («Это король», — шепнул Трам), — почему мы не протрубили в Рог на рассвете. Разве вы забыли, что Мираз напал на нас сразу после ухода Трама и мы сражались не на жизнь, а на смерть больше трех часов. Я протрубил, как только наступила передышка.
— Мне трудно это забыть, — раздался сердитый голос, — ведь мои гномы приняли на себя главный удар, и пал каждый пятый. («Это Никабрик», — объяснил Трам).
— Стыдись, гном, — вступил низкий голос («Боровик», — сказал Трам). — Мы все делали так же много, как гномы, и никто не сделал больше короля.
— Рассказывайте ваши сказки, — ответил Никабрик. — То ли в Рог протрубили слишком поздно, то ли в нем нет магии, но помощь не пришла. Ты — великий грамотей, ты, волшебник, ты, всезнайка, разве не ты советовал возложить наши надежды на Аслана, короля Питера и всех остальных?
— Я должен признать… я не могу отрицать этого… я глубоко огорчен результатами операции, — послышался ответ. («Это должен быть доктор Корнелиус», — шепнул Трам).
— Говоря прямо. — сказал Никабрик, — твой кошель пуст, яйца протухли, рыба не поймана, обещания нарушены. Теперь встань в сторонку и дай делать дело другим. И это потому…
— Помощь придет, — прервал его Боровик. — Я стою за Аслана. Имейте терпение, берите пример со зверей. Помощь придет. Быть может, она уже у дверей.
— Фу! — проворчал Никабрик. — Вы, барсуки, хотите заставить нас ждать до тех пор, пока рак на горе свистнет. Я скажу тебе, что мы не можем ждать. Еда на исходе; в каждой стычке мы теряем больше, чем можем себе позволить; наши сторонники разбегаются.
— А почему? — спросил Боровик. — Я скажу тебе почему. Потому что все шумят о том, что мы позвали короля из старины, и король не ответил. Последние слова Трама перед тем, как он ушел (быть может, навстречу смерти), были: «Если вы будете трубить в Рог, то армии не надо знать, почему вы трубите и на что надеетесь». Но, похоже, что все узнали в тот же вечер.
— Лучше бы ты сунул свое серое рыло в осиное гнездо, чем сказал, что я болтун, — отозвался Никабрик. — Возьми свои слова назад, или…
— Остановитесь, вы оба, — сказал король Каспиан, — я хочу знать, что Никабрик предлагает делать. Но перед этим я хочу понять, кто эти двое незнакомцев, которых он привел на наш совет и которые стоят здесь, держа уши открытыми, а рты закрытыми.
— Это мои друзья, — сказал Никабрик. — И сам ты здесь только потому, что ты друг Трама и барсука. А у этого старого глупца в черном одеянии какое право быть здесь, кроме того, что он твой друг? И почему я единственный не могу привести своих друзей?
— Его величество — король, которому ты присягал на верность, — сурово произнес Боровик.
— Придворные манеры, придворные манеры, — проворчал Никабрик, — в этой норе мы можем разговаривать откровенно. Ты знаешь — и он сам знает — что этот тельмаринский мальчик, если мы не поможем ему выбраться из ловушки, в которой он сидит, перестанет быть чьим-либо королем через неделю.
— Возможно, ваши новые друзья, — сказал Корнелиус, — предпочтут говорить сами за себя? Скажите, кто вы, и зачем вы здесь?
— Почтеннейший господин доктор, — произнес тоненький хныкающий голос. — Если угодно вашей милости, я только бедная старая женщина и очень обязана их почтеннейшему гномству за дружбу. Его величество, да будет благословенно его прелестное лицо, может не опасаться старой женщины, которая согнулась от ревматизма и не имеет даже пары щепок для очага. Я кой-чего смыслю — не так, конечно, как вы, господин доктор, — в маленьких заклинаниях и ведовстве, и я рада буду использовать их против ваших врагов, с согласия всех присутствующих. Ибо я ненавижу их. О, да. Никто не ненавидит их сильнее меня.
— Это очень интересно и… э-э-э… удовлетворительно, — сказал доктор Корнелиус. — Мне кажется, я понял, кто вы, мадам. Никабрик, возможно, ваш друг, тоже расскажет что-нибудь о себе?
Тусклый серый голос, от которого все существо Питера содрогнулось, ответил: «Я голоден. Меня мучит жажда. Когда я вопьюсь зубами, я не отпущу, пока не умру, и даже после смерти придется вырезать то, что я схватил, из тела моего врага и похоронить вместе со мной. Я могу поститься сто лет и не умереть. Я могу лежать сто ночей на льду и не замерзнуть. Я могу выпить реку крови и не лопнуть. Покажите мне ваших врагов».
— И в присутствии этих двух ты хотел обсуждать свой план? — спросил Каспиан.