Тысячу лет он был слепым рабом этой веры, точнее – суеверия. Под конец мир начал казаться ему мрачной и неизменной тюрьмой, полной глупости, несчастий и несправедливости. Вампиры тут сражались между собой так же нелепо и непрестанно, как и смертные. И вот он, подобно многим до него, бросился искать убежища и забвения в Матери-Земле.
Его ноющее глухой болью сердце отлично знало, что пришлось перенести юному Антуану. Лишь одна из всего вампирского племени утверждала, что не знакома с ритуалом погребения и воскрешения – великая и неукротимая Маарет.
Что ж, возможно, пришло время познакомиться с Маарет, потолковать с ней о былых временах. «Ты ведь всегда знала, что именно я, предводитель царской стражи, много веков назад разлучил тебя с сестрой – заточил вас в гробах и вышвырнул в далекие моря».
Разве не обречен весь мир бессмертных на гибель и разрушение, если те, кто знает историю с самых первых ночей, не попытаются вместе противостоять древним ужасам, вместе разгадать древние тайны?
Откровенно говоря, Грегори давно уже не был прежним предводителем ненавистной «Царской Крови». Да, он помнил те времена, помнил все, что совершил тогда, но эти воспоминания лишены были подлинной силы и страсти. Он даже не помнил толком, как сумел уцелеть в те бесконечные ночи сражений и кровопролития. Кто такая Маарет? Он толком и не знал.
Пробудившись от долгого сна в третьем веке от Рождества Христова, он начал новую жизнь. Взял себе новое имя – и с тех пор его и носил, сам став совершенно иной личностью. Когда ему требовалось, он укрывался под другим именем, но сам всегда оставался Грегори. Более тысячи лет он копил богатства, более не укрываясь ни в бездны безумия, ни в бездны земли, а лишь мало-помалу с любовью и тщанием выстраивал свое собственное царство. На это требовались средства – добыть их было легко: так легко, что он не переставал дивиться на нищих вампиров вроде Антуана или Убивца – как и своего возлюбленного Дэвиса, которые брели через вечность все такими же нищими скитальцами. Добиваться любви других вампиров тоже оказалось совсем не трудно.
У него была жена – жена во Крови, звали ее Хризанта, и именно она обучила его всему, что требовалось знать о жизни в эпоху христианства и упадка Римской империи. Он привез ее из Хиры, великой столицы арабского христианства – сияющей столицы Евфрата – в Северную Африку, в Карфаген, где они вместе прожили много лет. Хризанта научила Грегори древнегреческому и латыни, ознакомила его с поэзией, историей и философией различных народов. Ложась под землю, он и понятия ни о чем таком не имел.
Она объясняла ему все чудеса, встретившие его после воскрешения – и какие великие перемены произошли за то время, что он спал. Грегори и не думал, что мир способен так измениться: он-то считал, не меняется ничего и никогда. Точно так же считали и те, с кем он прежде делил бытие сперва человека, а потом и вампира.
Он полюбил Хризанту – как задолго до нее любил первую свою вампирскую супругу, златовласую Сиврейн с печальными и светлыми глазами.
Ах, сколько чудес открылось ему в эти первые годы! Великая Римская империя с грохотом неслась под откос – мир металлов, монументов и искусства, немыслимого, невероятного, не укладывающегося в голове такого типичного египтянина, как Грегори.
С тех пор мир только и делал, что менялся, и каждое новое чудо, изобретение, открытие были все удивительнее и удивительнее.
Еще в те ранние времена Грегори начал долгое восхождение к вершинам могущества и власти. И при нем всю дорогу оставались все те же спутники, которых он приблизил к себе с самого начала.
Скоро после того, как они Хризантой обосновались во дворце в Карфагене на берегу моря, к ним присоединился пригожий и исполненный чувства собственного достоинства одноногий грек по имени Флавий. Он рассказал, что его создателем была могучая и мудрая вампирша Пандора, возлюбленная римского кровопийцы Мариуса, хранителя Царя с Царицей.
Флавий бежал от Мариуса потому, что тот с самого начала был против того, чтобы Пандора кого-то создавала. Попав в дом Грегори и Хризанты, Флавий воззвал к их милосердию, и они с радостью позволили ему остаться – он был достоин того, чтобы стать Родней по Крови. Ему довелось жить и в Афинах, и в Антиохии, и в Эфесе, и в Александрии. В Риме он не жил, но бывал там. Он обладал познаниями в евклидовой математике и иудейском священном писании (в греческом переводе), умел вести ученые беседы о Сократе, Платоне, «Расуждениях» Марка Аврелия, «Естественной истории» Плиния, сатирах Ювенала и Петрония, писаниях Тертуллиана и недавно скончавшегося Августина Гиппонского.
Ну просто чудо из чудес!
В древние времена, при дворе Царицы, никто не посмел бы наделить Даром Крови калеку. Даже просто некрасивого или нескладного человека не удостаивали этой чести. Любой смертный, приносимый в жертву ненасытного духа Амеля, был агнцем без порока: создателю нового вампира долженствовало сперва убедиться в том, что он наделен не только красотой, но и силой духа, а также иными талантами.
Однако теперь к Грегори явился Флавий: искалеченный еще в бытность свою человеком, но сияющий огнем истинной Крови, созерцательный и красноречивый афинянин, по памяти цитирующий Гомера, играющий на лютне, поэт и философ, сведущий в законах, знающий наизусть истории народов и стран, которых никогда даже не видел. Грегори так много у него почерпнул! Он забрасывал его вопросами, силясь запомнить рассказы и песни, слетавшие с уст этого кладезя премудрости. А как признателен, в свою очередь, был сам ученый муж!
– Я буду верен вам вечно, – повторял он Грегори и Хризанте. – Ведь вы полюбили меня таким, каков я есть.
Подумать только: этот многомудрый вампир знал, где скрыты Мать и Отец всего племени Тех, кто Пьет Кровь. Он видел их глазами сотворившей его Пандоры, жил под кровом Мариуса, под тем самым кровом, где находилась и Божественная Чета.
Как дивился Грегори – бывший Небамун – рассказам Флавия о царе Энкиле и царице Акаше, превратившихся ныне в статуи – живые, но недвижные и безгласные, безучастно восседающие на позолоченном алтаре в окружении буйства свежих цветов! Мариус, римлянин, похитил не сопротивляющихся царя с царицей Египта от древних жрецов-вампиров, хранивших их более четырех тысяч лет. Старейшие жрецы попытались уничтожить Мать и Отца, подставив их лучам убийственного солнца. И когда царь с царицей подверглись столь святотатственному обращению, бесчисленные кровопийцы по всему миру погибли в пламени. Однако старейшим из них суждено было выжить, хотя кожа у них почернела и даже обуглилась, а каждый вздох причинял невыносимые муки. Акаше с Энкилом это глупое покушение вреда не принесло: лишь кожа у них приобрела бронзовый оттенок. Даже сам Старейший, прежде ухаживавший за ними, обречен был разделять муки с теми, кого чаял испепелить дотла.
Однако как бы бесценна ни была для Грегори эта повесть о том, что его былые повелители ныне лишились прежнего могущества, еще более занимала его современность, мир римлян.
– Научите меня, научите меня всему, – твердил он Флавию и Хризанте. Бродя по многолюдным улицам Карфагена, где можно было встретить и римлян, и греков, и вандалов, он старался объяснить своим верным учителям, до чего поразительны богатства мира, которые они, Флавий с Хризантой, принимают как должное. До чего изумителен мир, где у простолюдинов водится золото, на столах полно еды, а сами они разглагольствуют о «вечном спасении».
Давным-давно, в его времена, лишь придворные да горстка представителей высшей знати жили в домах с настоящим полом. Да и вечность принадлежала все той же немногочисленной группке людей, свободно живущих и дышащих под звездами.
Но что с того теперь? Грегори и не рассчитывал, что Хризанта и Флавий поймут его: он хотел сам их понять. Помимо этого, он, как и прежде, черпал познания у своих жертв, насыщаясь не только их кровью, но и разумом. В каком же огромном мире обитали эти простолюдины – и до чего крохотным и бесплодным был мир, что принадлежал когда-то ему!
Не прошло и двухсот лет, как Грегори пригласил в свой кровный клан еще двоих вампиров. Карфаген пал. Мариус с семьей перебрался в Италию, в город Венецию. Новые члены клана подобно Флавию тоже знали знаменитого Мариуса, хранителя Царской Четы. Их звали Авикус и Зенобия, они явились из Византии и обрадовались приглашению Грегори обрести приют и гостеприимство под его кровом.
Авикус, как и Грегори, некогда был Кровавым богом в Египте – и даже слышал рассказы о великом Небамуне, который повел Царскую Кровь в бой, чтобы изгнать Первое Поколение из Египта. Им двоим нашлось, что вспомнить о тех темных и жутких временах, о том, какой пыткой было заточение в каменном алтаре, где кровавому богу полагалось дремать, изнывая от голода, в ожидании пира, когда верные слуги принесут ему кровавые жертвы и будут умолять, чтобы божество заглянуло им в души всепроницающим вампирским взором и отделило невинных от виновных. Как могла Царица обречь столь многих своих соратников на это жалкое существование, душераздирающее одиночество, тоскливое и мучительное прозябание? Небамун под конец тоже успел вкусить этой участи.
Неудивительно, что, столкнувшись со жрецами, Мариус похитил Мать и Отца – вырвался из пут древних суеверий и вернулся к свободной и рациональной римской жизни, самостоятельной жизни.
Авикус был египтянином – высокий, темнокожий, и все еще полубезумный после тысяч лет служения древнему культу крови. Он томился в рабстве у старой религии вплоть до наступления эры христианства. Небамуну же посчастливилось бежать несколько тысяч лет назад. Хрупкая жена Авикуса, Зенобия, блистала редкой, экзотической красотой. Волосы у нее были роскошные, густые и иссиня-черные. Она принесла в дом Грегори целую вселенную новых знаний, ибо выросла во дворце восточного императора. Темным Даром ее наделила одна коварная вампирша, Эвдоксия, что вела с Мариусом долгую войну, но в конце концов потерпела поражение.
Судьба Зенобии оказалась в руках Мариуса, но тот полюбил девушку и принял в свой кровный клан, а потом обучил выживать самостоятельно. Он благословил ее любовь к Авикусу.