– Голос околдовал их, – возразила Алессандра. – Голос лжив и коварен.
Голос снова пробудился у меня в голове, захныкал, забормотал, а потом заорал во всю мощь, наглухо выбивая саму способность мыслить разумно и здраво. Но я быстро обрел контроль.
– Убейте его! – требовал Голос. – Он все испортил!
Я чуть не засмеялся вслух, но сжал губы и ограничился горькой улыбкой.
Однако Рошаманд знал, что сказал мне Голос: он прочел это у меня в голове. Он посмотрел на меня и медленно отвернулся. В холодном, отстраненном лице ничто даже не дрогнуло.
– Я дал слово, – ответил я Бенджи. – По возвращении Виктора мы вернем ему эти запчасти. Не могу же я нарушить слово.
Обойдя стол, я подошел к Роуз.
Бледная, дрожащая, она лежала на атласных подушках. Я взял ее на руки и двинулся вслед за Арманом к выходу.
Глава 25Лестат. Сад Любви
Огромный сад был окружен кирпичной стеной и обрамлен юными зеленолиственными дубками, доросшими уже до уровня третьего этажа. Меж поросших цветами клумб и лужаек петляли извилистые дорожки. Всю эту красоту подсвечивали искусно расположенные электрические фонарики, спрятанные у корней деревьев и зарослях кустов. На куртинках травы тут и там стояли маленькие японские каменные светильники, в которых мерцали язычки пламени.
Мерный успокаивающий гул Манхэттена охватывал этот потаенный мирок так же крепко, как и смутно вырисовывавшиеся очертания высоких зданий вокруг. Садики трех домов слились воедино, образуя маленький рай, любовно ухоженный уголок, зеленый и полный жизни, точно сады старого Нового Орлеана – не подвластный суете окружающего мира, существующий лишь для немногих счастливцев, кто знал его тайну или обладал ключом от его надежных ворот.
Мы с Роуз вместе сидели на скамье. Она потрясенно притихла. Я тоже молчал. О чем тут было говорить? В белом шелковом платьице она казалась перепуганной нимфой. Я слышал, как быстро-быстро бьется в груди ее маленькое сердечко, улавливал поток лихорадочных мыслей, силящихся хоть как-то упорядочить смятенный разум.
Я крепко обнимал ее правой рукой.
Мы смотрели на миниатюрные кущи розовых гортензий и сверкающих лилий, на обвившие стволы деревьев побеги луноцвета и на блестящие белые гардении, источавшие пьянящий аромат. Высоко над головами светилось отражением городских огней безбрежное небо.
Они возникли словно из ниоткуда. Фарид, сжимающий в объятиях ослепительного смертного юношу. Буквально секунду назад мы все еще были одни – а в следующий миг увидели, что они стоят у стены, перед величественной аллеей. Юноша – молодой мужчина – бросился к нам, обогнав темную фигуру чуть помедлившего в замешательстве Фарида.
Роуз кинулась ему навстречу, влетела в распахнутые объятия.
Доведись мне встретить его когда-нибудь прежде – случайно столкнуться с ним на перекрестках нашего мира, – я был бы потрясен его сходством со мной, ярко-золотыми локонами, именно такими, какими были мои волосы до того, как Темная Кровь осветлила их, а регулярное пребывание на солнце придало им почти белоснежный блеск. Да, именно так они когда-то и выглядели – пышные, естественные, именно такие. И лицо, что глядело на меня сейчас, было знакомо мне не хуже волос: лицо того мальчика, каким я когда-то был.
Я различал в нем черты своих братьев, давно забытых братьев, погибших неоплаканными в горах Оверни. В жуткие дни революции, хаоса и соблазнительных видений дивного нового мира толпа разъяренной черни растерзала их и бросила тела гнить без погребения. Череда острых ощущений застала меня врасплох – запах нагретого солнцем сена, соломенный тюфяк на кровати в залитой солнцем каморке в гостинице, едкий и кислый вкус вина, дремотное одурение после попойки, и вид из гостиничного окна на полуразрушенный замок, словно бы вырастающий из самих скал – чудовищное порождение гор. Замок, где я появился на свет.
Роуз нежно выпустила юношу. Он подошел ко мне, и я заключил его в объятия.
Он уже чуточку перерос меня, да и сложением оказался чуть шире и крепче: дитя современной эпохи изобилия и достатка. А сердце его источало благородство и величие духа, почтительную любознательность, жажду узнавать, любить, переполняться эмоциями. Ни тени страха!
Я осыпал его поцелуями – безудержно и страстно. Кожа его, безупречная кожа юного смертного, была свежа и благоуханна, а в глазах, устремленных в мои глаза, не читалось ни зла, ни сомнения. Ни я, ни мы все не казались ему воплощениями зла. И хотя все это не укладывалось у меня в голове, но я был растроган до слез.
– Отец, – прошептал он.
Я кивнул, не находя слов, а потом пробормотал:
– Да, похоже на то – и так оно и есть. Никогда еще мир не преподносил мне такое сокровище!
Но разве могла эта сбивчивая фраза выразить чувства, что захлестывали меня?
– Ты не сердишься? – спросил он.
– Сержусь? Да как бы я мог на тебя сердиться? – поразился я, снова прижимая его к себе так крепко, как только смел. – За что?
Я никак не мог прочесть его жизнь – предо мной витали бессвязные обрывки, мимолетные видения, не складывавшиеся в связную историю.
И тут все перекрыл Голос. Судя по всему, его обуревал гнев:
– Наслаждайся моментом! Наслаждайся – больше таких радостей тебе не знавать!
И он запел у меня в голове – громко и гнусаво затянул отвратительный и непристойный латинский гимн, который мне уже доводилось не раз слышать раньше.
Я не разбирал ни слова из того, что говорил мне Виктор. Как ни пытался я отключиться от Голоса, он неумолимо распевал этот гнусный гимн. Роуз стояла за спиной у Виктора. Видно было, как ей страшно. Виктор повернулся и обнял ее.
Я увидел, что совсем рядом стоит Мекаре: белее мела, рыжие спутанные волосы сияют в свете садовых фонариков, платье измято и порвано, ноги босы. Роуз тоже заметила ее. Мекаре сопровождали Джесси с Дэвидом, вид у нее был слегка ошарашенный, но вполне кроткий.
Дэвид и Джесси повели ее к заднему крыльцу, однако стоило ей завидеть Виктора, как она во все глаза уставилась на него и замедлила шаг, хоть и продолжала покорно идти. Но потом увидела еще и меня – и замерла на месте.
В голове у нее снова вспыхнула яркая картинка – тот самый образ, что описывал Бенедикт (он, кстати, тоже как раз появился в саду вместе с Сетом). Картинка, на которой Маарет и Мекаре вместе сидели в каком-то тихом и мирном месте. Я видел их со всей отчетливостью. Голос продолжал нести что ни попадя. Сестры – юные, ясноглазые – сидели вдвоем среди зелени, в лучах солнца. На миг обе они, давным-давно умершие дочери иной весны, посмотрели на меня, а потом все исчезло.
– Ты видел, Голос? – спросил я. – Видел это место?
– О да, я видел, я вижу, ровно так же, как и ты, потому что ты это видишь, о да, я вижу, и я знал это место, я был там в обличье духа! И что с того?
Голос продолжал выкрикивать проклятия и ругательства на всевозможных древних наречиях, давным-давно утративших смысл и значимость.
– Склеп! – простонал он. – Могила!
Мекаре – склеп, могила – вошла в дом. Несчастный плачущий Бенедикт следовал за ней по пятам, даже не посмотрев в нашу сторону. Такой покорный, такой смиренный, прелестный, как и его создатель, весь заплаканный, с покрасневшими глазами. Манера держаться у него по-современному будничная, небрежная, ни тени значительной важности, свойственной древним вампирам. Посмотришь и подумаешь – обычный студент, мальчишка.
Сет остановился.
– Что будешь с ним делать? С ними обоими?
– Это ты меня спрашиваешь? – раздраженно поинтересовался я. – А может, на совете решим? – Голос так бушевал у меня в голове, что я сам себя с трудом слышал. – Я поклялся лишь вернуть Рошаманду отрубленные части – но что потом?
– Убить обоих! – вмешался Голос. – Они подвели меня. Убейте их – и как можно мучительней!
– Ясно же, что все остальные примут твое решение, – заметил Сет. – Теперь ты наш вождь. Зачем ждать совета? Скажи свое слово.
– Ну, меня еще не помазали на царство, – возразил я. – А если б уже и помазали, все равно я бы созвал совет прежде, чем обрекать кого-либо смерти. Не трогайте их пока.
Голос взвыл.
Пока я беседовал с Сетом, Виктор стоял рядом, глядя на меня с таким видом, будто малейший оттенок, малейшая деталь моего тона или выражения лица глубоко интересны ему, занимают его, завораживают, околдовывают.
– Как скажешь, – пожал плечами Сет. – Но сомневаюсь, что кто-либо осудит тебя, если ты казнишь их обоих.
Казнишь. Слово-то какое.
– Очень печально, коли так, – промолвил я. – И так не будет.
Вот, значит, какова концепция монархии, да? Абсолютная тирания. Приятно знать.
Если Сет и прочел мои мысли, то никак этого не выказал. Лишь кивнул.
Они с Бенедиктом вошли в дом.
Глава 26Лестат. Заложники Фортуны
Мы проговорили в библиотеке несколько часов кряду. Сперва я боялся, что Голос непрестанной болтовней и воплями не позволит нам – но я ошибался.
Библиотека, одна из нескольких библиотек этого трехчастного дома, оказалась милой и славной: никакого новаторства, сплошной проверенный временем европейский стиль, неизменно греющий мое сердце. Все стены до самого потолка заставлены книгами. Знаменитые названия – тут тебе и великие романы с пьесами, и классическая история, и гении современной прозы. И расписной потолок – произведение искусства, изукрашенные карнизы, великолепный центральный узор, средних размеров люстра с хрустальными подвесками, разбрасывающими по комнате теплые блики. Фрески итальянской работы чуть поблекли со временем, потемнели от легкого налета дыма и сажи, но мне так нравилось, куда больше вульгарной яркости новодела.
В углу, как водится, стоял письменный стол. Компьютеры с плоскими экранами, все такое. И, конечно, неизбежные огромные кожаные кресла, расставленные перед старинным камином из серого мрамора. Две склоненные фигуры в греческом стиле – нагие атлеты с горой мускулов – поддерживали каминную полку. А зеркало – как же без зеркала! От каминной полки до потолка: широченное и высоченное, в золотой рамке с масс