Ну разумеется!
– Я знаю, что для вас уже нет пути назад, – кивнул я. – И знаю, что вы оба уверены, будто полностью готовы к избранному пути. Знаю. Но и вы должны знать, сколь глубоко я скорблю о том, чем вы могли бы стать со временем – и уже никогда не станете теперь.
– Но почему, отец? – спросил Виктор. – Да, мы знаем, что еще очень юны. Мы не спорим. Но мы уже умираем – как и все юные существа. Почему же ты не радуешься за нас? Почему ты не счастлив?
– Умираете? О да, это правда. Не стану возражать. Но разве можно винить меня в том, что я гадаю, какими вы стали бы через десять лет смертной жизни – через двадцать, через тридцать? Разве юноша умирает, превращаясь в мужчину в расцвете сил? Разве умирает нежный бутон, расцветая в прекрасную женщину?
– Мы хотим навсегда остаться такими, как сейчас, – промолвила Роуз. Голос ее звучал так сладко, так нежно! Она не хотела ранить меня – стремилась лишь утешить и ободрить. – Уж кому и понять нас, как не тебе?
Мне? Что толку напоминать им, что я не выбирал себе вампирскую участь. Мне не предоставили такой возможности. И что толку в сентиментальных раздумьях о том, что, проживи я всю жизнь смертным и скончайся в девяносто лет, даже кости мои ныне бы истлели в земле?
Я собирался уже снова обратиться к детям, как вдруг услышал внутри тихий-тихий шепот Амеля.
– Исполни клятву, – прошелестел он. – Они не умирают. Они пришли к тебе, как принц и принцесса, дабы стать членами твоей свиты. Мы – не мертвые. И никогда не были мертвы. О нет! Мы бессмертны.
Я был потрясен тем, как вкрадчиво и вместе с тем звучно разносится его голос. Если подумать – тот же самый тон, каким он говорил с того момента, как вошел в меня. И все же это снова был тот самый Голос, что я слышал много десятков лет.
– Придай им мужества, – прошептал он. – Впрочем, предоставляю это все тебе. Они несравненно больше принадлежат тебе, нежели мне.
Я внутренне поблагодарил его и посмотрел на детей.
Виктор стоял слева от меня, глаза наши находились на одном уровне, а Роуз запрокинула вверх прелестное овальное личико, обрамленное блестящими черными локонами.
– Да, я понимаю, – промолвил я. – Понимаю. И мы не можем просить вас подождать. Не должны. Нельзя рисковать, что какой-нибудь жуткий несчастный случай в любой миг отнимет вас у нас. Когда Кровь предложена, больше не ждут и не готовятся.
Роуз поцеловала меня в щеку. Виктор терпеливо стоял рядом и улыбался.
– Ну ладно, детки, – сказал я. – Великий момент настал.
Я не мог удержаться от слез. Часы вот-вот должны были пробить девять.
Наверху, в бальном зале, уже ждали Мариус и Пандора. Чистейшим эгоизмом было бы задерживать церемонию.
Огромный особняк полнился благоуханием цветов.
– Это – величайший дар, – прошептал я. Взор мой туманили слезы. – Дар, который только и можем подарить мы – дар вечной жизни.
Роуз и Виктор прижались ко мне.
– Ступайте же, – велел я. – Они ждут вас. Еще до восхода солнца вы будете Рождены для Тьмы, но узрите свет, какой прежде не в силах были даже вообразить. Как сказал когда-то Мариус, «бесконечный свет, в котором является понимание всего сущего». Когда я увижу вас снова, то дарую вам мою кровь – как благословение. Тогда вы и в самом деле станете моими детьми.
Глава 30Сирил. Молчание, слышное на весь мир
Он снова проголодался и злился, что его потревожили так скоро. Он прислушался – и был поражен царящей вокруг пустотой. Он лежал в пещере в блаженной темноте и одиночестве. Их больше нет – думал он. Никого нет.
Безмолвные города вокруг. Безмолвная земля. Лишь крики, грохот да человеческие голоса.
Вот только этот голос по радио – этот вампир из Америки, что вещает при помощи компьютера или телефона где-то тут, в токийской глуши.
– Голос теперь один из нас. Голос – основа нашего племени.
Что бы это могло означать?
Сирил выскользнул в теплую ночь.
По радио, кажется, выступал уже кто-то другой – причем не очередной впавший в отчаяние юнец, со слезами взывающий к Бенджи Махмуду об утешении и помощи. Ничуть. Спокойный голос непринужденно вещал что-то о тишине и покое, что объяли «весь наш мир».
Еще до полуночи Сирил посетил тишину Пекина и тишину Гонконга.
Что разбудило его на самом деле – жажда или любопытство? Случилось что-то очень важное – такое же важное, как пробуждение Царицы много лет назад, как появление Голоса.
Все куда-то делись – все остальные!
Он перенесся в Мумбаи, потом в Калькутту, оттуда – в города Двуречья и к могучему Нилу.
Никого. Исчезли, все исчезли – все эти разнесчастные мелкие чудовища, отчаянно сражающиеся за ступеньку на лестнице, что ведет к вечной жизни.
И вот наконец в ранний час перед рассветом он стоял в древней Александрии – в огромном городе, ненавистном ему из-за того, сколько костей и крови было погребено под его каменными мостовыми в древних катакомбах, где некогда поклонялись злобной Царице, что вырвала его из жизни много-много веков назад.
Даже здесь из радио лился голос Бенджи Махмуда – только теперь уже в записи:
– Настала новая эра! Новое время. Мы – народ Тьмы, мы – Народ Вечной Жизни. Принц сказал свое слово. Принц правит нами.
Принц? Сирил что-то ничего не понимал. Какой еще принц?
Он прошел по узкой улочке, прислушиваясь к передаче, пока не оказался в маленькой темной таверне, полной ленивыми пьянчугами-смертными, легкой добычей. Ошметки всех наций. Ненавистная пульсирующая, дерганая музыка. А в углу, на грязном маленьком столике рядом с отгороженной занавеской из бусинок стенкой – компьютер, через который Бенджи Махмуд обращался к миру.
Хорошенькая смертная девчонка, затягиваясь длинной розовой сигареткой, слушала Бенджи Махмуда и тихонько смеялась. Вот она увидела Сирила. Иди сюда, красавчик, ближе, ближе… Кожа у нее была усыпана комочками слипшейся пудры, глаза обведены сурьмой. А улыбка – алая улыбка маленькой ведьмы.
Сирил присел рядом с ней в тени. Вонища кругом царила отвратительная, но он не задержится. Зато кровь девчонки пахла чисто. Ложь умирает в крови. Зло очищается кровью.
– Знаешь, – сказала она ему по-английски, – наслушаешься его, сам вампиром захочешь стать.
И снова засмеялась циничным гортанным смехом, поднимая стакан с желтым напитком и обливая черное платье.
– Забудь, – сказал он, целуя ее.
Когда его зубы пронзили шею девушки, она беспомощно дернулась, пытаясь оттолкнуть его. Продана в двенадцать лет. О, крошка, давай, расскажи мне все! А кровь пела и пела древнюю, незыблемую и неизменную песнь.
Он шел прочь от города.
Прочь от влажного дымного воздуха Средиземноморья, в глубь материка, к вековечным пескам. Он ляжет спать там, в египетских землях, в краю своего рождения. Заснуть – быть может, на много лет. А почему бы и нет?
И вот он уже стоял один-одинешенек под безбрежным черным небом, вдали от человеческих звуков и запахов. Холодный ветер пустыни омывал его, счищая налипшую в чужеземных краях грязь.
Вот тогда-то в голове у него и вздохнул Голос.
– О, только не это! – вскричал Сирил. – Уходи! Убирайся! Не мучь меня здесь!
Однако Голос обратился к нему с новыми, неслыханными ранее модуляциями, новой звучной глубиной. Это было прекрасно. И все же – это был прежний Голос, а сказал он вот что:
– Сирил, возвращайся домой. Вернись к своему народу. Наконец мы стали единым целым.
Глава 31Роуз. Народ луны и Звезд
Голос Пандоры звал откуда-то издалека:
– Роуз, пей!
Мариус тоже звал ее. Слышала она и отчаянные мольбы Виктора:
– Роуз, пей!
Обжигающие капли стучали по губам, текли в рот. Яд. Она не могла даже пошевелиться.
Гарднер крепко держал ее, нашептывал в самое ухо: «Неужели ты снова разочаруешь меня, Роуз? Роуз, как смела ты так поступить со мной!» Со мной, со мной, со мной. Эхо утихло, заглушенное гневным голосом жены священника, миссис Хейдс: «Если ты не осознаешь свой грех, не осознаешь его по-настоящему, не покаешься и не признаешь все те ужасные вещи, что натворила, все то, что ты знаешь сама, не видать тебе спасения!» А потом вступила бабушка, прямо из той крохотной адвокатской конторы в техасском городке Афины – но каким-то образом она все равно была тут, с Гарднером. «Нам этот ребенок не нужен, мы даже не знаем, кто ее отец».
Гарднер сжимал ее все крепче, дыхание его обжигало лицо, пальцы смыкались на горле. Как это возможно, когда у нее все равно нет тела? Она плыла во тьме, погружалась все глубже и глубже. По небосклону катились черные тучи, густые, клубящиеся, непроглядные.
Виктор кричал, Пандора и Мариус неустанно звали ее, но голоса их слабели вдали.
О, когда Пандора держала ее, какие дивные чудеса успела она повидать. Она видела Небеса, слышала музыку сфер. Что может быть величественнее?
Пальцы Гарднера впивались в шею. Сердце пустилось вскачь, а потом замедлилось. Медленнее, все медленнее, а она была так слаба, так немыслимо, невозможно слаба. Она умирала. Да-да, наверняка умирала.
– Ты хоть понимаешь, Роуз, что означает твое обращение со мной? – допытывался Гарднер. – Ты выставила меня дураком, Роуз. Ты уничтожила мою жизнь, мою карьеру, все мои мечты, все планы. Все загублено – ты погубила все, Роуз!
– Знай мы хоть, от кого она, – с тягучим техасским акцентом вторила ему старуха, – но, видите ли, мы совершенно не общались с дочерью, правда-правда, мы просто…
Не хотите меня брать. Да и с какой бы стати? Кто и когда хотел иметь со мной дело, если не получал за это плату – за то, чтобы жить со мной, чтобы учить меня, чтобы обо мне заботиться… чтобы меня любить. Почему это никак не кончается? Почему я тону, погружаюсь все глубже и глубже?
К ней спешил дядя Лестан. Дядя Лестан. Он весь сиял – и шагал к ней. Дядя Лестан в своем красном бархатном камзоле, в черных ботинках. Бесстрашный, неудерж