— Вам не обязательно с нами вместе пропадать, — произнесла я. — Мы вполне…
— Ну уж нет… — Юнгес как-то тревожно посмотрел вдаль. — Никогда я не оставлю прекрасную леди и мальчика на верную погибель. О Юнгесе можно говорить все, что угодно, но он не трус, нет. И кроме того, без меня вы желтую дорогу не найдете.
— А мне стоит вас опасаться, влюбленный вы наш? — спросила я. Может, прямолинейно, но меня еще первая начальница приучила: с мужиками лучше договариваться на берегу.
— Нет, — сказал лютнист. — Мой интерес к дамам исключительно платонический.
— Ух ты, настоящий гей! — воскликнуло скорое на выводы чудовище.
— Это что? — удивился лютнист.
Я перевела на нецензурный, но более универсально понятный. Авось обидится и все-таки отстанет.
— А, нет! — засмеялся он. — На мне проклятие. Я вообще не испытываю плотских влечений.
— Мам, а что такое плотское влечение? — страшным шепотом спросило дитя.
— А это как? — спросила я одновременно.
— А вот так, — он пожал плечами. — Ладно, пойдемте? Если хотим заночевать в сторожке, надо торопиться.
Мы прошли по большаку с километр, потом свернули в лес. Я к тому времени уже успела вляпаться в конскую — точнее, ослиную — лепешку и нанюхаться пыли из-под копыт тех же ослов, так что смена маршрута меня обрадовала. Все-таки людный базарный тракт — это в некотором смысле хуже метро. В метро всем просто на тебя наплевать, социальная вежливость в действии. Здесь еще о социальной вежливости, позволяющей не обращать внимания на ближнего своего, и не слыхивали: меня трижды окликнули, спрашивая о новостях, дважды обругали, и один раз обсмеяли за мой наряд. Хорошо хоть не приладились сразу сжигать на костре, как ведьму. Вот она, настоящая сказка.
Потом мы немного попетляли по лесным тропинкам (избавьте меня от описания всех этих величественных дубов и раскидистых елок: как потомственная горожанка, я отличу одно от другого только на детской картинке, где листья размером с парадное блюдо), и вышли наконец на узкую дорожку, и в самом деле мощеную желтым кирпичом. Над дорогой даже, согласно более поздним книгам Волкова, раскачивались разноцветные фонарики.
— Плохо дело, — озабочено сказал Юнгес. — Тролли иллюминацию повесили.
— И что? — спросила я.
— А то, что у них праздник скоро. Человечинка — главное блюдо.
Олю наш разговор нисколько не заинтересовал. Приунывшая на жаркой дороге, она вновь воспрянула духом. А когда мы нашли ручей, и я наконец-то умылась (впервые за утро!), мне стало казаться, что тролли-людоеды — это не так уж страшно. Более того, я решила, что попадись мне сейчас какой-нибудь не очень аккуратный гомо-сапиенс, я бы с удовольствием последовала их примеру.
Мы двинулись дальше по дороге, Оля напевала песенку. Содержание песенки не стало для меня новостью:
— Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной! Идем дорогой трудной, дорогой непростой…
— Ого, — расслышав, лютнист посмотрел на меня со страхом и уважением. — Так вы не в Торгар-Гилдор на самом деле?
— В Торгар, — не согласилась я. — Про Изумрудный город — это так просто.
— Так просто?! — Юнгес схватился за голову. — Про самое страшное в округе урочище людоедов и чудищ всех мастей — так просто?!
— Н-да… — я проглотила вертевшееся на языке ругательства. — Ну и ладно, пусть поет. Или они услышат и прибегут? Сказать ей, чтобы замолчала?
— Как это — услышат и прибегут? — Юнгес посмотрел на меня очень подозрительно и настороженно. — Вы что же, ничего не знаете?
— Что «ничего»? Я же сказала, мы здесь недавно!
— Странно, вы должны были… Но, может быть, я ошибаюсь…
Я не успела спросить Юнгеса, в чем это он ошибается: из-за поворота мы услышали вопль. Дело в том, что, пока мы с бардом общались, Олег ушел вперед и как раз скрылся за поворотом, причем его от нас заслонили какие-то кусты. Когда же мы обогнули этот поворот, мы увидели чудовище.
Оно было страшным, оскаленным, напоминало какую-то гигантскую гориллу с акульей мордой, а в когтистой лапе он держал огромную дубину. Олег стоял перед чудовищем и визжал — к моему удивлению, в его голосе звучали нотки восторга. С другой стороны, а чем я удивляюсь?
— Стоять! — заорала я, не понимая, к кому именно я обращаюсь: все участники немой сцены и так застыли. Да, я сухая, холодная женщина, но некоторая алогичность не чужда и мне.
Мое чадо обернулось ко мне и просияло.
— Мам, да ты не бойся! Ты сама говорила, что около человеческого жилья чудовища не водятся. Так что этот тролль — добрый, — Олег с вызовом ткнул в монстра пальцем.
— Вот бля… — чудовище уронило дубинку.
— И не матерится! — продолжило мое личное чудовище.
Тролль подавился следующей ремаркой и с тоской возвел глаза к небу.
— Вообще-то, это не тролль, — сказал Юнгес. — Здесь недалеко болотистые почвы, значит, это болотожор. Оголодал, наверное.
— …И сейчас он наверняка уйдет к себе в логово, понесет своим детишкам красивых еловых шишек! — без тени сомнения закончил Олег. — На, чудище! — и протянул монстру еловых шишек, которых, наверное, насобирал по дороге.
Чудовище тоскливо подхватило горсть шишек в широкую ладонь и уныло заковыляло прочь, в заросли. С отвисшей челюстью я наблюдала за этой невероятной сценой. Юнгес заглянул мне в лицо и присвистнул, но ничего не сказал.
— Пошли дальше, — Олег деловито отряхнул руки, подобрал у края дороги суковатую палку, зачем-то взвалил ее на плечо и пошел дальше.
Мы с Юнгесом тоже возобновили свою беседу на ходу. Точнее, он возобновил. Я все еще переваривала странное поведение монстра и пыталась понять, как же вести себя дальше, а лютнист через какое-то время задумчиво сказал, как ни в чем не бывало (правда, говорил он очень тихо, чтобы не расслышал спешащий впереди Олег).
— Похоже, вы и в самом деле ничего не знаете. Просто удивительно. Даже мне заметно, хотя моя власть над словами не так уж велика.
— О чем вы?
— Об удивительной силе вашего сына. Как я жалею, что связался с вами! Если бы вы не были так очаровательны… Постойте-ка! — прищурившись, он поглядел на меня. — Быть может, вы и не были так уж очаровательны? Быть может, только недавно ваш облик стал так неповторимо прекрасен, что все встречные и поперечные стали влюбляться в вас?
— Вот уж никогда не считала себя очаровательной! — сердито воскликнула я. — Я даже замуж выходила по расчету!
— А что, бывает иначе? — удивленно посмотрел на меня лютнист. — Ну ладно, госпожа Светлана, как бы то ни было, а теперь уже поздно. Раз мальчик сказал, что мы идем в Изумрудный Город, значит, именно там мы и окажемся в скором времени. Ибо, если вы еще не заметили, все, что говорит ваш ребенок, становится правдой.
— Как так? — я замерла.
— Идемте, нельзя, чтобы мальчик заметил, — лютнист ухватил меня под руку. — Если он узнает — все пропало. Либо будет говорить чепуху, и мир рухнет, либо научится произносить всякие страхи с полным убеждением… Да, да, не смотрите на меня так! Ему дарована удивительная сила, и, видимо, она-то и затянула вас в переделки.
Удивительно. Как это раньше я с этим не сталкивалась.
Юнгес вторил моим мыслям:
— Удивительно, как вы раньше ничего не заметили, но тут уж ничего не поделаешь. Придется вам как-то выкручиваться. Какое счастье, что я — бездетный холостяк!
— Да уж, — невольно согласилась я, прикидывая, до чего жутко быть женой такого типа, как Юнгес. — Но постойте-ка! Так если она… он скажет: «У меня голова раскалывается» — мы тут все увидим последствия удара топором по черепу?
— Ну нет, — сказал Юнгес, — только если он будет при этом абсолютно уверен, что его голова и в самом деле раскалывается на две половины. Это ведь не просто слова становятся реальностью — это стоящая за ними уверенность. Метафора — по сути своей ложь, она такой силы не имеет. Главное теперь не допускать его разочарования в себе.
Я подумала, что это не слишком сложно: такого самоуверенного маленького гаденыша, как Олег, свет еще не видывал.
Юнгес тем временем мечтал вслух:
— Быть может, нам еще удастся обернуть дело в свою пользу. Например, он мимолетом может наградить меня баснословным богатством или вылечить мою бедную печень…
— Он вас чуть было пидором не сделал, — сказала я без всякого сочувствия.
— Ах, в любом деле есть свои издержки! — засмеялся Юнгес. — Нет, теперь я вас точно не оставлю, моя прекрасная леди: зря я жаловался минуту назад. Это все становится интересней и интересней — я напишу не одну дюжину песен.
Я глубоко задумалась над тем, каким же опасным даром обладает мой ребенок. Стоит ему хоть раз произнести «Я не могу этого!», «Я сделан не из этого теста» или «Я неудачник» — и ему уже таким оставаться до конца дней. Ну не трагедия ли все это?
Я — сухая и холодная женщина, посему считаю «позитивное мышление» в корне порочным и навевающим большинству человечества комплекс неполноценности; пресловутый «лимонад» Дейла Карнеги стал ядом наихудшего лицемерия, отравившим нашу цивилизацию — отныне мы все обречены «смотреть вперед», «расти и развиваться», быть «эффективными», «позитивными» и бог знает какими еще. Все это всегда вызывало во мне глубокое отвращение: я, будучи свободным индивидуумом, имею право смотреть на мир реалистично, видеть жизнь — каторгой, общество — трагифарсом, а людей — склочными сволочами, которыми они на самом деле и являются. Любые личные достижения — это сумма ослиного упрямства и удачи, а вовсе не какой-то там способности «видеть и искать лучшее», о которой твердили нам на корпоративном тренинге.
И вот моя собственная дочь — то есть сын! — попала в ловушку такого позитивного мышления, что хуже и придумать нельзя.
Ладно, сейчас его спасает обычная детская умственная неполноценность. Но что будет, когда он из недоразвитой личинки, счастливой в своем невежестве, превратится в обычное полное сомнений жалкое человеческое существо?
— А как-нибудь можно это исправить? — с тревогой спросила я Юнгеса.