— Что с ногой? — на бегу спросила я ее.
— А, пустяки. — Подруга ковыляла на редкость шустро. — Это я вчера пала.
— Как пала? — на бегу удобнее было говорить отрывисто.
— Очень низко! — Ирка довольно хохотнула.
— Поздравляю! — искренне порадовалась я за нее.
— Стой, куда? — Она дернула меня за рукав куртки, не дав плавно войти в поворот. — Там нас увидят! Давай сюда!
По шатким деревянным мосткам мы взобрались на фундамент соседнего долгостоя и спрятались за штабелем кирпича.
— Дай мне! — Ирка вырвала у меня бинокль. — Ой!
— Что?
Она всхлипнула.
— Да что там такое? Ты чего ревешь? — Я нервно дергала ремешок бинокля.
— В глаз что-то попало!
— Ничего страшного, это хлебные крошки. Дай сюда. — Пока Ирка хлопала ресницами, я отняла у нее бинокль.
Оказалось, что мы выбрали хорошую позицию: обмелевший, с коричневой водой на дне, канал виден был как на ладони. По берегу, вытаптывая высокими сапогами камыши, озабоченно бродили хмурые мужики с баграми. Периодически тыча палками в темную жижу, они с натугой вытягивали на свет божий разнообразное добро. Нет, добром это было в прошлой жизни: в неопрятной куче на берегу угадывались очертания автомобильных камер, колченогих стульев, помятых ведер и прочего хлама.
— Слушай, а куда вода утекает? — задумалась я, опуская бинокль. Коварная Ирка тут же вырвала его у меня из рук. — А главное, зачем она утекает куда-то? А?!
Подруга опустила бинокль и посмотрела на меня глазами, увеличенными без всякой оптики.
— Они мешок выловили, — шепотом произнесла она.
— Какой мешок? — Я схватила бинокль, Ирка мне не мешала.
Действительно, на берегу в натекшей луже громоздился бесформенный мешок. Что-то знакомое было в его очертаниях… И эта заплатка на боку…
— Ирка! Это же наш мешок! Тот самый, с резиновой бабой!
Она схватилась за голову — хорошо, что не за бинокль.
— Значит, так: быстро уходим, — решительно сказала она.
— Ни за что! Ты как хочешь, а я такое шоу не пропущу! — Я удобнее устроилась среди кирпичей.
Просто кино какое-то! В бинокль было прекрасно видно происходящее у канала.
— Рассказывай, — обреченно сказала Ирка, закрывая глаза.
Вот так она и фильмы ужасов смотрит: зажмурится, повернется ухом ко мне и требует, чтобы я пересказывала ей происходящее на экране в режиме реального времени. Получается примерно так: «Зомби идут, идут, идут… Ой! Все, всех убили, открывай глаза».
— Что рассказывать? Мужики побросали работу, собрались все вокруг нашего мешка, чешут в затылках, размахивают руками, судя по всему, совещаются.
— О чем?
— Почем я знаю? Не умею читать по губам! Наверное, решают, развязывать им наш мешок или не надо. Погоди-ка, дай посчитаю… Похоже, двое за, трое «против» — или наоборот… О господи! Только не это!
— Что там? Что?! — зайцем заверещала Ирка.
— Томка!
— В мешке? — Ирка открыла глаза.
— Да нет, по берегу чешет! Наверное, я забыла закрыть калитку. Все, конспирация побоку, держи бинокль, побегу ловить зверя, пока он чего-нибудь не натворил.
Общительный пес держал курс прямо на мешок. Вспомнил его, что ли?
— Бог в помощь! — крикнула я труженикам багра, подбегая ближе.
Томка меня опередил, он уже внедрился в компанию и беспрепятственно вцепился в стягивающую горловину мешка веревку. Предатель четвероногий!
— Фу, Том, фу!
Фукать было поздно. Унося обрывки веревки, пес отбежал в сторону. Облепленный тиной грязный мешок самопроизвольно раскрылся, и из него медленно выползло какое-то серое щупальце. Даже на расстоянии я услышала, как в засаде ахнула Ирка. Невдалеке от меня небритый мужик уронил в сухую траву зажженную сигарету.
— Осьминог, что ли? — недоверчиво произнес кто-то.
Я застыла на месте, не веря своим глазам. Привет тебе, лохнесское чудовище! Какой осьминог, откуда? В нашем канале? В нашем мешке?! Не топили мы никаких осьминогов!
— А ну, все назад! — Старший над работягами отважно потянулся палкой и поворочал щупальце, счищая на траву липкую серую массу. Под струпьями тускло блеснуло белое.
— Господи боже! Да это нога! — громко ужаснулся кто-то.
— Боже, это нога! — с облегчением повторила я.
Совсем забыла, что в мешке, помимо резиновой бабы, были бумажные афиши! Какая все-таки неаппетитная вещь — папье-маше… Ладно, чего переживать, нашли нашу куклу — ну и черт с ней. На ней же не написано, чья она? Отпечатки пальцев, наверное, смылись, мешок и вовсе не наш.
Я успокоилась, внимательно оглядела мужчин и заметила:
— А у вас под ногами трава горит.
Мужики ожили, заматерились, а я твердым шагом отошла от группы на берегу, строго сказав собаке:
— Том, домой!
— Ну и нервы у бабы! — прозвучало мне вслед.
А то! Я гордо расправила плечи.
Ирка уже вылезла из-за кирпичной баррикады, с места в карьер обрушилась на меня с вопросами:
— Ты им ничего не сказала? Вела себя естественно?
— Не очень естественно, — честно призналась я. — Не визжала, руки не заламывала, в обморок не падала. А что?
— Запомни, мешок не наш, а чей — пусть сами придумывают, если хотят. Все понятно? — Подруга грозно посмотрела на меня.
— Все совершенно понятно, — согласилась я. — Мешок не наш, я не я, и баба не моя…
— Виноват, товарищ полковник! Не успел! — Капитан Сидоров покаянно склонил голову, развел руками и пролил водку мимо стакана.
— Осторожно, черт! — Полковник подвинул емкость, ловя водочную струйку.
Нудно стучали колеса, вагон потряхивало. Поезд Москва — Адлер шел по донской степи где-то под Ростовом. Поздней осенью пассажиров было меньше, чем в разгар курортного сезона, и в купе, кроме Лапокосова и Сидорова, ехал только один пассажир. Худощавый студент всю дорогу то спал, то читал книжку. Как раз сейчас у него была сиеста.
— Ну как ты мог, а? То есть как не смог? — после второй рюмки полковник перешел на «ты», после третьей начал выражаться неясно. Капитан, впрочем, его понимал.
— Да я же объяснял. — Сидоров ловко нашинковал сухую колбаску. — Только он появился, как откуда ни возьмись набежали чертовы бабы, я и глазом моргнуть не успел, как они его схватили, запихнули в машину и увезли.
— Так сколько их было, баб этих? — уже не первый раз спросил Лапокосов.
Капитан вздохнул, почесал затылок.
— Кажется, две: одна побольше, в шубе, другая поменьше, в пальто. Или три, сам не пойму: вроде была еще какая-то толстуха в голубых подштанниках начесом наружу. То ли они вдвоем в одной шубе сидели, то ли шубы было две, а их трое, и Сержа взяли четвертым… Одно точно знаю: всего было не больше четырех человек, считая Серегу, иначе они в такси не поместились бы.
Лапокосов покачал головой, тоже вздохнул.
— Узнать-то хоть сможешь? — спросил он без особой надежды.
— Баб-то? Вряд ли. Подштанники могу узнать, шубу тоже — здоровая такая, мохнатая.
В южном городе Екатеринодаре количество шуб на душу женского населения приближалось к двадцати пяти процентам. Это значит, каждая четвертая жительница кубанской столицы держит в шкафу какой-нибудь меховой тулуп. Даже будучи в легком подпитии, Лапокосов рассуждал достаточно трезво и понимал, что найти в миллионном городе наследившую шубу вряд ли удастся. А уж разыскивать подозрительных баб по подштанникам и вовсе нереально. Хотя попробовать было бы интересно.
Полковник представил, как они с капитаном Сидоровым прочесывают город, методично заглядывая под юбки всем встречным бабам, и мысли его отвлеклись от работы, приняв более приятное направление.
— Ну, давай за женщин! За баб то есть, — сказал неунывающий капитан, поднимая стакан. — За их нескучный бабий нрав, за их любовь и ласку!
— А также за их подштанники, — брякнул полковник, не в силах вырваться из плена сладких видений.
— Анекдот рассказать? — С верхней полки свесились тощие ноги в носках.
Полковник и капитан переглянулись. Студент спрыгнул вниз и бесцеремонно уселся рядом с Лапокосовым, выразительно поведя носом в сторону колбасы.
— Я про баб миллион анекдотов знаю!
— Налей курсанту, — велел полковник Сидорову.
Юнец проворно метнулся к проводнице за третьим стаканом, капитан достал из закромов еще палочку колбаски, еще бутылку водки, на станции отрядили быстроногого студента купить соленой рыбки, потом зазвали на рюмку чаю веселую проводницу.
Остаток пути пролетел незаметно: взахлеб рассказывали анекдоты, пели протяжные казачьи песни, и Лапокосов, блестя глазами, несколько раз с непонятным намеком спрашивал у раскрасневшейся проводницы: «Валюшка, признавайся, у тебя шуба есть?»
Подъехать к отчему дому на такси оказалось невозможно: узкая улочка была плотно забита автомобилями. Водители яростно сигналили кому-то впереди и переругивались между собой.
— Надо же, и здесь пробки! — устало удивилась Зинка.
Она прикинула расстояние, оставшееся до родительского дома, — меньше квартала. Чемоданов у нее всего два, оба не особенно тяжелые, можно донести. Зина отпустила такси — или, скорее, это застрявшее на одном месте такси ее отпустило. Кузина подхватила свой багаж и заковыляла по разбитым плиткам тротуара, то и дело спотыкаясь и произнося незабываемые русские ругательства. Угораздило же ее надеть в дорогу туфли на высоком каблуке! А все глупое тщеславие: хотелось предстать перед родными во всей красе.
— Здравствуй, Родина! — ворчливо сказала Зина, сворачивая в нужный проулок.
Она полной грудью вдохнула дым отечества: как и год, и пять, и двадцать пять лет назад, в палисадниках, в нарушение нового постановления городской администрации, жгли опавшие листья.
Лимонно-желтая листва горела плохо, видно, была не совсем сухой. Зина наметанным взглядом оценила уровень воды в сточной канаве и поняла, что не так давно прошел сильный ливень или же дожди лили несколько дней подряд. О том же свидетельствовала большая ветка, поставленная листвой вверх в открытый люк. Желтые пятачки листьев весело трепетали. Еще одна местная традиция: в сильные ливни старый центр Екатеринодара превращается в Венецию, мощеные улочки то и дело затапливает, и поэтому народ заблаговременно снимает крышки с люков, давая сток воде. А чтобы никто не дай бог не ухнул в открытый колодец, упреждающим знаком для водителей и пешеходов в отверстие люка вертикально устанавливается какая-нибудь палка или ветка. Крышки, правда, и после дождя не всегда возвращаются на место, потому что ушлые граждане нередко сдают их в пункт приема металлов. Тоже традиция…