— Мои тетя и дядя живут в частном секторе, — аккуратно вращая чайник по часовой стрелке, с задумчивой улыбкой говорит она. — Так дядя сразу сказал, что никаких “огурьев и помидорьев” в своем саду разводить не позволит. Вот тетя и выращивает всякие лечебные травки. И красиво, и полезно. И чай из них невероятно ароматный всегда.
— А что ж дядя против огурьев и помидорьев имеет, что так строго?
— Он просто тетю бережет. Не хочет, чтобы она на огороде целыми днями надрывалась. Она у нас такая деятельная натура, что посадить десять кустиков помидор — не ее вариант. Она сразу замахнется на двести или триста. И это может быть только один сорт.
— Масштабно мыслит твоя тетя, — улыбаюсь в ответ.
— Это да. Ой, прости, я такая нерадивая хозяйка, — вдруг спохватывается Лиза и кидается к духовке. — У меня же шарлотка есть. Я ее утром на скорую руку испекла. Хотите… то есть хочешь?
Мама, я больше ничего не буду проверять и оценивать. Я уже все оценил.
— А что, есть шанс, что голодный мужчина после работы откажется от шарлотки? — весело изумляюсь я и, не удержавшись, облизываюсь в предвкушении.
— Тогда не дам!
А вот это неожиданно.
Как это не дашь? Мне теперь не дать просто нельзя!
— Тогда сперва поешь. Только давай я все поставлю разогреваться. У меня суп с фрикадельками и чахохбили. Вчерашние, правда, я в воскресенье готовлю себе сразу на всю неделю. Пойдет?
Да просто промчится, не заметишь. Ай да Гаечка, ай да спасительница!
“Надо брать, — голосом Шамани мурлыкает кто-то в моей голове. — Пока никто шустрый такое сокровище не пригреб.”
“Я ему пригребу. Пригребалки укорочу. Острым хирургическим скальпелем”, — мысленно отвечаю я.
— Лиза, а выходи за меня замуж?
Она замирает и как-то вся… словно замораживается.
“Ой, дура-а-ак, — рассерженно шипит Шамани в моей голове. — Ты же ей, похоже, сорвал ту самую едва зажившую корочку!”
Лиза молча достает обещанное изобилие из холодильника, раскладывает по тарелкам и ставит мудреной горкой в микроволновку. Включает ее, все так же молча расстилает передо мной на кухонном столе белоснежную салфетку, достает столовые приборы, наливает в красивую чайную пару благоухающий напиток, очень аккуратно разворачивает так, чтобы было удобно взять чашку правой рукой, и тихо произносит:
— У меня уже есть, вернее, был муж. Очень хороший, кстати. Умный, добрый, справедливый и благородный. Но как-то так получилось, что я оказалась недостаточно хороша для него. Я не то чтобы жалуюсь. Я даже не злюсь на него и ни в чем не обвиняю ни его, ни его вторую жену. Они очень славные. Оба. Да-да, я искренне говорю. Так бывает. Просто… — она с беспомощной улыбкой пожимает плечами, — просто я… мне…
— Лиза, милая, прости, если обидел, я идиот иногда такой бываю, — путаясь в словах, пытаюсь что-то сказать, но она прерывает меня.
— Егор, вы тоже извините, но можно я лучше пойду собираться? Сможете достать ужин из микроволновки сами?
“Плохой знак, Егор. Оч-ч-чень, оч-ч-чень плохой. Она снова перешла на вы”, — шипит рассерженной кошкой кто-то в голове.
Девушка выскакивает из кухни, и я так и остаюсь сидеть за столом дурак дураком. Микроволновка звякает, а у меня уже нет ни аппетита, ни желания вкусно поужинать добротной домашней едой. Хочется вылить себе за шиворот тарелку обжигающего супа и надеть на голову чахохбили.
“Фиас-с-ско, братан. Полный и безоговорочный капец-ц-ц”.
Э нет, Шамани.
Согласен. Трындец, конечно, грандиозный. Но мы с ним еще поборемся. И с ним, и с ее воспоминаниями о “добром” и “благородном” придурке, упустившем такое сокровище из рук.
А готовит она, между прочим, офигенски. Не хуже моей мамы, на минуточку. Я это еще по тому пирогу, якобы от Анфисы Гавриловны, понял. Но вот теперь… Теперь хрен кто или что заставит меня отступиться от такого редкого чуда, как моя Лиза.
Да. Моя.
Она пока не знает об этом или думает, что я глупо пошутил. И, возможно, злится на меня за то, что сделал ей больно.
И пусть способ, которым я выяснил причину грусти в ее прекрасных глазах, оказался неприятным, но иногда нам, врачам (и пусть я всего-навсего звериный, но все-таки врач, и я знаю, о чем говорю), приходится вскрывать застаревшие раны. Это неприятно, иногда дурно пахнет и очень часто болезненно.
Но я теперь понимаю, с чем имею дело. И сделаю все возможное, чтобы доказать этому солнечному зайчику, что лично для меня она самая лучшая.
И сумею излечить эту боль.
Все время, пока я в одиночестве мрачно ужинаю, неповоротливое Высочество топчется у меня в ногах, периодически требовательно скребет крепкими коготками по штанине и раздраженно потявкивает. Мол что за наглость жрать такую вкусноту и не делиться!
— Прости, братан. Дело не столько в том, что мне и самому мало. Я бы поделился, я не жадный. Но, ты уж прости, такое пиршество точно не для твоих показателей холестерина. Ты в курсе, что у тебя даже сердце на узи плохо просматривается из-за окружающей его жировой прослойки? Я тебя сейчас угощу, а потом сам же тебе капельницы ставить буду?
Обиженный шарик на кривеньких лапках демонстративно плюхается на пол ко мне широкой попой ко мне и гордо отворачивается.
Я тщательно выскребаю остатки охренительно вкусного чахохбили из тарелки, собираю посуду и быстренько мою за собой все. Очень, считаю, справедливо. Хозяюшка наготовила, на стол накрыла, а я что, безрукий?
Без спроса открываю шкафчик, из которого Лиза достала чайную пару, беру вторую, точно такую же, и наливаю в нее настоявшийся травяной чай. Надеюсь, Гаечка не попеняет за мое самоуправство и не откажется выпить со мной чашечку?
— Ну вот, я готова. Сейчас только посуду помою… Ой, вы уже помыли?
— Лиза, присядь, пожалуйста, — киваю я на стул. — То есть, извини, что вроде как командую. Я просто очень прошу тебя уделить мне еще пару минут и выпить со мной чашку чая.
Она послушно садится и берет в руки чашку с парующим напитком, но упорно отводит от меня взгляд слегка покрасневших глаз.
— Лиза, мы видимся всего второй раз, и ты наверняка сейчас думаешь, что я наглый, приставучий тип. Невоспитанный мужлан и любитель дурацких шуток.
— Нет, Егор, что вы…
— Я иногда ляпаю языком то, что стоит выдавать небольшими порциями, признаю это. Но можно я скажу тебе сейчас чистую правду?
Она наконец поднимает на меня взгляд своих невозможно теплых карих глаз и медленно кивает.
— Знаешь, бывает порой встретишь человека, совершенно незнакомого, намного старше или младше, другой веры или с иными жизненными принципами, да даже говорящего на языке, которым ты сам плохо владеешь, вот как я английским, к примеру. Но эти все различия становятся неважными, потому что ты четко знаешь — это твой человек. Твой в том смысле, что тебе с ним по пути. Он может стать твоим другом, или коллегой, или студентом, или учителем, это тоже не важно. Важно то, что этим человеком ты моментально и безоговорочно начинаешь дорожить, как самым бесценным сокровищем. Потому что таких людей на самом деле за всю жизнь можно встретить считанное количество. Мне самому странно и удивительно, но чертовски приятно было понять еще в первую нашу встречу, что ты именно такой человек. Если ты решишь, что в моем лице тебе достаточно только дружбы — пусть будет так. Если скажешь сама себе, что, по крайней мере, ты нашла в этом городе хорошего ветеринара, к которому можно и нужно обращаться за помощью в любое время — мне тоже будет очень приятно это осознавать. Мало того… — я задумываюсь на секунду, но продолжаю, — и в том случае, если ты после того, как я довезу тебя до дома твоей Анфисы Гавриловны, ни разу не пожелаешь меня увидеть, я все равно буду счастлив, что однажды повстречал на своем пути такого чудесного напарника по спасению бездомных котов, как ты. Понимаешь?
Она улыбается на фразе о спасении, а я внутренне ликую. Ага, раз улыбнулась, значит, не все потеряно.
— Но я бы очень, очень-очень хотел бы, чтобы наши жизненные пути еще не раз пересеклись. И по фиг, по какой причине.
— Пересечение тоннелей реальности…
— Вот видишь, ты тоже читала Уилсона. И понимаешь, о чем я говорю. Не отвечай ничего сейчас, ладно? Просто подари мне возможность еще немного поломать голову над загадкой кота…
— Шредингера, — уже открыто улыбается она. — Договорились.
— Мир? — я протягиваю ей согнутый мизинец. Глупая детская привычка мириться именно таким образом.
— Дружба, жвачка, — подхватывает Лиза и сцепляет свой пальчик с моим.
— Допиваем и поехали?
— Ага. Только я тебе тогда шарлотку с собой заверну.
Я кладу в багажник тяжеленную сумку и негромко ворчу.
— Лиза, объясни мне, здоровому бородатому мужику, как такая миниатюрная девушка планировала тащить все это барахло сама, да еще и с собакой на руках?
— Ну, я просто решила воспользоваться твоей помощью и взяла учебников на всю неделю. Вряд ли Анфису отпустят раньше следующих выходных. А за мелочью я всегда могу прибежать вечером, после лекций. Заодно Принца буду выгуливать. Двойная польза получается.
— И ты собираешься ходить тут одна, с этим недоразу… — Пес заливается пронзительным возмущенным лаем, и я тут же поспешно исправляюсь, — с этим высокородным, невыносимо благородным и жутко сильным, но страшно легким волкодавом? Мне даже думать об этом страшно! — возмущаюсь я.
— Его Высочество прекрасно справится с охраной моей драгоценной персоны, — отмахивается она, усаживаясь вместе с упомянутым телохранителем на переднее сидение. — К тому же, по настоятельной просьбе одной моей подруги я хожу исключительно по освещенным катетам и никогда не пытаюсь срезать путь по темной гипотенузе, — улыбается Лиза, пристегиваясь.
— Пообещай мне, что если нужна будет помощь или просто тупая рабсила, ты мне позвонишь, — прошу я, выруливая из двора.
— Пообещаю, если честно ответишь на один вопрос, — хитро прищуривается она.
— Сколько угодно. И максимально честно.