Калюжная презрительно поджимает губы, но спохватывается соседка — Лидия Павловна.
— Лиза, а вы же должны забрать его одежду еще. Давайте я вам помогу собрать ее.
— Только так, чтобы я видела! — тут же встревает Оксана.
Лидия Павловна открывает нижний обувной ящик, где Анфиса хранила собачью одежду, и начинает доставать его комбинезончики, курточки, костюмчики, ошейники и поводки. Все такое яркое, такое подобранное с явной любовью, что-то совсем новое, что-то довольно поношенное, но исключительно добротное.
— Совсем из ума надо выжить, чтобы столько тратить на шмотки для бесполезного пса, — сопровождает действия соседки Калюжная. — И хватит меня одергивать, Аркадий. Имею полное право высказать наконец все, что накипело за эти года. Тебе она лишней копейки не давала, зато на собаку тратила не глядя.
Соседка недовольно качает головой, слыша эти гадости, но вступать в пререкания со скандалисткой не решается.
— Пойдем, Принц. Будем учиться жить без нее, — глухо бормочу я в дрожащее собачье ухо и выхожу из квартиры, не оглядываясь. — Прощай, Анфиса. Спасибо тебе за все.
Я выхожу на улицу и щурюсь, хотя солнце до сих пор так и не выглянуло из-за низких туч. Глаза печет, будто в них попал сухой песок.
— Лиза, подожди, не спеши. Давай свои пакеты. Я довезу вас до дома, — догоняет меня Егор. — Уф, не знаю, как с такой злобной стервой можно жить. Вот что может вынудить взрослого самостоятельного мужика терпеть рядом такую неприятную особу?
— Обстоятельства, — поясняю я, с благодарностью передавая пакеты с книгами и одеждой. — Оксана в свое время была завидной невестой с приличным приданым. А Аркадий после смерти своей матери, двоюродной сестры Анфисы, рассорился со своим отцом. Вот и получилось, что попал великовозрастный сынок из-под опеки жесткого мужчины под каблук такой же властной женщины. И самое удивительное для меня то, что Оксана за десять лет совместной жизни так и не захотела официально оформить их отношения. Все боится, что он вдруг разведется с ней и попытается отсудить половину ее имущества.
— Прав, прав был Мессир. Квартирный вопрос окончательно испортил жителей не только столицы, но и вообще людей, — качает головой Егор. — Не хочешь в чайную?
— Нет, спасибо, Егор. Я очень устала. Из меня будто все косточки вынули. Хочется домой. Извини.
— Ты опять? Тебе не за что извиняться, Гаечка. Поехали, отвезу вас.
И пока мы едем, он деликатно не замечает моих слез, вытереть которые у меня нет сил. Лишь держит свою теплую руку на моем колене. А мне иррационально хочется поместиться под этой теплой надежной рукой полностью, всем телом. Всей своей замороженной за эти дни душой.
Глава 17
Лиза вырубается прямо в машине, хотя ехать нам всего-то минут семь. Но она так трогательно свернулась калачиком, даже во сне заботливо прижимая к себе пса, что у меня не поднимается рука разбудить ее.
Я не глушу двигатель, припарковавшись напротив нужного подъезда, и смотрю на ее изящный профиль: залегшие под глазами темные круги — наверняка от недосыпа, прямой аккуратный носик, длинные подрагивающие ресницы, искусанные от тщательно подавляемых в течение этого сложного дня губы. Мне хочется сгрести ее в охапку и никогда-никогда не выпускать ее из своих рук.
Я знаком с ней совсем недолго, но уже с самой первой встречи в клинике отчаянно надеялся, что она позвонит, пусть и с вопросом по здоровью питомца. Я каждый раз с нетерпение хватал телефон при виде незнакомого номера — а вдруг Она? И когда увидел ее в том супермаркете, да еще явно нуждающуюся в поддержке и защите от вздорной тетки, тут же кинулся на выручку. Я и зашел-то туда случайно — мне просто надо было купить корм для наших “бездомышей”. Вот и придумал дурацкий трюк с водкой по скидке. Но сработало же. Она выглядела смущенной громким заявлением о собственном статусе моей жены, а мне так приятно было сказать вслух то, что крепко засело в башке — хочу ее в жены. Вот так сразу и безоговорочно.
Почему?
Да черт его знает.
Вернее, он точно не знает. Скорее, мне эту идею нашептывал мой ангел-хранитель. И я совершенно уверен, что у него такие же карие теплые глаза, как у моей Гаечки — искренней, доброй и готовой прийти на помощь тем, кто в ней нуждается. Такое невозможно сыграть или нарисовать на лице при помощи современных техник макияжа. Людей обмануть можно, но животные всегда очень тонко чувствуют настоящую доброту. И моя Шамани, и этот нелепый смешной песик тому наглядное подтверждение. Ее красота — внутри нее. Ее красота — вечна. Потому что она не внешняя фальшивка, на которую когда-то я, молодой и глупый, так сильно повелся и, слава богу, очень вовремя прозрел.
До последних событий мне казалось, что Лиза понемногу начала оттаивать. Более открыто и свободно принимала мои комплименты, перестала каждый раз прятаться в раковину, начала отвечать на легкие подколки и шутки. Я даже рискнул поцеловать ее. И сладость ее губ до сих пор нет-нет да и и всплывает в мозгах в самый неподходящий, заставляя чертыхаться шепотом и радоваться тому, что под мешковатым рабочим костюмом никому не видно, что за мысли бродят у меня в голове во время осмотра очередного болезного шерстяного пациента.
Я надеялся, что после того вечера я смогу пригласить ее уже на настоящее свидание, а не на дружеские посиделки за чашкой чая. Но со смертью подруги она снова закрылась. Это тоже нормально и понятно. Поэтому я, ежесекундно напоминая себе, что с этой девушкой категорически нельзя спешить и гнать коней, лишь стискиваю кулаки от желания набить кому-нибудь рожу. Просто чтобы отвести душу. Похоже, пора, пора вернуться в зал и восстановить былую форму, одним выстрелом убью двух зайцев: и жирок, поднакопившийся из-за свалившегося вала работы растрясу, и сублимирую, кхм, нерастраченную энергию.
Мне категорически не хочется тревожить ее чуткий сон. Все мои дела подождут. В конце-концов выйду в ночную смену и все доделаю, а будить ее сейчас было бы бесчеловечно. Но уже через двадцать минут с беспокойством замечаю, что на ее щеках появляется очень подозрительный румянец. Кладу ей руку на лоб и констатирую печальный факт — Лиза горит.
— Лизок, прости, но у нас, кажется, проблема, — все же решаюсь я разбудить девушку и легонько глажу ее по плечу.
— Что? Я уснула? Ох, прости, не хотела тебе задерживать, — хриплым то ли со сна, то ли из-за явно начинающейся простуды отвечает она, поводя осоловелым взглядом.
— Лиза, как ты себя чувствуешь? — тревожно спрашиваю я.
— Странно. Голова кружится. Устала. Спасибо, Егор. Я, пожалуй, пойду.
— Я тебя провожу. И заодно кое-что проверю. Сиди, я помогу тебе выйти.
Я открываю ее дверцу, и она практически вываливается мне на руки. Ноги ее не держат.
— Солнце, где ключи от квартиры и подъезда? — мягко спрашиваю я.
— В сумочке. Наверное. Или я их выложила? Ох, надеюсь, я не оставила их там, в прихожей у Анфисы?
— Нет, я точно помню, что ты положила их обратно в сумочку. Стой, обопрись об меня. Я сейчас все достану.
Я достаю ключи, в одну руку беру ее пакеты с собачьим приданым и книгами, второй обнимаю ее за талию и веду к подъезду. Она вяло переставляет ноги и с трудом удерживает в руках пса, которого категорически не хочет опускать на землю.
Открыв дверь в квартиру, я усаживаю ее на табуретку и помогаю снять обувь и пуховик. У нее горяченные руки, и лицо просто пылает нездоровым румянцем.
— Маленькая моя, похоже, ты умудрилась простыть.
— Нет-нет, я в порядке. Все нормально. Мне просто надо немного отдохнуть. И Принца покормить. Он же голодный.
Она пытается встать, но ее ведет, и я подхватываю ее за секунду до того, как ее ноги подкашиваются.
— Так, товарищи пациенты. Всем слушать мою команду. Ты, Лиза сидишь пока тут, я раздеваюсь сам, раздеваю Принца, мою ему лапы и даю ему корм. Потом возвращаюсь сюда и занимаюсь тобой. Всем понятно?
Пациенты пришибленно молчат, и я считаю, что вправе действовать по ситуации.
Когда пес уже вовсю гремит своей миской, возвращаюсь в прихожую и подхватываю девушку на руки. Она слабо сопротивляется, пытаясь возразить, но ее слова заглушает приступ сухого лающего кашля.
Я заносу легкую, как пушинка, добычу в спальню, попутно снова отмечая идеальный порядок, и аккуратно сгружаю ее на кровать.
— У тебя есть теплая пижама?
— В комоде, в верхнем ящике, — послушно сипит она.
— Я положу ее тебе рядом с подушкой и выйду на пять минут. Ты переодеваешься, если нужна помощь — зовешь меня. Обещаю не подсматривать. Залазишь под одеяло, и я занимаюсь тобой. Поняла? Аптечка у тебя на кухне? Где-нибудь в верхних шкафах?
Она лишь молча кивает.
А я выхожу на кухню и ставлю чайник. Пора приступать к своим прямым обязанностям — лечить больную. И тот, кто думает, что звериный врач не в состоянии справиться с элементарной человеческой простудой, тот просто не знает популярный в нашей среде анекдот о ветеринаре на приеме у терапевта.
“Ну-с, пациент, на что жалуетесь? — вопрошает терапевт приболевшего ветеринара. — Что съели, выпили, где застудили, где болит, как болит, какие симптомы?
— Б*я, как же у вас все просто! Надо было на терапевта идти, — вздыхает ветеринар”.
Через пять обещанных минут я вхожу в спальню с подносом, заставленным найденными на кухне самыми простыми и верными лекарственными средствами, выручавшими не раз не только меня, но и моих товарищей по студенческому общежитию.
Лиза уже переоделась и пытается аккуратно сложить снятую одежду.
— Немедленно в кровать, — строго командую я. — Стоишь босыми ногами на холодном полу. Ну-ка в постель. И говори, где у тебя шерстяные носки. Мне нужны две пары. А пока я ищу — вот тебе градусник, меряй температуру.
Лиза обессиленно опускается на кровать и лишь кивает в сторону шкафа. Я достаю носки и сооружаю сухой согревающий компресс из горчичного порошка.
— Ты прости, но я тут немного похозяйничал на твоей кухне. Клянусь, я ничего не разбил и не рассыпал. И все поставил на место, — улыбаюсь я и откидываю нижний край одеяла. — Давай мне по очереди свои ноги. Их надо растереть как следует.