Повторяться не хочу — смотри выше.
К тому же, как ни крути, а кроме этого парня, у меня в обозримом пространстве другой подходящей кандидатуры нет. Что может быть лучше кандидатуры раба в таком случае? Кто был ничем — тот станет всем.
Одноглазый, который почему-то слишком фамильярен с «государем», отпадает сразу. Да и не нравится мне его бандитская рожа. Рыцари тоже отпадают по определению. В вопросах чести у них в заду вода не держится. И как они воспримут мои предложения? Вот хрен мне угадать навскидку местный этос[31].
А остальные кто тут?
Чьи это люди?
Мои, как «государя»? Или из рыцарских копий[32] пахолики[33]? Тогда вассалы[34] моих вассалов — ни разу не мои вассалы.
Микал примчался обратно не один, а с двумя такими же парнями в неброской одежде. Головных уборов на них не было, и мне стало видно в неровном свете факела, что эти молодые люди, в отличие от рыцарей и пажей, очень коротко стрижены.
В руках всех троих была поклажа.
Рядом с моим лежбищем они споро расстелили холщовую скатерть, поставили на нее несколько оловянных тарелок с нарезкой из мяса, хлеба и сыра. Серебряную солонку с откидной крышкой и пучок перьев зеленого лука. Микал в руках держал исходящий паром котелок и пару небольших оловянных кубков на низких ножках.
Закончив сервировку, они все встали на колени, склонив головы. Тут я заметил на шеях этих парней ошейники, но не как собачьи, а из тонкой замши. Не натирающие кожу. «Да они же рабы», — смекнул престарелый кандидат исторических наук в теле молодого феодала.
А вот Микал носит свой башлык завязанным, и шеи его не видать. Не хочет, наверное, чтобы сторонние видели его рабский ошейник? Стесняется? К тому же у этих парней нет никакого оружия, а у Микала вон какой здоровый тесак на поясе. А ведь он тоже раб. Сам в этом сознался. Без пол-литры и не разобраться мне в местных общественных связях. А надо.
Я разрешающе махнул рукой. Нет, не так; совсем не так — я милостиво помавал дланью, и парни убежали. А Микал остался, все так же стоя на коленях.
— Ну что tormozisch? Наливай, — приказал я ему и понял, что слово «тормозишь» произнес по-русски.
Вот так и палятся шпионы и попаданцы.
Однако Микал не стал переспрашивать и разлил горячее вино по кубкам.
Вино было так себе, как из сетевого супермаркета. А для нормального глинтвейна в нем остро не хватало специй и сахара. Однако что-то типа меда во вкусе ощущалось. По крайней мере, винную кислинку перебивало, но не более. Что уж теперь привередничать — горячее сырым не бывает.
Мясо оказалось классическим хамоном каменной твердости. Козий сыр — наоборот, мягким, типа бри. А хлеб — пресный лаваш, уже успевший слегка подсохнуть. Так что и лучок с сольцой пошел в кассу. Похрустеть.
Особо порадовался я за себя, ощутив во рту вместо привычного пластмассового «социального» протеза здоровые молодые зубы, способные гвоздь перекусить. Как оно, оказывается, насладительно по ощущениям — рвать зубами твердое мясо, а не рассасывать его.
О! Да мне же теперь и «виагра» не нужна! Это гут. Это мы завсегда, хоть компьютер с порнушкой остался в далеком прошлом-будущем. Но надеюсь, этому телу, для того чтобы возбудиться, порнуха без надобности вовсе. Потом проверим. Все проверим. Главное — выжить.
Пока я насыщался, Микал пил маленькими глотками вино, не притрагиваясь к еде. Возьмем на заметку такое его поведение: делает только то, что заранее разрешено: сказал я обоим промочить горло — и он пьет. А вот насчет закуски он распорядился самостоятельно: наверное, хочет парень кушать и надеется на господские остатки. Что ж, все съедать не буду. Не расстраивать же потенциального союзника.
— Остальное можешь съесть, если хочешь. — Я снова неопределенно помавал дланью над «дастарханом».
— Благодарю, сир, — торопливо пролепетал Микал и так же торопливо принялся за еду, не забывая искоса оглядываться на костры, словно кто-то мог оттуда прийти и отнять у него эти деликатесы.
Впрочем, это они в двадцать первом веке — дорогие деликатесы, а сейчас вроде как самая обыкновенная еда для долгой дороги.
Когда юноша насытился, я попросил:
— Расскажи о себе.
Удивился пацанчик, очень удивился. Это у него на рожице было написано несмываемыми письменами охреневшей мимики.
— Что вы хотите услышать, сир?
От ешкин кот; он мною еще манипулировать пытается. Или все проще — боится чего-то?
— С самого начала и расскажи. Ты же не васкон? Так откуда ты?
— Варяг я, сир. С южного берега Варяжского моря[35].
У-у-у… Как тут все запущено. Какие-такие, йок макарек, в пятнадцатом веке варяги? Или мне пора снести в сортир свой кандидатский диплом по истории, или тут сама история совсем иная, чем у нас была. А это уже хуже. Много хуже. Никакого послезнания в качестве вундервафли у меня в таком разрезе нет. И не будет. От черт, придется жить простым феодальным бытом, не зная будущего. Как все люди. Никаких преимуществ. Одни минусы. Хотя минус на минус дает плюс.
Первый минус — это полное отсутствие памяти носителя моего тела до моего вселения в него. Полтора десятилетия так навскидку. А второй минус придется еще поискать. Вот так и крутил я эту мыслю, слушая парня вполуха.
— С какого конкретно ты места?
— С южной Ютландии, сир.
— Разве там не дойчи живут?
— Нет, сир, дойчи гораздо южнее находятся. Севернее нас даны[36], а мы — варяги, нас еще ютами[37] дразнят. На запад остатки англян, что на остров не перебрались. На восток — шверинцы. На юг — алеманы[38]. А вот за ними — дойчи.
— Ofiget; dajte dva, — вырвалось у меня по-русски.
— Schto dva? — переспросил меня парень на том же языке. — Schto vam podat?
— Ты и русский язык знаешь? — вопрошаю из осторожности по-васконски.
— Русы когда-то были частью ютов, но давным-давно ушли на восток. Лет с пятьсот так, точнее я не помню, — и добавил: — Stariky bajaly, chto uvel ich konung morja Rurick v tzarstvo testia svoego.
Рано еще мне так раскрываться. Рано. А мальчишке за зондаж — пять с плюсом. И я перевел беседу снова на васконский язык:
— А в рабство как попал? Я понял так, что родился ты свободным.
— Да ваши вассальные мурманы[39] из Биаррица, сир, и напали. Кого побили, кого похватали. Так я на их ladie и оказался. — Слово «ладья» он опять сказал по-русски. — Это был их последний поход за женщинами.
— За женщинами?
— Да, сир, им же запрещено жениться на местных…
Вот стервец. Пороть мало. Но чувствуется школа. Ох непрост был капеллан в моем замке, ох непрост.
— А потом — в Биаррице — они меня определили в монаршую квинту[40] — долю в добыче. Отвезли в замок, там постригли и приставили в капелле прислугой за все. Крестили по-местному. А как вырос, майордом определил кнехтом[41] в конные арбалетчики, хотя капеллан очень уговаривал принять сан.
— Почему не принял? Быть идиотом[42] тебе не грозило…
— Даже если перестать брить тонзуру[43], сир, то веревочный пояс затягивает чресла на всю жизнь, — ответил парень довольно жестко, но в пределах вежливости.
Философ, однако; в такие-то годы.
— Баб любишь больше вина? — спросил в лоб.
— И это тоже, сир, — не стал он запираться.
Вот так вот. Если приближать такого, то постоянно придется тюкать по темечку — предупреждая об опасности «медовой ловушки». Но в это время до такого могли и не додуматься. Хотя уже в Библии такое руководство есть. Глава про Эсфирь, которую руководители еврейской общины подложили под персидского царя с целью свалить первого министра… Но этот, слава богу, бабник, не жертва священника-педофила.
— А здесь ты кто?
— Как кто? Ваша охрана. Вы же сами распорядились оставить кнехтов в лесу западнее Плесси-ле-Тура на всякий крайний случай с запасными лошадьми. Вот мы и пригодились.
Теперь лови, парень, разрыв шаблона.
— Хочешь быть свободным?
И вот тут уже он меня удивил, порвав все мои шаблоны.
— Нет, сир. На свободе я умру от голода. Или подамся в разбойники, и меня повесят. Лучше буду у вас в кнехтах. По сравнению со свободными простецами кнехт в войске конде[44] — большой господин. Хоть и раб.
И тут я решился. Была не была. Все одно пора действовать. Завтра уже может быть поздно.
— Ты тайны хранить умеешь?
Паренек спокойно и с достоинством ответил:
— Да, сир.
— И какие тайны ты хранишь?
— Если я вам о них сейчас поведаю, сир, то они перестанут быть тайнами, и окажется, что я их не умею хранить.
Вот так вот. Браво! Раб! В лицо «государю»! Ой, мама, роди меня обратно. Куда я попал?
— Хорошо. Тогда скажи: стоит ли мне доверить тебе свою тайну? Страшную тайну, которая тебя может как возвысить, так и погубить.
Микал промолчал. А я его в этом еще и простимулировал.
— Не торопись отвечать. Все взвесь сначала. Ты же умный мальчик. Могу гарантировать только одно: если решишь все оставить как есть, то для тебя все и останется, как и было. В противном же случае в твоей судьбе произойдут большие перемены. Замени факел, за это время все и обдумаешь.
Микал ушел, и я снова остался в одиночестве. Черт возьми, это — попадалово. Читал книжки про такое, примерял на себя, естественно, но в моих думках все проходило в той истории, которую я хорошо знал. А вот теперь как выгребать? «Ничто не выдавало в Штирлице русского разведчика, кроме буденновки и волочащегося за ним парашюта».