Известие о его приезде раньше его достигло взволнованного города, и, когда оставалось три мили до антверпенских ворот, Вильгельм увидел возле себя Бредероде с его ста пятьюдесятью всадниками. Они гарцевали на конях рядом с Вильгельмом и стреляли в воздух из пистолетов, как позже делали всадники, оповещавшие о приезде цирка. Как только он поравнялся с ними, они закричали «Да здравствуют гёзы!» и продолжали это кричать до самого въезда в город. Восторженные толпы, стоявшие вдоль дороги, подхватывали этот крик, а в самом городе путь Вильгельма по переполненным людьми улицам стал почти триумфальным шествием. Сам Вильгельм отвергал эти приветствия: он не только не улыбался народу, но и с упреком качал головой, когда раздавались крики, поднимал и опускал руку, явно пытаясь заставить людей замолчать. Даже ехавший рядом с ним на коне Бредероде, который делал все возможное, чтобы поощрить демонстрантов, притих после того, как Вильгельм, повернувшись к нему, с необычной для себя строгостью сказал: «Следите за своими поступками, иначе вы доживете до того, что пожалеете о них».
Никогда еще принц Оранский не ставил так беспощадно и решительно на кон свою личную популярность против воли несдержанного большинства. Он все еще оставался слугой короля, он все еще надеялся (верить в это он уже вряд ли мог), что хорошим поведением нидерландцы смогут смягчить сердце Филиппа, и он был убежден: что бы ни сделали конфедераты, это будет бесполезно и безрезультатно. Возможно, самым сильным чувством из тех, которые руководили им в то страшное лето, было понимание, что он должен снова сделать жизнь удобной для обычных мужчин и женщин. Беспорядок в политике нравится шумному меньшинству все время, пока продолжается, и нравится большинству часть этого времени, но Вильгельм хорошо знал, что в конечном счете жители Антверпена хотят продолжить свои повседневные дела. Крупнейший центр мировой коммерции не мог позволить себе крайности в политике, иначе он повредил бы системы, жизненно важные для него самого.
Обойдя своим вниманием безответственного Бредероде, Вильгельм сразу же выбрал себе заместителем своего друга, пенсионария Весембека, чьи здравомыслие и разумный патриотизм были ему хорошо знакомы по прежнему опыту. Весембек в течение всей весны того года часто приезжал в Бреду и был так же, как Вильгельм, сторонником умеренного среднего пути между крайними католиками и крайними протестантами. Весембеку он доверил поручение объяснить городскому совету его меры и посоветовать лучшие способы их проведения в жизнь. А по поводу того, как прекратить беспорядки, как не дать толпам кальвинистов собраться в окрестностях города, спасти священников, монахов, монахинь и набожных католиков от назойливых придирок, которые доставались им всем без разбора, и от ежедневного страха, который уже делал их жизнь невыносимой, у Вильгельма было свое мнение. Маргарита, с тревогой наблюдавшая за ним из Брюсселя, ожидала, что он будет действовать сильной рукой, но он был мудрее. «Мадам, справиться с этим силой невозможно», – писал он. По своему опыту он знал, в чем корень неприятностей – в том, что еда дорога, торговля в упадке, работы слишком мало. Причиной всех этих бед частично была политика Филиппа, а частично конкуренция англичан в торговле тканями. Вильгельм не мог найти лекарства против этих болезней, он мог лишь облегчить положение дел на время до восстановления порядка. Первым делом он создал рабочие места для безработных, начав при помощи муниципалитета программу общественных работ. Затем он выпустил прокламации, в которых людей призывали отказаться от буйных сборищ за пределами города или по меньшей мере приходить на них без оружия, потому что правительство не намерено причинять им никакого насилия, а даже теперь разрабатывает политику умеренности, при которой им позволят молиться достойным образом в пределах самого города. Он добавил к этому, что их неуклюжие попытки принудить или запугать правительство причинят им только вред.
Сам же он являлся на мессы с показной торжественностью. Было интересно, к чему приведет эта демонстрация его официальной католической веры: лишит популярности его или подорвет популярность экстремистов? Как Вильгельм и надеялся, жизнь дала на этот вопрос второй ответ: его пример успокоил католиков и вернул к более разумному поведению колеблющихся. Примерно в середине августа он сообщил Маргарите, что все нормально и что возобновляется деловая жизнь на набережных, где несколько недель никто не торговал. Показывая, что искренне верит в хорошее поведение города, он послал за Анной, вызывая ее к себе. Она, даже подчинившись, сумела создать ему дополнительные неприятности: по дороге она забрала с собой от регентши свою падчерицу. Помимо того, что это было невежливо по отношению к Маргарите, Вильгельм не желал, чтобы его дочь, еще ребенок, пострадала от вспышек гнева мачехи или от опасностей, возможных в Антверпене. Он отослал девочку назад и вместе с ней отправил извинения. Его жизнь не обходилась без затруднений, и иногда они возникали с самой неожиданной стороны. Один глупый старик-аббат, который в Троицыно воскресенье угощал его обедом в своем монастыре (без чего никак не мог обойтись), выпив чашу или две вина, произнес тост «Да здравствуют гёзы!» и повторил эту фразу сорок или пятьдесят раз между приступами икоты, несмотря на все старания заставить его замолчать. Об этом случае рассказали Маргарите, и она посчитала его еще одним доказательством, что Вильгельм ведет какие-то зловещие политические интриги.
Перед своим отъездом в Антверпен принц настойчиво просил регентшу созвать Генеральные штаты, чтобы она этим вернула себе доверие общества и создала путь для выражения мнений, которые приводят к взрыву только когда подавлены. Маргарита побоялась это сделать. Ей сообщили, что конфедераты на своем недавнем собрании в городе Сен-Тронд[2] практически дали Людвигу фон Нассау поручение нанять солдат в Германии. Был ли этот слух правдивым, неясно, но точно известно, что конфедераты крайне дерзко подали Маргарите еще одну петицию, в которой просили официально отдать их Конфедерацию под защиту принца Оранского, Эгмонта и Хорна. Маргарита, нервно пытаясь не дать возникнуть угрожающему союзу низшего и высшего дворянства, созвала собрание рыцарей Золотого руна, чтобы обсудить этот кризис.
Вызванный в Брюссель, Вильгельм неохотно покинул Антверпен, где от его присутствия зависело сохранение порядка. Приближался праздник Успения Богородицы, который мог стать толчком к новым вспышкам гнева среди кальвинистов, а 14 августа 1566 года Вильгельм получил петицию от группы торговцев, которые спрашивали, когда именно будут разрешены протестантские богослужения внутри города. В этом трудном положении он решил оставить вместо себя в Антверпене Хоогстратена, потому что, несмотря на его связь с конфедератами, чувствовал, что это человек ответственный, которому можно доверять; к тому же своей энергией и обаянием он должен был подействовать на народ. Маргарита, считавшая Хоогстратена почти предателем, категорически отказалась дать ему такие полномочия. Вильгельм не смог найти другого кандидата и потому отложил свой отъезд. Первым на очереди был вопрос о том, рискнет ли соборное духовенство провести свое ежегодное шествие в честь праздника Успения – пронести по улицам города священное черное изображение Мадонны, маленькую старинную статуэтку, которую почти не было видно под жесткими юбками и вышитыми корсажами из золотых и серебряных кружев, с короной на голове, со скипетром в руке, украшенную драгоценными камнями, самую священную реликвию собора. Казалось, что отказ от шествия может быть воспринят как трусость, и священнослужители из собора, надеясь, что присутствие Вильгельма станет гарантией порядка, устроили шествие, а принц и принцесса Оранские и Людвиг фон Нассау смотрели на них с балкона ратуши. То в одном месте, то в другом, там, где этого не видел Вильгельм, насмехались над церковниками, когда те проходили мимо, и кричали: «Молликин, Молликин, это твоя последняя прогулка!», смеясь над маленькой черной фигуркой в центре их процессии. Но ничего хуже не случилось, и на следующий день Вильгельм, не совсем свободный от плохих предчувствий, уехал в Брюссель.
5
Все лето над Нидерландами сгущались грозовые облака; их наполняли влагой страхи Маргариты и намеки конфедератов, и, когда рыцари Золотого руна были созваны в Брюссель, хлынул не просто ливень, а настоящий потоп. Когда эти ответственные люди покинули свои посты в провинциях, стало некому сдерживать народ, и, более того, мелкопоместные дворяне-конфедераты сразу же заняли временно оставленные без присмотра места, пробравшись на роли руководителей. Начиная с 19 августа 1566 года, дня, когда Вильгельм выехал из Антверпена, этот водопад обрушился на все Нидерланды – их север и юг, запад и восток – и лился пять длинных летних дней. В Гааге и Утрехте, в Амстердаме и Вере, в Ауденарде, Поперинге и Влансьене и на острове Валхерен местные жители штурмовали церкви, срывали драпировки, разбивали статуи, раскалывали стекла, взламывали раки с реликвиями и ковчежцы, выпивали святое вино. В Вианене шайка Бредероде, которая шла на свою работу под веселые звуки трубы и барабана-табора, методически оголяла все религиозные здания до камней. Кулембург в своей сельской усадьбе приказал изрубить церковные жертвенники топорами, велел слугам принести столы в несчастный алтарь, сел там обедать со своими друзьями и при взрывах смеха скормил облатки из дарохранительницы попугаю, сидевшему у него на запястье. В Утрехте, где сам Вильгельм был штатгальтером, толпа разграбила четыре церкви и два монастыря, выгнав монахов и монахинь на улицы и на милость толпы. В Делфте разъяренные женщины ворвались в монастырь и избили монахов, а в Амстердаме толпа взяла штурмом местный монастырь в присутствии протестовавшего бургомистра и членов городского совета, причем некоторые из советников пострадали в этой стычке. Напуганное антверпенское духовенство спрятало маленькую черную Богородицу в боковой часовне, но толпа подмастерьев нашла ее, сорвала железный занавес, схватила безобидную черную куклу, сорвала с нее украшения и изрубила ее топорами на куски. Новость об этом разнеслась по трущобам и причалам, и всю ночь толпы при огне факелов и зловещем свете костров грабили собор и крупные церкви Антверпена.