К этому времени Вильгельм уже несколько месяцев безуспешно старался контролировать Людвига. Отношения между братьями были странные: Вильгельм, как старший и более опытный, был, в сущности, главным, но в любви к нему Людвига не было ни капли подчинения. Порывистый и безрассудный Людвиг, чья горячая любовь к брату немного была чувством собственника, был убежден, что может направлять руку Вильгельма, и сознательно компрометировал брата, считая, что делает это для его же блага.
Тем временем Вильгельм объезжал свои три провинции. Переезжая из города в город – из Утрехта в Амстердам, оттуда в Хаарлем, затем в Гаагу, – он успокаивал испуганных чиновников, смягчал трудности «Соглашения» между новой и старой верой. За эти несколько недель он сумел урегулировать конфликт так, как желал сам, – добился уважения к правам всех, кто будет уважать чужие права. Когда Штаты провинции Голландия собрались на заседание в конце года, участники собрания славили возвращение закона и порядка и в знак благодарности проголосовали за то, чтобы поднести Вильгельму в дар 55 000 флоринов. Он отказался, опасаясь, что Маргарита посчитает подарок взяткой. К тому же он не разделял с благодарными делегатами их надежду. Хотя он искренне трудился ради урегулирования, он знал, что его труд обречен на гибель: ведь Маргарита в это время открыто заявляла, что подписала «Согласие» под давлением, вновь собрала вокруг себя воинствующих католиков и по велению Филиппа набирала войска в Германии. Филиппу предложили, чтобы он созвал Генеральные штаты, но он отказался, и испанская армия была в пути. С серым от бледности лицом, утомленный тревогами предыдущих месяцев, Вильгельм непрерывно умолял регентшу быть умеренной. «Как можно меньше применяйте силу, – упрашивал он Маргариту, – потому что, если народ доведен до отчаяния, последствия этого бывают ужасны». Он сам был доведен до отчаяния недоверием Маргариты, уговорами Людвига и собственными страхами. В его дом в Бреде въезжали и выезжали оттуда очень разные гонцы, а он никак не мог сделать выбор между оправданным восстанием и безнадежной верностью. В феврале к нему приехал Эгмонт вместе с Хоогстратеном и Бредероде. В ту холодную полночь Вильгельм снова, и опять безуспешно, попытался получить помощь от Эгмонта. Когда это не удалось, он стал горячо просить Бредероде, чтобы тот отказался от своего неудачно задуманного плана. Но это было все равно что говорить с разъяренным быком: Бредероде хотел получить свое восстание.
Шпионы Маргариты знали, что в Бреде были гости. Кроме этого, они сказали регентше (на этот раз в рассказе было больше выдумки, чем правды), что Вильгельм укрепляет замок своего малолетнего сына в Бюрене. Маргарита созвала главных членов ордена Золотого руна и потребовала, чтобы они вызвали своего собрата для отчета. Но когда указание предстать перед капитулом рыцарей дошло до Вильгельма, он уже вернулся в Антверпен и на достаточно законных основаниях отказался уезжать, сообщив, что в великом порту опять начались такие же лихорадочные волнения, как предыдущим летом, и он должен остаться на случай, если понадобится предотвратить бунт. Его два заместителя, Весембек и Хоогстратен, по горячей просьбе которых он прервал поездку по Северу, твердо решили, что Вильгельм не должен их покинуть.
Теперь Маргарита приняла решительные меры, чтобы не допустить восстания. В феврале 1567 года она потребовала, чтобы все ее главные министры снова дали клятву верности королю. Слух о том, что Альба ведет свою армию в Нидерланды, уже широко распространился, и этим требованием регентша шантажировала аристократов, чтобы иметь гарантию их непротивления. Эсхот и Берлеймон дали эту клятву сразу же, Эгмонт лишь немного позже, Вильгельм и Хоогстратен отказались.
Маргарита была убеждена в мнимом предательстве Вильгельма и без этого отказа. Ее вездесущие шпионы сообщили ей, что принцесса Оранская в эти дни укладывала вещи, собираясь по указанию мужа уехать в Германию, и еще задолго до того, как Маргарита получила официальное уведомление, что малолетнюю дочь Вильгельма забирают из ее придворного штата, везде стали ходить слухи, что маленькая мадемуазель д’Оранж должна поехать в гости к своей бабушке в Дилленбург. А потом, в марте 1567 года, Бредероде поднял знамя восстания в Голландии, а Жан Марникс сделал это на Юге. Восстание с самого начала было обречено на поражение, потому что не имело вождей, способных поднять на борьбу народ. И даже если бы такие вожди были, даже если бы восстал сам Вильгельм, какие шансы были у таких повстанцев против Альбы с его хорошо обученной армией, которая в это самое время приближалась к ним из Испании по суше, вниз по долине Рейна?
Спасение могло прийти к Нидерландам не этим путем. Спасение должно было прийти, Вильгельм уже поклялся принести его, но прийти, лишь когда принц Оранский с помощью иностранных денег и иностранных союзников станет достаточно сильным, чтобы бросить вызов королю Испании. Так он решил к марту 1567 года. На Рождество к нему ненадолго приезжал не только Людвиг, но и следующий за Вильгельмом по порядку рождения его брат Иоганн, правящий граф Нассау, и три брата долго разговаривали наедине. После этого Вильгельм как можно незаметнее продал посуду и драгоценности, а вырученные деньги тайно переправил к своей семье в Дилленбург. Анна со своей собственной дочерью должна была уехать в Германию, а ее падчерица – покинуть свое место в штате регентши. Все зависело от того, успеет ли Вильгельм выехать из Нидерландов и создать центр сопротивления военной тирании Филиппа там, куда не сможет добраться Альба.
Тем временем Бредероде занял Амстердам, и его повстанцы стали тратить там свои силы, ведя разгульную жизнь. Любому человеку, наделенному обычной проницательностью, было совершенно ясно, что восстание, которое возглавлял Бредероде, вероятно, позорно закончится в кабаках. Более того, осторожная и кропотливая работа Вильгельма по умиротворению Севера принесла даже слишком хорошие результаты: народ не хотел никаких новых перемен. Мятежники из южного отряда во главе с Жаном Марниксом были более решительными, хотя и не более грозными. Они направились к Антверпену, а Вильгельм, находясь в этом городе, ждал, что будет дальше. В это безнадежное время он думал лишь о том, чтобы не дать произойти ненужной, но неизбежной резне, не потерять драгоценные жизни в борьбе, которая может кончиться лишь поражением. Преждевременное восстание могло только лишить Нидерланды их самой юной крови – той крови, которая понадобится Вильгельму в будущие годы.
И вот 15 марта 1567 года плохо вооруженные мятежники были согнаны в кучу правительственными ополченцами. В Антверпене узнали об этом сражении, и находившийся в стенах города маленький отряд правительственных войск ничего не смог сделать против угрожавшего ему народа. Жена Жана Марникса, распустив волосы, бегала по улицам, громко крича, что ее мужа убивают. Вильгельм приказал закрыть ворота, но две тысячи горожан, вооруженных мечами и пистолетами, распахнули их и устремились, как поток, к месту сражения. Но было уже поздно помогать Марниксу, и они, несомненно, были бы уничтожены. Вильгельм вместе с Хоогстратеном галопом примчались туда на конях, встали на пути отряда, и Вильгельм стал умолять горожан вернуться. «Будьте со мной, – умолял он. – Я буду жить и умру вместе с вами. Вы бежите только к своей смерти: их конница убьет вас». Передние ополченцы стали грозить ему кулаками, целиться в него из оружия и называть предателем. «Если вы так считаете, убейте меня!» – крикнул им Вильгельм, бросая вызов. Они, несомненно, убили бы, но его популярность и теперь имела над ними большую власть. «Много раз подвергая себя большой опасности быть убитым», как писал об этом наблюдатель-англичанин, Вильгельм медленно оттеснил их обратно за ворота. На этом его беды не закончились: разгневанная толпа, лишившись своей битвы, набросилась на гарнизон и, прорвавшись через строй беспомощных солдат, взяла штурмом арсенал. Вильгельм, стоявший лицом к толпе на ступенях ратуши, крикнул: «Вы хотите оружия? Подойдите и возьмите его». Он впустил горожан в арсенал. Он позволил им установить на улицах артиллерийские орудия для обороны города. Он встретился с их переговорщиками и позволил добровольцам из ополчения охранять город вместе с солдатами правительственного гарнизона, чередуя посты солдат и посты ополченцев. Когда настало утро, он, изможденный, с серым от усталости лицом, стоял лицом к толпе на ступенях ратуши. Рядом с ним стоял Хоогстратен, бледный до белизны и потный, но крепко державшийся на ногах. Поверх блестящей кирасы на Вильгельме был шарф малинового цвета – знак офицера правительственных войск, тех войск, в которые он временно включил антверпенских мятежников. Оттуда, со ступеней ратуши, он прочитал распоряжение, согласно которому народ совместно с войсками становился защитником города, гарантировал горожанам свободу вероисповедания и просил их всех, кроме специально выбранных для участия в обороне, сдать оружие. Свернув бумагу и глядя на горожан, он воскликнул: «Да здравствует король!» Помедлив секунду, они повторили этот возглас, и, если где-то в толпе прозвучал крик «Да здравствуют гёзы!», это мало что значило.
Вильгельм шел с улицы на улицу со свитком в руке, проталкиваясь через толпу, бледный до белизны от усталости и тревоги, – шел пешком, показывая, что доверяет горожанам. Он прочитал свою бумагу еще в четырех центральных точках города, и каждый раз произносил в знак верности: «Да здравствует король!» В конце концов горожане разошлись – ворча и недоумевая, но безвредные, оставив орудия без артиллеристов на импровизированных огневых точках. «Принц очень благородно работал днем и ночью, чтобы уберечь этот город от человекоубийства и от разграбления… я никогда еще не видел людей, которые бы так отчаянно хотели сражаться» – так написал об этом купец-англичанин. Вильгельм был бы поистине рад спасти от человекоубийства и разграбления все Нидерланды, но это было невозможно. Кровь неизбежно должна была пролиться позже, и он сам должен был положить начало кровопролитию.