Умиротворение Антверпена, предотвращение бесполезных убийств, стало последней услугой Вильгельма его бывшему повелителю. Теперь он послал регентше уведомление о том, что уходит в отставку, и распродал или упаковал остатки своего движимого имущества. Он собрал большую сумму денег в Антверпене, и некоторые из тех, кто ссудил эти деньги, знали, для чего деньги предназначены.
И вот 10 апреля 1567 года он написал самому Филиппу заявление о своей отставке, all апреля выехал из Антверпена. Главные люди города пришли проститься с Вильгельмом; и для него, и для них это было печальное расставание. «Мы вполне можем сказать: „Из бездны взывал я к тебе, о Господи!“» – сказал им он. Семьдесят или больше зажиточных горожан выехали с ним на конях из ворот, а в это время вокруг Вильгельма столпились простые горожане, ошеломленные его отъездом и желавшие знать, насколько верны дошедшие до них слухи. Неужели он тоже покидает их? Вильгельм не осмелился ничего ответить. «Куда вы едете?» – кричали они, хватая его лошадь за узду, цепляясь по нескольку человек за стремена. Он засмеялся и сказал: «В Дилленбург, сейчас сезон соколиной охоты». И в этом смехе, в обычных для него непринужденности ответа и светской улыбке на этот раз было что-то жуткое. Но тех, кто спрашивал, нельзя было провести. Они возразили: «Принц Оранский, человек, который был таким могущественным, довольствуется тем, что охотится на птиц?» Вильгельм знал, что они имели в виду, но не ответил ни слова, только осторожно и неотвратимо проехал через их толпу и выехал за их ворота.
Он повернул свой обоз к Бреде, но на пути туда, в Виллебруке, его встретил Эгмонт, которого регентша прислала, чтобы он уговорил Вильгельма остаться. Остаться зачем? Чтобы попасть в западню Альбы? Чтобы ни один человек, способный привести помощь, не уехал из Нидерландов живым? Два друга не встретились наедине: двое из людей Маргариты сопровождали Эгмонта и следили, чтобы тот не обменялся с Вильгельмом ни словом без посторонних. Зловещей и трагической была последняя встреча этих двоих. Эгмонт обманывал себя, был встревожен, но доверчив; Вильгельм предвидел будущее, не обманывался и молчал.
Один и видя перед собой мрачное будущее, Вильгельм подъехал верхом к своему дому в Бреде и простился с комнатами, где стены были завешены полотном, и с пустеющими коридорами. Он не забыл и о народе: сказал своим арендаторам так прямо, как мог, что их ожидает, и посоветовал им внешне покоряться во всем герцогу Альбе, когда тот придет: от ненужного мученичества не будет никакой пользы. Когда настанет время действовать, они об этом узнают. Он не забудет о них.
К нему приехала от регентши его дочь Мария, и так, со своей раздражительной Анной и своими двумя девочками, он 22 апреля 1567 года покинул прекрасный город Бреду и отправился к немецкой границе. Это была самая печальная процессия, которая когда-либо выезжала весной нанести визит вежливости родным. Именно под этим предлогом уезжал Вильгельм, и он не осмеливался сказать больше, иначе бы его остановили. Впрочем, чтобы отвести от себя подозрения, он умышленно оставил в Нидерландах заложника: его единственный сын, граф Бюрен, продолжал учиться в Лувене. По пути за границу Вильгельм проехал через этот тихий университетский город, где всего год назад гулял по парку со своим сыном и восхищенно глядел на фонтан, на верхней струе которого постоянно подпрыгивал легкий стеклянный шарик. Когда этот сын родился и был окрещен в честь своего крестного, короля Филиппа, Вильгельму было двадцать лет, и молодого отца ждала впереди блестящая карьера. Теперь Вильгельму было тридцать четыре года, все надежды и планы рухнули, будущее было мрачным. Он не мог задержаться там надолго, потому что Альба приближался, и времени было мало. Когда он попрощался с этим сыном своей беззаботной юности, часть его жизни была отрезана навсегда.
Глава 4Долгая ночь1567–1572
1
В долине Дилла цвели вишни и сливы, и земля Рейнского края была покрыта мягкой и яркой майской зеленью, когда Вильгельм с женой, двумя маленькими дочерьми и свитой из ста пятидесяти слуг подъехал к замку Дилленбург через двадцать три года после того, как покинул его, чтобы стать принцем Оранским. Здесь почти ничего не изменилось. Юлиана по-прежнему вела хозяйство, все места в школе были заполнены, и дворы звенели от высоких детских голосов. Правящим графом был теперь второй по старшинству брат Вильгельма, Иоганн, маленький ростом, коренастый и грубый. Его дети радушно приветствовали двух своих маленьких кузин, «девиц д’Оранж», и те скоро были включены в повседневную жизнь обычной школьной комнаты; это была ошеломляющая перемена для тринадцатилетней Марии после изящных формальностей жизни фрейлины в Брюсселе. Юлиана, ее незамужние дочери и ее сноха столь же тепло приветствовали принцессу Оранскую, но та ничего им не ответила: Анна была ужасно рассержена тем, что потеряла свои прекрасные дома в Нидерландах, что должна быть гостьей у этих простых провинциалов, и сильней всего – тем, что ее ждала жизнь без развлечений, высокого положения и богатства. Это было даже хуже, чем вернуться в Саксонию. Когда ее муж в июле 1567 года получил письмо от короля Дании, в котором тот предлагал ему свое гостеприимство, Анна была полностью за то, чтобы согласиться: Дания – это хотя бы перемена обстановки. Но Вильгельм отказался, потому что у Дилленбурга были преимущества, которых не имел Копенгаген: замок, от которого было всего три дня пути до Нидерландов, был отличным центром для вербовки солдат в Германии, и, более того, графство Дилленбург было независимым государством, и не только сам, но и все его друзья были уверены, что будут здесь радушно приняты. При великодушной и щедрой помощи своего брата он мог превратить Дилленбург в незаметный и неприступный центр борьбы за спасение Нидерландов. Вильгельм покинул эту страну лишь для того, чтобы вернуться, и вернуться как ее освободитель. Это ему было ясно, но все остальное было покрыто мраком. Первым делом нужно было решить две главные задачи: определить, как вернуться и когда это сделать.
А вот его мнение о том, каким способом нужно добиваться освобождения, изменилось, причем резко и болезненно для него. Всю предыдущую зиму – и намного дольше, со времени своей женитьбы на саксонке, – Вильгельм верил, что лютеранские правители Германии, а возможно, и сам император Максимилиан встанут на сторону Нидерландов. Но император, его давний друг, подвел его, потому что не хотел ссориться с королем Филиппом, своим двоюродным братом и главой своего рода. Император настолько подчинился планам Филиппа объединить католиков против еретических государств, что покорно принес свою дочь в жертву, чтобы связать нечестивым союзом Екатерину Медичи и династию Габсбургов, и как раз в это время эта дочь ехала в Мезьер, чтобы стать женой молодого французского короля. Надеясь на Максимилиана, Вильгельм был слишком большим оптимистом, но его разочарование в правителях-лютеранах было очень горьким. Его призывы к совместному вторжению в Нидерланды, его предположения, что они могли бы оказать давление на императора или направить заявления королю Испании, были встречены равнодушными отказами или легковесными отговорками. Некоторые пообещали перейти к действиям при условии, что сначала сам Вильгельм открыто объявит себя лютеранином, а поступив так в разгар нидерландских религиозных волнений, он потерял бы поддержку и регентши, и кальвинистов. Более того, этим требованием немецкие правители показали достойное сожаления непонимание сложившейся ситуации: ведь Вильгельм в предыдущие месяцы упорно старался не допустить превращения нидерландских волнений в религиозную борьбу. В своей основе эта борьба была конституционной, и он хотел, чтобы она такой осталась.
Объективно глядя на эту ситуацию из Дилленбурга летом 1567 года, он видел, что больше не может бороться с неизбежным и обязан внести в свою политику два изменения: во-первых, позволить религиозной составляющей борьбы преобладать над ее политической составляющей, а во-вторых, перенаправить свои усилия с бесполезных немецких лютеран на активных французских кальвинистов. Там, во Франции, партия гугенотов во главе с благородным и щедрым Колиньи быстро набирала силу в политике. К тому же гугеноты были сильнее всего на границе Франции с фламандскими землями, и поэтому вступить с ними в союз означало, что у Альбы сразу появится противник под самым носом.
Так Вильгельм ответил на вопрос, что делать: он должен был заключить союз с гугенотами, сам набрать армию и вторгнуться в Нидерланды. Следующей, и не менее важной, задачей было ответить на вопрос: когда? Он был должен правильно выбрать подходящий момент и быть готов, когда этот момент наступит. Это было нелегким делом, ведь армию, состоящую из добровольцев, нелегко набрать и трудно удержать вместе, если под рукой нет неисчерпаемых ресурсов, а благоприятные моменты быстро уходят и не возвращаются.
2
Первый благоприятный момент наступил, когда у Вильгельма еще не было никаких войск. Альба 22 августа 1567 года вошел со своими войсками в Брюссель. Несколько раз он встречался наедине с регентшей Маргаритой, якобы для того, чтобы обсудить с ней, где лучше всего разместить войска и какими способами в будущем лучше всего подавлять беспорядки. На самом же деле он только сообщил Маргарите, что собирается делать. И 8 сентября она подала в отставку с поста регентши. То, что задумал герцог Альба, никогда бы не случилось при ее правлении.
На следующий день Альба приказал арестовать Эгмонта и Хорна, и их взяли под стражу, когда они выходили из зала совета. Когда капитан гвардии, испанец, потребовал у Эгмонта его меч, граф онемел и замер на месте от изумления, а потом, ошеломленный, вынул из ножен и отдал испанцу свой клинок, который так долго и верно служил королю Филиппу. Пока в зале совета происходили эти два ареста, офицеры Альбы проявили ужасную эффективность – выманили из домов и арестовали секретарей Эгмонта и Хорна. Таким образом, никто не успел уничтожить личные бумаги обвиняемых, и все в этих документах, что можно было исказить и истолковать как намек на предательство, оказалось перед глазами изобретательных сотрудников Альбы. И ожидались не только бумажные доказательства: напуганный секретарь Эгмонта на первом допросе во всем пошел навстречу желаниям тех, кто его допрашивал, и в ужасе подобострастно подтверждал все намеки, направленные против его господина. Несчастный трус напрасно предал своего господина: это было не нужно, потому что Альба, холодно просматривая запись его ответов, цинично заметил: «Он уже говорит. Когда его допросят под пыткой, он расскажет нам замечательные вещи». Милость Альбы нельзя было купить, предоставив королю нужные доказательства.