оно бы победило. Молодой Филипп Марникс, граф Сент-Альдегонд, холодно держался в стороне от этих новых приготовлений к атаке: его брат Жан погиб перед стенами Антверпена, когда Вильгельм удерживал возбужденный народ от вступления в бой. Этот человек с глубокими чувствами и прочными убеждениями еще не мог забыть то, что выглядело как предательство, и уехал в Гейдельберг, ко двору курфюрста-палатина, кальвиниста и шурина Эгмонта. Этот набожный и сильный умом государь (лучший из всех тогдашних немецких правителей) открыл свой двор для нидерландских изгнанников. Туда приехала искать убежища и красивая вдова Бредероде; ее муж умер зимой 1567/68 года, и окончил жизнь так набожно и поучительно, что изумил этим тех, кто видел его смерть. Для дела освобождения эта смерть не была потерей: и взгляды, и способности у него были не такие, чтобы он мог оказать большую помощь этому делу.
В начале весны 1568 года до Дилленбурга наконец добрался давний друг Вильгельма, антверпенский пенсионарий Якоб Весембек. Возможно, его Вильгельм хотел видеть у себя больше, чем любого другого человека. Нужно было подходящим образом подготовить общественное мнение и в Нидерландах, и в Европе к предстоящему вторжению. Вильгельм, с его практическим знанием политики, полностью осознавал, как важна пропаганда, но не обладал даром пропагандиста. В высшей степени убедительный дипломат в разговоре, он больше полагался на умение вести себя и на быстрый обмен устными репликами, чем на искусство красноречия и хорошо построенные аргументы. Мысль его была ясна, но он был мастером беседы, а не писателем. Теперь ему был нужен знающий и красноречивый адвокат, который бы выдвинул и верно расставил вопросы для обсуждения и перечислил права, которые Вильгельм защищал, и обиды, которые были нанесены Вильгельму и Нидерландам. Это мог сделать Весембек. Вместе они написали первый из тех великих манифестов, с помощью которых Вильгельм должен был бороться против Альбы.
Этот манифест, названный «Оправдание», был напечатан в Дилленбурге в апреле 1568 года. До конца этого месяца вниз по Рейну и в Нидерланды было доставлено на судах и распространено агентами Вильгельма столько экземпляров этого манифеста, что Альба из Брюсселя громогласно грозил страшными карами всем, кто продавал эти экземпляры, читал их или владел ими.
У «Оправдания» есть подзаголовок – цитата из Книги псалмов: «Лукавый наблюдает за праведником и стремится убить его. Господь не оставит его в его руках и не осудит его, когда его будут судить». Это подразумевало, что Вильгельм покинул католическую церковь, раз он считает жертв инквизиции пострадавшими за истинные веления Бога. Но в основном «Оправдание» было политическим документом, религиозный спор рассматривался в нем лишь как предлог, который Филипп использовал для наступления на права народа. Главным для Вильгельма было показать, что он не нарушил верность королю, что на самом деле он и теперь верный слуга короля, несмотря на все беды, которые сотворили в Нидерландах министры и злые советники Филиппа. «Пусть его величество, наставленный знаниями и светом с Небес, свернет в сторону и предотвратит дальнейшие бедствия; пусть он научится правильно понимать действия своих добрых и верных слуг и подданных, на которых сейчас несправедливо клевещут, которых преследуют и угнетают. Тогда весь мир узнал бы, что все, что случилось, произошло не из-за натуры самого короля, а из-за слухов, лживых слов и клеветнических речей тех, кто до сих пор скрывал от него правду или искажал ее». Для современного читателя эти слова звучат странно, но Вильгельм понимал тех, для кого писал. Он, который так долго был опорой правильного метода управления, знал, что восстание было преступлением против общественного порядка, которое действительно нуждалось в оправдании, и что для образованного человека шестнадцатого века неверность законному государю была хотя и частым, но непростительным преступлением. А ему было крайне важно иметь на своей стороне не только экстремистов и мятежников, но и основную, державшуюся умеренных взглядов массу населения Нидерландов и других стран. И прежде всего он хотел, чтобы его признали другие государи – короли Англии и Дании, император Филипп II, а мятежника они бы не признали.
Пока «Оправдание» печатали, Вильгельм побывал в Кёльне, где находился штаб его увеличивавшейся армии. Несмотря на политику Альбы, из Нидерландов тайно поступали пожертвования и дополняли сто тысяч флоринов, которые вложил сам Вильгельм. Французские гугеноты пообещали Вильгельму сотрудничать с ним, и весной 1568 года, когда во Франции закончилась вторая религиозная война, у них были незанятые войска, которые могли отправиться в Нидерланды. Под руководством находчивого Людвига был создан план вторжения силами трех армий. Сам Людвиг вместе с Кулембургом и еще одним добровольцем из семьи Нассау, своим следующим по возрасту братом Адольфом, должен был перейти через Эмс во Фрисландию, Хоогстратен войти в южные провинции между Рейном и Маасом-Мёзом, а гугеноты войти в Артуа. Вильгельм в это время должен был собрать главную армию в городе Дуйсбург, в Клеве; там он будет на достаточно близком расстоянии, чтобы руководить боевыми действиями и осуществить решающее вторжение, когда увидит результаты трех предварительных операций.
Перед самым выступлением армий в поход Хоогстратен заболел, и его место занял Жан де Виллере, казначей и главный квартирмейстер. Виллере перешел Мёз у Маастрихта 20 апреля 1568 года. Людвиг с самой большой частью войск вошел во Фрисландию из Эмдена на четыре дня позже. Его встретили очень радушно. Сельские дворяне и крестьяне охотно становились под его знамена, и лишь один город Гронинген, жители которого боялись грубых солдат и еще сильнее боялись Альбы, отказался его впустить. Людвиг через герольдов оповестил этих людей: «Мы пришли с помощью могучего и вечного Бога ради блага и защиты всех Нидерландов, чтобы изгнать вторгшуюся чужеземную и постыдную тиранию этих жестоких похитителей и преследователей христианской крови, чтобы вернуть ваши прежние привилегии и сохранять их, чтобы дать уют, помощь, безопасность и поддержку рассеянным и испуганным христианам-патриотам».
Но как только Людвиг вошел в Нидерланды, он лишился обоих своих союзников. Гугеноты, не успев войти в Нидерланды, были отброшены назад и изрублены на куски войсками французского короля у Сен-Валери, а маленький отряд Виллерса был окружен и захвачен в плен через двое суток после того, как перешел Мёз. Жан де Виллере не был героем: уже на первом допросе он раскрыл не только весь план боевых действий, но и источники, из которых пополнялась военная казна. От него Альба узнал, что у Вильгельма и теперь есть сеть друзей в Нидерландах, о тайных пожертвованиях городов. Половина денег, израсходованных на вторжение, была собрана под самым носом у испанцев.
Оставаясь в Брюсселе, чтобы наблюдать за Югом, Альба отправил Аремберга и Мегена (они и Эрсхот признали его власть) изгнать Людвига из Фрисландии. И дал им приказ не щадить никого и вешать всех пленных: Альба не желал соблюдать правила войны по отношению к мятежникам и предателям. Это было опасное и омерзительное поручение. Жители Фрисландии были настроены враждебно, они готовы были при любом удобном случае обманывать и сбивать с пути правительственные войска или вредить им. Более того, Людвиг получил поддержку припасами с моря от флота пиратских кораблей, которые базировались в Дельфзейле и грабили испанские транспортные суда в Ла-Манше и Ирландском море под командованием других мятежников против испанского правительства. Эти моряки называли себя «морскими тезами».
И все же время не было на стороне Людвига. Его войска были малочисленны и плохо вооружены, деньги кончались, и бунт в войсках казался неизбежным, когда Людвиг в своем штабе в маленьком городе Дам узнал, что Аремберг и Меген разделили свои войска, чтобы взять его позиции в клещи. Он поспешно отступил и утром в воскресенье 23 мая 1568 года оказался в монастыре Хейлигерлее, стратегически разместив передовые отряды в разбросанных по окрестностям рощах, рассчитывая, что через эти рощи будут подходить к монастырю войска Аремберга. Его расчет оказался верным. Аремберг, идя через эти леса, очень удивился, когда был атакован конницей противника. Людвиг, пользуясь беспорядком в его рядах, провел одну из своих знаменитых кавалерийских атак, снова проявив безрассудство, мастерство и умение идеально рассчитать время, которые прославили его за десять лет до этого в битве при Сен-Кантене. Сражение было кровопролитным, но успешным. Брат Людвига Адольф, сражавшийся рядом с ним, пал в этом бою, но строй солдат Аремберга был прорван, и они бежали, побросав свои ружья. Сам Аремберг, упорно старавшийся исправить свою ошибку, был убит. Его солдаты бежали; его девять артиллерийских орудий и девять тонн пороха, его обоз и снаряжение попали в руки Людвига. Кроме них, была захвачена полная повозка серебряной посуды – тот личный багаж, которым аристократы шестнадцатого века так часто и так необъяснимо нагружали себя в военных походах. Людвиг раздал эту посуду своим людям вместо жалованья.
В Брюсселе Альба устроил казнь в противовес этой внезапной поразительной победе. На Большой площади были поставлены эшафоты, и еще шестьдесят жертв были выведены на них, чтобы умереть. Некоторые из обреченных твердили, что невиновны, но другие, которые были кальвинистами, отказались от утешения, предложенного католической церковью, и умерли, как писали об этом испанцы, «с дьявольским упрямством». В день Троицы, 5 июня 1568 года, Альба достиг жуткой вершины в своих ужасных расправах. Все это время он держал Эгмонта и Хорна в тюрьме именно для такого случая. Пусть принц Оранский издает манифесты, пусть его брат побеждает в мелких стычках – испанское правительство не боится. Как оно поступило с Эгмонтом и Хорном, так со временем поступит и с Вильгельмом фон Нассау.
Предупредив их всего за двенадцать часов до отправки и не дав даже времени попрощаться, Эгмонта и Хорна переправили из Гента в Брюссель, провезли по улицам города и возвели на эшафот. Эгмонт смирился с мыслью о смерти, но выражение удивленной невинности так и не успело сойти с его красивого лица. Никогда еще история не знала такой неумолимой жестокости в отношении столь невиновного человека. Он умер также, как жил, благородно и мужественно, с достоинством, присущим ему от рождения, но так и не понял, что все это значило. Хорн, который взошел на тот же эшафот десятью минутами позже, видел, как Эгмонта накрыли черным бархатом, чтобы скрыть кровь и, не веря своим глазам, ошеломленно произнес: «Неужели это ты лежишь там, друг мой?» Больше он не смог ничего сказать, потому что происходящее было за пределами его понимания.