Дважды она получала предложения о браке. Сначала от Людвига Нассау, потом от Иоганна Казамира Пфальцского. Но она была бесприданницей и, возможно, слишком серьезной, чтобы привлечь обычных поклонников, а может быть, ее сердце было несвободно. Когда Вильгельм приезжал в Гейдельберг ранней весной 1572 года, непосредственно перед тем, как он начал наступление в Нидерландах, Шарлотта всего несколько недель назад ушла из своего монастыря. Ее необычная история и то, что ей предлагалось стать женой Людвига, наверняка привлекли его внимание. О том, что произошло между ними, можно только догадываться. Оба были изгнанниками, лишенными состояния, оба были бедны и неизбежно заинтересовали друг друга. Он – тем, за что боролся, она – тем, что совершила. Наверняка между ними возникло определенное взаимопонимание, потому что три года спустя, когда Вильгельм отправил к ней Сент-Альдегонд а с предложением стать его женой, Шарлотта приехала вместе с его посланцем, задержавшись лишь для того, чтобы получить благословение курфюрста-палатина и собрать немногочисленные пожитки.
Все политические соображения были против этого нового брака точно так же, как все они были за в случае его предыдущей женитьбы. У Шарлотты не было приданого, в то время как Вильгельм отчаянно нуждался в деньгах для осуществления своих целей; у нее не было друзей, в то время как Вильгельму требовались союзники; она была монахиней-отступницей, а монахини-отступницы неизменно становились объектом всевозможных непристойных домыслов. Нежелательной эта женитьба считалась еще и потому, что была жива Анна, и Вильгельм не мог взять себе другую жену, не предав гласности свой развод, до сих пор хранившийся в секрете, и, следовательно, ему предстояло объявить, в чем виновна его отвергнутая жена, и тем самым нанести оскорбление ее семейству. Они определенно оскорбились, что и продемонстрировали, прибегнув к публичным нападкам и мелочной мести. Они потребовали вернуть им приданое Анны и заявили, что Вильгельм не имеет права снова жениться, поскольку обязан содержать своих детей. Они повздорили с курфюрстом-палатином и организовали преследования кальвинистов в своих владениях. Ради самой Анны они не стали бы ничего делать. Отосланная в Дрезден, она умерла два года спустя, и неизвестность, окутавшая ее кончину, так никогда и не была рассеяна. Однако для Вильгельма важен был вопрос о том, может ли он позволить себе нанести обиду курфюрсту Саксонии и ландграфу Гессена. С учетом того, что ни один из них не пошевелил и пальцем ради Нидерландов, а непристойное поведение Анны стало известно за несколько месяцев до того, как он с ней развелся, Вильгельм решил, что может.
Но его семья так не считала и усиленно противилась его женитьбе. Брат Вильгельма Иоганн, на чьей земле слушалось дело о его разводе с Анной, наотрез отказался предоставить ему соответствующие документы, и даже ее собственные родственники предлагали, что политически было бы разумнее просто объявить, что Анна умерла. Вильгельм оставил попытки переубедить своего несговорчивого брата и вместо этого предоставил свидетельства на рассмотрение теологической комиссии Голландии. Что же касается своего нового брака, то он отстаивал его с подкупающей прямотой, поскольку, как он писал Иоганну, он устал «от этого вдовства, в котором мне, к сожалению, пришлось пребывать так долго». В конце концов, он был еще не стар. Иоганн, благополучно живший с женой, разразился самодовольной лекцией о пользе молитвы, на что Вильгельм ответил, что не видит причин вовлекать Господа в это дело, поскольку у Господа – в отличие от саксонцев – нет возражений против его женитьбы.
Вероятно, впервые в жизни он был по-настоящему влюблен. Такое романтическое объяснение является единственно возможным, поскольку ничего, кроме искренней привязанности, не могло продиктовать выбор, до такой степени лишенный политических преимуществ. Только одно серьезно беспокоило Вильгельма – как бы не обидеть французскую королеву-мать, поскольку отец Шарлотты был кузеном короля. Кроме того, герцог Монплезир недавно снова женился на сестре герцога Гиза и вместе с новоявленной мачехой Шарлотты решительно отрекся от беглой монахини. В связи с этим Вильгельм отправил Екатерине Медичи письмо, спрашивая ее одобрения. Екатерина, которой польстило такое внимание и которую не слишком заботили и старый Монплезир, и его новая жена-мегера, ответила, что хотя она не может официально выразить своего одобрения, но считает принца Оранского счастливым мужчиной, а мадемуазель де Бурбон счастливой молодой женщиной.
Вильгельм и Шарлотта определенно думали так же, когда 11 июня 1575 года после трех лет разлуки встретились в Брилле. Вильгельм, чрезвычайно озабоченный тем, чтобы не разочаровать свою невесту, и понимая, что три года и болезнь изменили его, специально велел Сент-Альдегонду предупредить ее, что «ему уже сорок два и он начинает стареть». Шарлотту, которой самой было около тридцати, это, по-видимому, не смутило. Она хотела видеть своим мужем Вильгельма Нассау, а не Адониса.
Тем временем голландские теологи-кальвинисты объявили, что развод с Анной соответствует Божьему закону, и в воскресенье 12 июня 1575 года в церкви Брилле бывшая аббатиса монастыря Жуарре стала третьей принцессой Оранской. Это было тихое венчание по кальвинистскому канону, за которым последовал скромный немноголюдный ужин на три-четыре стола гостей. Танцы, естественно, исключались. Но теплый прием, оказанный невесте людьми, городами и Штатами, был искренним, а простые, крепкие праздничные кружки и кубки, преподнесенные в качестве свадебных подарков, были спонтанным выражением доброжелательного отношения к ней и благодарности ему.
Прошло тринадцать лет и десять месяцев с тех пор, как с невероятной помпой и грудами подарков для невесты Вильгельм получил в Лейпциге горькую награду в лице Анны. Она принесла ему огромное приданое и была одарена им с не меньшей щедростью. У Шарлотты ничего этого не было. Великолепные предметы домашнего обихода, принадлежавшие жениху, были заложены в Страсбурге и ушли с молотка незадолго до этого. Вильгельм был очень беден и не способен отписать ей какое-то имущество, как и она не могла принести ему приданое. Он обещал ей построить дом в Миддельбурге, и это все. На плакате, изготовленном для продажи в день свадьбы, были грубо выгравированы их изображения и стихи на голландском в честь жениха и невесты в сочетании с текстом на иврите. На нем Шарлотта была нарисована одетой в то, что можно назвать воскресным платьем жены бюргера, а Вильгельм изображен в доспехах. Мог ли он действительно венчаться в доспехах в середине июня? Едва ли. Но, возможно, доспехи оставались единственным элегантным нарядом в его жалком гардеробе. Мы не знаем, какими подарками они обменялись, хотя кое о чем можно догадаться по завещанию, составленному Шарлоттой два года спустя. У нее было не много красивых вещей: туалетный прибор из четырех серебряных коробочек, которые она поделила между своими горничными Сесиль и Жаклин, хрустальное зеркальце – многозначительный подарок Екатерины Медичи. Свои драгоценности она очень ценила, в особенности подвеску с девятью бриллиантами, подаренную «монсеньером» ее супругом, которому она оставила также гарнитур из опалов в рубиновом обрамлении – вероятно, это были его подарки на помолвку и свадьбу.
На Юге о женитьбе Вильгельма узнали, только когда невеста прибыла в Брилле. Какой же шквал проклятий обрушился на него из уст его врагов! Принц Оранский берет новую жену, насмехались они, словно не знали, какой была его предыдущая. Но что еще смешнее, это еще и бывшая монахиня. Та еще монахиня! Она была любовницей его брата Людвига, шептались они, и Иоганна Казимира, и адмирала Колиньи в придачу. В течение двух месяцев после свадьбы они уверенно говорили, что «монашке» придется развестись, поскольку обманутый муж узнал о ее предыдущей связи с его собственным братом.
Единственным достойным ответом на эту злобную клевету была сама жизнь Шарлотты. Для Вильгельма ее привлекательность, должно быть, состояла в ее непохожести на большинство других женщин, которых он знал, с их элегантностью, яркостью, дерзостью и остроумием. Шарлотта, воспитанная для целомудренной затворнической жизни, попавшая в общество других мужчин и женщин только после двадцати лет и при исключительно сложных обстоятельствах, могла не отличаться внешней элегантностью, тем более что даже ее одежда наверняка была поношенной и жалкой. Современники описывали ее как красивую женщину, что едва ли можно заключить по неумелому изображению на гравюре – единственному, которым мы располагаем, – позволяющему заметить только уверенные правильные черты лица и красивые глаза. Но ее манеры отличала та особенная мягкость и естественность, которые сразу же вызвали у голландцев симпатию. Особенности ее характера можно уловить в том, как, выхаживая своего мужа от тяжелой простуды, она заботилась о его питании, как писала письма его родне, на что у Вильгельма не хватало времени, как мало-помалу собрала вместе и создала дом для разбросанных по разным местам детей ее предшественниц: Марии, Анны и Морица. Позднее она даже принимала депутации и председательствовала на празднествах, когда Вильгельму было недосуг. Постепенно она сняла с его плеч бремя личных и светских обязанностей, позволив ему бросить всю свою энергию на дела общественные. Недовольство его родных растаяло перед ее непритязательностью и добротой. Сразу же после свадьбы Шарлотта написала Юлиане, исполняя свой смиренный долг перед свекровью. Она не требовала для себя ни от семьи Нассау, ни от остального мира ничего, за исключением того, что могло быть ей позволено благодаря ему, «поскольку его любовь позволяет мне надеяться, что вы удостоите меня некоторой малой доли ваших милостей». Этот призыв проник в самое сердце Юлианы, и до самой ее смерти они вели нежную переписку, Юлиана на немецком, Шарлотта на французском. И хотя каждой требовался перевод, чтобы прочитать письма другой, обе оставались довольны: Шарлотта тем, что добилась одобрения этого удивительного матриарха, Юлиана тем, что ее несравненный сын наконец нашел жену, достойную его. Они ни разу не встречались, но со временем Шарлотта набралась смелости и отправила своей свекрови в подарок браслет, о котором Юлиана не без гордости сделала особое упоминание в своем завещании. Но наивысшей похвалой для Шарлотты стали слова сурового Иоганна, который в конце концов признал, что его брат нашел в ней «жену, настолько выдающуюся своими добродетелями, благочестием и умом и в целом идеальную, насколько можно было желать».