Тем временем в Голландии звон колоколов возвестил, что принцесса Оранская родила дочь. Шарлотта, смиренно стремившаяся помириться со своим отцом, по-прежнему возмущенным ее поведением, назвала ребенка Луизой – самым близким женским именем к его имени Луи. Вторым она выбрала для дочери имя Юлиана.
Это был конец марта, когда в садах и оранжереях Голландии цвели ярко-желтые нарциссы. В прежние благополучные времена Вильгельм и его друзья из Брюсселя и Бреды делали новорожденным и их матерям богатые подарки: золотые и серебряные кружки для крещения, ожерелья, кольца, платья, расшитые золотом, погремушки, украшенные драгоценными камнями. А комнату Шарлотты украшали весенние цветы, подношения ее дам и их друзей. Цветов было так много, что в какой-то момент ей едва не стало плохо от их аромата, поскольку никто не догадался открыть окно.
Пока Шарлотта медленно восстанавливалась после родов, Вильгельм председательствовал на важных встречах Штатов Голландии и Зеландии. До сих пор эти две провинции были отдельными и автономными. В прошлом их объединение, как между собой, так и со всеми другими провинциями, обеспечивалось – хотя и не всегда эффективно – Генеральными штатами из Брюсселя. Но в течение всего периода с начала восстания это объединение, пусть и слабое, отсутствовало полностью. Как штатгальтер обеих провинций, Вильгельм должен был контролировать два отдельных собрания, ведущих одну и ту же войну, – дело, напоминавшее задачу провести двух своенравных лошадей в одной упряжке по узкой дороге, идущей над пропастью. Голландия, прокладывавшая путь, обеспечила ему после освобождения Лейдена непререкаемый авторитет в сфере обороны и внешней политики. В течение той зимы 1575/76 года он спокойно работал над созданием федерации этих двух провинций, и в апреле 1576 года акт о федерации, более известный как Делфтский союз, был одобрен делегатами обоих Штатов. По этому акту обе провинции совместно предоставляли принцу Оранскому временные полномочия, которые они ни разу за всю историю ни под каким предлогом не предоставляли ни одному правителю. Они сделали его главнокомандующим на суше и на море и предоставили право осуществлять любые гражданские и муниципальные назначения. Они даже наделили его чрезвычайным правом, если он сочтет необходимым, заключить непопулярный союз с Францией. Однако они обусловили это строгим следованием кальвинистской религии при любых обстоятельствах и пожелали запретить все другие формы богослужений. В этом пункте Вильгельм тактично добился компромиссной формулировки, гарантировавшей терпимость ко всем религиям, не противоречащим Священному Писанию. Помимо того, что значительная часть населения Голландии и Зеландии по-прежнему придерживалась старой католической веры, такое изменение было необходимо, если бы когда-нибудь удалось вернуть Юг. Кальвинизм – эта скала, на которой возникла северная цитадель сопротивления, никогда не смог бы стать широкой основой для возрождения свободных Нидерландов, за которые боролся Вильгельм.
Смерть Рекесенса, не имевшего преемника, дала Вильгельму возможность для ведения агитации на Юге, что он немедленно начал делать, пользуясь своим знанием местной знати, ее пристрастий и слабостей. Люди, на которых он возлагал надежды, такие как герцог Арсхот и его брат, маркиз де Авре, молодой барон де Хизе и некоторые другие, были аристократами старой школы, и Вильгельм старался не задеть их чувства феодального долга. Не делалось ни одного намека на выход из-под власти короля Испании: Филипп сохранит владения своих предков, но его нужно заставить отказаться от неправильной и незаконной попытки править Нидерландами, как завоеванной провинцией, и кровавой рукой навязывать их народу неподходящее ему религиозное единство.
Посеянные на Юге семена проросли и начали работать. Но наступившее тем временем лето принесло с собой новые тревоги. Курфюрст-палатин, кальвинист и давний друг, всегда поддерживавший Вильгельма, умер, оставив наследником лютеранина, которого не интересовали Нидерланды. Возникла и другая, личная проблема, поскольку сын Вильгельма Мориц воспитывался при дворе курфюрста в Гейдельберге, и в тех политических обстоятельствах было важно, чтобы он вырос кальвинистом. Мальчик был чувствителен, развит не по годам и нуждался в большей заботе, чем могли дать учителя и чужие люди. Вильгельму, слишком занятому вопросами политики, некогда было заниматься детьми. Девочки, находившиеся с бабушкой, были в безопасности, хотя старшие уже созрели для брака. А теперь еще и эта проблема с Морицем… В том, что было предпринято в следующие месяцы для воссоединения этих трех детей с их отцом в Нидерландах, легко прослеживается рука Шарлотты.
У Вильгельма, который, спешно оставив жену, ехал то инспектировать флот в Роттердам, то снова в Миддельбург на встречу Штатов, и руки, и голова были заняты вопросами обороны провинций. Тем временем в 1576 году Зирикзее стал новым Лейденом. Две сотни кораблей, отправленные, чтобы доставить в этот порт продовольствие, не смогли прорвать испанскую блокаду и потерпели крупное поражение. Более того, в этом бою погиб Бюссо. В конце июня Аренд ванн Дорп, возглавлявший оборону Зирикзее, договорился об условиях почетной капитуляции, и 1 июля после девятимесячной осады измученный гарнизон покинул город. Теперь весь остров Схаувен был в руках испанцев.
Вильгельм принял весть с горьким сердцем. Неужели во всей Европе он не найдет помощи? «Мы надеялись, что недавний мир во Франции сможет хоть немного облегчить наши заботы, но, похоже, всех интересуют только их собственные дела и совершенно не волнует, что происходит у других, – писал он брату Иоганну. – Несмотря на все это, мы не будем падать духом и будем надеяться, что если весь мир оставил нас, Господь Бог осенит нас своей десницей». Его вера была не напрасна. Со времени последнего бунта почти два года назад испанские войска не получали денег, и взятие Зирикзее стало последним рывком измученной, отчаявшейся армии. Кроме того, их старая привилегия грабить захваченные города теперь категорически пресекалась, поскольку испанцы не могли позволить, чтобы их войска выглядели менее дисциплинированными, чем войска Вильгельма. Падение Зирикзее стало последней каплей, поскольку испанский генерал предоставил городу почетные условия сдачи и не допускал мародерства, на которое так рассчитывали солдаты. Ответом стал бунт.
Следует помнить, что профессиональные армии того периода не признавали иной власти, кроме власти того, кто платит. Для них была характерна корпоративная солидарность при полном или почти полном отсутствии национального чувства. Бунт в войсках можно было подавить, но когда все, включая офицеров, ополчались против правительства, армия превращалась в независимую силу и начинала воевать сама за себя. Испанская армия, оставшись без хозяина, ополчилась на Фландрию. Напрасно люди в Брюсселе обращались с гневными протестами в Совет, напрасно Совет призывал войска к порядку. Заняв крепости и ключевые пункты по всей стране, армия только насмехалась над ним.
5
Для Вильгельма это был шанс. Фландрия и Брабант пришли в волнение; король Испании, верность которому они хранили, доказал, что не способен защитить их даже от своих собственных войск, которые, прожив в стране последние восемь лет, набросились на своих хозяев с большей яростью, чем захватчики. Крики «Смерть испанцам» зловещим эхом разносились по улицам Брюсселя. За этим последовало насилие. Секретаря Херонимо де Рода, однажды заявившего, что он омоет руки во фламандской крови, линчевала толпа, Мансфилд, Рода и Берламон забаррикадировались в своих домах и тряслись от страха, в то время как народ грозился разорвать их на части. В этой наэлектризованной атмосфере 1 сентября 1576 года собрались Генеральные штаты. На Севере Штаты Голландии и Зеландии, проводившие сессию в Миддельбурге, по совету Вильгельма сразу же отправили своим братьям с Юга предложение провести переговоры по воссоединению Нидерландов.
Растерянный Юг, в отсутствие толкового лидера, под влиянием изменчивых негативных чувств, возмущения, задетого тщеславия и растущей зависти к Северу, не мог прийти к единому мнению. Разные группы и классы смотрели друг на друга с неприкрытой ненавистью. Безответственные аристократы, являвшиеся на сессию после обеда и прерывавшие дебаты, бросая свечное сало в лицо другим участникам, представляли собой самую реакционную и бесполезную часть Штатов, но, благодаря своей ненависти к испанцам, они были готовы принять предложения Севера. Совсем другие причины заставляли искать компромисса представителей городов. Они уже видели, как северные города перехватывают их торговые связи, и надеялись покончить и с этим, и с досадной блокадой своих портов. И повсюду в народе росла симпатия к принцу Оранскому. Еще десять лет назад, когда в Антверпене начались проблемы, толпа кричала: «Мы хотим принца Оранского!» Теперь этот призыв слышался снова. Казалось, забыты годы провалов и поражений, и, вспоминая, как они верили ему, люди начинали верить ему снова.
Вильгельм уже вступил в контакт со многими аристократами, используя их тщеславие и эгоизм, но не потому, что связывал с этой группой какие-то особенные надежды для Нидерландов, а потому, что очень хорошо знал: на Юге их влияние было фактором огромного значения. Проблема того, как обеспечить себе их поддержку, не оттолкнув горожан, не была непреодолимой для его дипломатического таланта. Ему не составило труда наладить контакт с людьми, которых он знал всего десять лет назад, и к концу сентября он вступил в переписку с надменным Арсхотом. Но на данный момент важнее был изворотливый и амбициозный барон де Хизе, командовавший местными добровольцами, поспешно набранными для защиты Брюсселя. Хизе представлял собой многообещающий объект. Трудно сказать, насколько хорошо Вильгельм знал этого человека и догадывался ли о том, что его глупость сравнима с его умением приспосабливаться к обстоятельствам, но опыт уже научил его пользоваться любым инструментом, даже слабым и ненадежным. И вскоре Хизе вообразил, что его власть и авторитет (единственное, что его волновало) неразрывно связаны с поддержкой принца Оранского. Между тем волна народного энтузиазма вынесла его вперед, сделав героем момента. В начале сентября 1576 года, воспользовавшись своей должностью капитана городской гвардии Брюсселя, Хизе ворвался в Государственный совет и, невзирая на яростные протесты Мансфилда и хныканье Берламона, схватил всех испанских членов совета. Арсхоту, которого, несомненно, ждала та же участь, посчастливилось узнать об этом заранее, и он, сказавшись больным, не пришел на