стража из Антверпена сопровождала его на всем пути, пока ее не сменила стража Брюсселя, высланная из города, чтобы его встретить. Везде по берегам канала его приветствовали жители, размахивавшие зелеными ветвями и бросавшие перед ним цветы. У каждого шлюза глаза Вильгельма замечали красно-оранжевые флаги и коврики, а однажды он не смог удержаться, чтобы не остановиться с удивленным возгласом, увидев живые картины, представлявшие в его честь библейские сцены, соответствовавшие моменту, в то время как музыканты играли Wilhelmus van Nassouwe. У ворот Брюсселя его встретили представители знати Юга, и на этом приятная часть дня закончилась, потому что тут были и те, кто держал сторону дона Хуана и теперь оставил своего патрона только из опасений за свою жизнь. Арсхот не был другом принца Оранского, но он понимал, что сейчас не время это демонстрировать, поэтому он вместе со своим юным сыном приветственно улыбался человеку, которого в течение восьми месяцев пытался не пустить в Брюссель.
Неприятные минуты остались позади, и Вильгельм уже стоял внутри городских стен под защитой шумного одобрения жителей, среди которых было слишком много тех, кто кричал от радости. На рыночной площади командиры городской стражи поднесли ему торжественный кубок, но Вильгельм не соглашался выпить его, если офицеры не присоединятся к нему, поэтому на глазах всего народа они с улыбкой провозгласили за него тост, и все вспомнили, что принц Оранский всегда так поступал. «Даже если бы он был ангелом с небес, – писал Дейвисон, – его не могли бы принимать лучше». Они «принимали его как ut Pater Patriae[19], потому что называли его так и считали его таковым». Всю дорогу от Гран-Плас до самых ворот дворца Нассау не прекращались крики, приветствия и стрельба из пистолетов. Дворец Нассау долго стоял заброшенным и не ремонтировался, поэтому из-за вибрации с крыши упало несколько кусков сланца, а из стен вывалилось несколько кирпичей, хотя – слава богу – никто не пострадал. Нам неизвестно, как встретили эти славные дни пустые комнаты дворца, наспех обставленные самым необходимым; нам неизвестны сомнения и тревоги, воспоминания и надежды, печали и радости, наполнявшие и сжимавшие сердце Вильгельма Нассау. Конечно, прежде всего, его занимала политика и дела ближайшего будущего. Но какая панорама прошлого открывалась здесь перед ним. Здесь он вырос, здесь стал мужчиной и впервые ощутил вкус к жизни, здесь испытал первые наслаждения и впервые почувствовал свою силу, и здесь же он был объявлен предателем. Но какие бы похвалы ни слышал он в дни своей блестящей молодости, он никогда не знал такого часа, как этот, когда весь город из конца в конец выкрикивал его имя, когда весь город хотел видеть только одного человека, и этим человеком был он.
Глава 7Без надежного фундамента1577–1579
1
Пока толпа кричала и радовалась, Вильгельм уже планировал первые действия своей кампании по примирению разобщенного, сбитого с толку Юга с Севером и воссозданию старых свободных Нидерландов. Десять лет восстания и репрессий, наложившиеся на столетия городских мятежей, споров по поводу привилегий, соперничества между бюргерами, крестьянами и знатью, на религиозные, национальные и языковые различия, не способствовали превращению страны в единую нацию. В ней по-прежнему существовало две группы: те, кто говорил на французском, и те, кто говорил на фламандском. Революция и сопротивление в северных провинциях добавили к ним третью группу, разделив тех, кто говорил на фламандском, на две части и создав нацию голландцев в прямом и полном смысле этого слова. Вильгельм сделал их язык официальным языком Севера, что, хотя и было разумным в свое время, теперь, когда Север и Юг воссоединились, могло лишь подчеркнуть трещину в этом союзе. Кроме того, к осени 1579 года на Юге стала снова набирать силу древняя вражда между валлонами и фламандцами, притихшая в атмосфере общих несчастий. К этому следовало добавить тот факт, что Голландия и Зеландия, выковавшие этот союз ценой шести лет героической борьбы, не желали расставаться со своей независимостью и возвращаться в подчиненное положение, которое они занимали в дни былого величия Юга. Они одни отстояли национальное достоинство Нидерландов, когда Юг пал духом, и – что было более важно в практическом плане – за последние три года они наладили морскую торговлю, которая оказалась бы под угрозой при воссоединении с Югом. В то же время Юг с его более древней традицией благополучия и доминирования меньше всего был готов принять Север как равный себе.
И все же над всеми национальными проблемами превалировала проблема религии. Политически Север был кальвинистским, поскольку кальвинистское меньшинство контролировало государственную машину, оправдывая этот контроль успешным ведением войны. Юг политически был католическим, и существование сильного кальвинистского меньшинства в Брюсселе и Антверпене, в Валансьене, Брюгге и Генте только подчеркивало общее недоверие к этой конфессии. Вильгельм, хотя и выступал за религиозную терпимость, последние пять лет был кальвинистом и неизбежно стал ассоциироваться с кальвинистской партией уже потому, что представлял Север. Таким образом, его задача состояла в том, чтобы удержать католический Юг, не потеряв кальвинистского Севера, и объединить их, никем не жертвуя.
Вторая задача Вильгельма состояла в том, чтобы сохранить политическое единство самого Юга. В отличие от невежественного дона Хуана, он не стал бы совершать ошибок по незнанию. Он знал о Юге все, что требовалось знать, но это знание не обнадеживало. На Севере знать отошла на второй план, и бюргеры совместно с мелкими землевладельцами правили без помех. Но на Юге даже с этой точки зрения все оставалось неясным. Твердолобые феодалы вроде Арсхота могли сколько угодно возмущаться вмешательством испанцев, но они были намного сильнее преданы королю как таковому, чем сельским жителям более низкого социального положения. Находясь во власти предубеждений, они отчаянно боялись растущего влияния бюргеров в Генеральных штатах, ненавидели и презирали комитеты городских жителей, управлявшие Брюсселем, Антверпеном или Гентом, влияние которых в эти смутные времена быстро росло. Те представители южной аристократии, которые, подобно Сент-Альдегонду, шли в ногу со временем и ставили интересы страны или веры выше своих личных интересов, уже перешли в ряды сторонников Вильгельма, пережили с ним изгнание, потеряли свои южные земли, а с ними и влияние на Юге. В результате классовая вражда была четко очерченной и потому весьма опасной. Вторую и, вероятно, более серьезную проблему Юга представляло кальвинистское меньшинство, склонное, как хорошо знал Вильгельм, к опасным вспышкам и часто связанное с экстремистскими группами в городах. В силу своего излишнего энтузиазма кальвинисты могли с легкостью подорвать доверие большинства к плану Вильгельма по объединению страны и насаждению религиозной терпимости. Они были абсолютно лишены понимания политической целесообразности и солидарности со своими северными братьями.
Военная ситуация на сей раз тревожила Вильгельма гораздо меньше, чем политическая. Дон Хуан с остатками испанской армии на тот момент не представлял опасности. Войска и флот Вильгельма уверенно контролировали положение и на суше, и на море. Местные добровольцы и остатки местной армии, которые сохраняли лояльность испанцам и действовали сообща с испанской армией до ее мятежа прошлым летом, теперь готовы были подчиниться Генеральным штатам и действовать против испанцев. Их реальным командиром был адмирал Боссю, которого Вильгельм знал еще со времен регентства Маргариты и изредка видел в последние восемнадцать месяцев, после того как его взяли в плен.
Таковы были трудности, которые предвидел Вильгельм, и группы, чей эгоизм ему предстояло обуздать или обойти и чью вражду он должен был погасить, прежде чем Нидерланды смогли бы очнуться от долгой ночи испанского правления и объединиться в единую живую нацию.
2
Первыми, кто встретил его у ворот Брюсселя, были Арс-хот и другие аристократы, и о них ему следовало подумать в первую очередь. Арсхот выглядел как нельзя более дружелюбным. В своих письмах Вильгельму он теперь называл себя не иначе как «ваш самый сердечный друг, готовый служить вам», и в тот же вечер пригласил его к себе на ужин. Вильгельм принял приглашение и уже через час или два без лишних формальностей пришел в дом Арсхота, где полночи ел, пил и развлекался.
Он больше не был так богат, как в далеком прошлом, но ему вернули некоторые из его земель, и он мог позволить себе ответное гостеприимство, более-менее соответствовавшее нравам Брюсселя. Обладая способностью быстро осваиваться на месте, Вильгельм понимал, что неформальный стиль Делфта не годится для столицы Брабанта, где даже от народного вождя ждут определенных манер, принятых среди людей его положения. Он сохранил привычку ходить по улицам пешком, но приемы в его доме были частыми и щедрыми. Брюссель не изменил способа ведения политических дел, и Вильгельм с его обычной естественностью и проницательностью с легкостью вернулся к освященным временем обычаям.
На следующее утро он занял свое место в Генеральных штатах по праву владельца земель в Бреде и принадлежности к брабантской аристократии. Собрание без лишнего шума проголосовало за его избрание штатгальтером этой провинции. Это было равносильно избранию губернатором Нидерландов, поскольку контроль над Брабантом согласно давней традиции возлагался исключительно на центральное правительство, и такое предложение, похоже, оказалось для Вильгельма неожиданным. Он отказался, собрание настаивало. Он отказался второй раз, чтобы, как минимум, иметь время обдумать ситуацию. Но когда ассамблея повторила свое предложение в третий раз, ему оставалось только согласиться. Глядя с кислым видом, как Вильгельм подобно Цезарю отказывается от величия, Арсхот и его друзья думали, что знают этого хитрого