тор должен был происходить из древней династии бургундских герцогов. Сам Вильгельм не имел наследственного права на такое положение и слишком хорошо оценивал ситуацию, чтобы выдвинуть себя вопреки этому, поскольку в таком контексте его личные заслуги перед Нидерландами не имели никакого значения. Если бы в своей ошибочной попытке усилить свою позицию Вильгельм ухватился за возможность стать сувереном, он бы лишился самой сущности своей власти, поскольку люди верили ему только потому, что он никогда ни словом, ни делом не превышал ту власть, которую они ему дали.
Исходя из положения дел в Европе у Вильгельма был выбор из двух принцев: эрцгерцог Маттиас или герцог Анжуйский. Маттиас, который был Габсбургом, потомком герцога Карла Смелого и кузеном короля Филиппа, являлся самым лучшим кандидатом. Политически многое зависело от той помощи, которую он мог получить от своего брата императора, и возражений со стороны Испании. Зимой 1577/78 года казалось возможным, что потрепанный и потерпевший поражение король Филипп передаст непокорные Нидерланды своему молодому кузену. С другой стороны, если бы помощь императора оказалась недостаточной, а противодействие Испании – сильным, от Маттиаса, возможно, пришлось бы избавляться. Второй кандидат, герцог Анжуйский, как личность, располагал к себе еще меньше, чем Маттиас. Если Маттиас был безобидным ничтожеством, то Франциск Анжуйский был человеком эгоистичным, бесчестным, самовлюбленным и амбициозным. Но он был братом короля Франции и мог, если бы согласился защищать Нидерланды, оказать существенную помощь. Династически он происходил из того же семейства Валуа, что и первые бургундские герцоги.
Это была затянувшаяся трагедия последних лет жизни Вильгельма. У него было всего два орудия, с помощью которых он мог бороться за свободу нации: одно хрупкое, а другое своим острием повернулось против руки, которая его держала.
Пока Вильгельм разыгрывал карту Маттиаса против ставленника Филиппа дона Хуана, этот принц все еще проявлял активность из своего убежища в Люксембурге. Триумф его великого противника, по словам английского агента, «взволновал его до глубины души», но вместе с тем побудил к дальнейшим действиям. Он по-прежнему предлагал Штатам мир, хотя теперь никто уже не придавал значения его словам. Политический опыт показал, что король Испании, лицемерно протягивая бельгийскому льву оливковую ветвь, прятал за спиной ошейник и цепь. «Если бы король мог вести войну, ни о каком мире не было бы и речи», – сообщали английские шпионы. Герцог Гиз – лидер экстремистской католической партии Франции – кружил вблизи границы с Фландрией, готовый, как утверждали слухи, оказать помощь дону Хуану. А постаревшая Юлиана, с тревогой следившая за происходящим из Дилленбурга, заботливо спрашивала, достаточно ли хорошо ее сын понимает двуличие своих врагов, и в письмах предупреждала его остерегаться лживых мирных предложений, сделанных «Sattan in Schafsbelzkleyde» – Сатаной в овечьей шкуре.
Но Вильгельма испанское двуличие пугало меньше, чем испанская сила. Осенью 1577 года на пути в Нидерланды были подкрепления в количестве почти двадцати тысяч солдат под командованием принца Пармского Александра Фарнезе, единственного сына регентши Маргариты. Парма всегда пользовался популярностью толпы в Нидерландах и красивым мальчиком, и молодым щеголем, поскольку он был ярким, щедрым и дружелюбным. Вильгельм помнил его по тем далеким дням десять лет назад, когда его великолепные свадебные торжества в ноябре 1567 года стали удачным прикрытием для заговора конфедератов. Уже тогда под легкомысленной внешностью Вильгельм распознал острый ум. Теперь, после десяти лет ошибок, король Филипп наконец назначил правильного человека, чтобы вернуть себе Нидерланды. И теперь настала очередь Вильгельма беспокоиться.
Эрцгерцог Маттиас был жалким противовесом своему новому противнику, но никакой другой помощи ждать не приходилось. Франциск Анжуйский не пользовался доверием, к тому же на тот момент он совершенно охладел к Нидерландам. Елизавета Английская, на чье вмешательство Вильгельм скорее надеялся, чем ждал его, по-прежнему отказывалась предпринимать какие-то определенные действия. При таких обстоятельствах ничего не оставалось, кроме того, чтобы убедить Генеральные штаты избрать Маттиаса своим губернатором при соблюдении разумных гарантий. Пустой юнец должен был стать не более чем номинальным правителем, что он сам, видимо, воспринимал с облегчением. Политика никогда не была призванием этого сбитого с толку безмозглого болвана, которого судьба не один раз ставила в центр политического кризиса. Именно в его аморфное царствование в качестве императора Германии эта страна соскользнула в Тридцатилетнюю войну, прежде всего потому, что он не мог себе представить, как ее остановить.
Однако в Нидерландах все зависело от принца Оранского, руководству которого Маттиас подчинился с почти трогательным доверием. Исполнительная власть была возложена на избранный Штатами Совет, в котором Вильгельма представлял Сент-Альдегонд. Сам он не вошел в Совет, вероятно, чтобы сохранить независимость на случай какого-нибудь кризиса. Строго говоря, в его непосредственной власти оставалось штатгальтерство Брабанта, хотя теперь к нему по настоятельному требованию Штатов добавился пост главнокомандующего объединенными армиями Севера и Юга.
19 января 1578 года он сопровождал Маттиаса из Антверпена в Брюссель, чтобы представить его народу и Штатам. Нового губернатора приняли хорошо, хотя большая часть приветствий относилась не к нему. Тем не менее неопределенно добродушное выражение его лица было воспринято благожелательно, а Вильгельм педантично старался выказывать ему самое явное почтение. Когда он, как первый аристократ Брабанта, согласно древней традиции преклонил колено, чтобы дать клятву верности Маттиасу, восседавшему на троне под малиновым навесом, было замечено, как низко он опустил голову над рукой эрцгерцога, чтобы едва коснуться ее губами.
4
Через одиннадцать дней Парма подтвердил мнение Вильгельма о его способностях, атаковав лагерь армии Штатов в Жамблу, пока слишком многие из ее офицеров весело проводили время в столице. Разметав находившиеся там войска, он сразу же направился в сторону Брюсселя. Вильгельм спешно укомплектовал оборону и быстро переправил Штаты и эрцгерцога в Антверпен, однако положение спасли разногласия в испанском командовании. Дон Хуан при поддержке большинства своих офицеров думал, что разумнее сначала обосноваться в отделенных районах, и Брюссель получил отсрочку, а Парма двинул свою победоносную армию в южные франкоговорящие провинции. Нивель, Бомонт, Чимай, Филиппвиль, Лимбург – список потерь становился все длиннее, пока Вильгельм, оказавшийся теперь среди расстроенных делегатов Генеральных штатов, среди рассерженных членов городских советов Антверпена и Брюсселя, среди бунтующих и подавленных солдат, старался – как он это часто делал – заново вселить в людей уверенность. Это была непростая задача. Чтобы удержать вместе раздираемый внутренними противоречиями Юг, нужна была легкая победа, и, раз Вильгельм так громогласно был провозглашен спасителем, первая же неудача тут же обернулась разладом даже среди его сторонников. Кальвинисты припомнили, что в 1567 году он отказался помочь Яну Марниксу, а офицеры, многие из которых были молодыми аристократами-католиками, начали задаваться вопросом, как они согласились сражаться за Штаты и принца Оранского. Со времени большого испанского мятежа, гневных протестов против иностранцев и решения местной армии объединиться с Севером в борьбе против испанцев положение изменилось. Тогда не было никакого назначенного королем правителя, кроме ничтожного Роды, не было испанской армии, кроме взбунтовавшегося сброда. Теперь у солдат появился прекрасный командующий Парма, под началом которого был бы рад служить любой офицер. В таких обстоятельствах, заявляли они, неразумно ждать, что они будут придерживаться обязательств, взятых так давно, и сражаться под началом принца Оранского, человека, которого они не раз побеждали в прошлом. Вероятно, только за счет лояльности более опытных офицеров, и прежде всего адмирала Боссю, Вильгельму удалось той страшной весной 1578 года предотвратить развал армии Юга.
Имея дело с разочарованной армией и напуганными Штатами, с неразумным упорством не желавшими давать денег даже на свою собственную защиту, Вильгельм понимал, что помощь извне необходима как никогда. Это был тот самый случай, в котором Вильгельм надеялся на помощь эрцгерцога Маттиаса, поскольку его брат, император Рудольф, наверняка поддержал бы его. Но Рудольф медлил и, надеясь привлечь к этому предприятию германских принцев, предпочел созвать Имперский сейм, прежде чем принимать решение. Вильгельм заперся с неутомимым Сент-Альдегондом, составляя призыв одновременно правдивый, убедительный и красноречивый, чтобы расшевелить спящее сознание германцев. Тщетно. Даже заведомо убедительные аргументы, так хорошо представленные Сент-Альдегондом, не смогли побудить их проголосовать за поставки брату императора для помощи Нидерландам. Это был их шанс – если бы они его видели – уничтожить испанскую угрозу, расколов дом Габсбургов надвое и столкнув австрийскую ветвь с испанской. Но принцы Германии не смогли увидеть ничего, кроме двух лежавших на поверхности фактов: что они оказали бы любезность брату императора и сделали бы принца Оранского необычайно сильным. «Они подпустили принца Оранского слишком близко к себе, чтобы и дальше помогать ему», – писал один из делегатов. Германские принцы – кальвинисты, лютеране и католики – не могли заставить себя забыть, что по рождению этот герой, освободитель нации и надежда протестантской Европы, был всего лишь графом Нассау, да еще и из младшей дилленбургской ветви, и, значит, ему нужно было строго указать его место. Таким образом, сейм прекратил работу, так и не одобрив помощь Нидерландам. После этого все, что смог предложить император Рудольф, – это организовать в Кёльне встречу для урегулирования разногласий между Филиппом и его подданными и выступить на ней в качестве посредника.