5
Возможно, именно недостаток смелости и решимости германских принцев стал причиной безответственных действий Иоганна Казимира, кальвиниста, солдата удачи и брата курфюрста-палатина, с которым Вильгельм служил во время французской кампании 1569 года и который когда-то хотел жениться на Шарлотте. Иоганн вознамерился стать протестантским доном Хуаном. Для него не было большего счастья, чем храбро, пусть и бестолково, сражаться за какую-нибудь страну, защищая дело протестантизма. Спасать Нидерланды? Конечно, он готов это сделать. Он написал Елизавете Английской письмо с просьбой о предоставлении финансовой помощи и одновременно с этим предложил свои услуги и свой меч Генеральным штатам. Маловероятно, что в тех стесненных условиях Штаты могли отказаться, и 29 мая 1578 года кальвинистское меньшинство вопреки мнению католического большинства приняло его предложение.
Для Вильгельма этот новый союзник оказался достаточно неудобен. Он всегда был невысокого мнения об Иоганне Казимире, однако помимо личного отношения его, как никогда, тревожило сохранение баланса между католиками и кальвинистами. Отъявленный кальвинист, печально известный своей безответственностью, был последним, кого он выбрал бы себе в союзники, когда даже его такта и беспристрастности едва хватало, чтобы сохранить лояльность католического большинства. От этого большинства в перспективе зависели единство и сплоченность Нидерландов, и именно поэтому Вильгельм с явным намерением обеспечить противовес непрошеному союзу с Иоганном Казимиром вернулся к предложениям, раздававшимся из Франции.
Тем временем герцог Анжуйский, любезно улыбаясь всем посланцам из Нидерландов при дворе своего брата, снова собирал сведения для наступления, чему благоволила его мать, которой очень хотелось видеть сына пристроенным. Анжу совершенно не интересовали стремления Нидерландов, но ему нравилась идея обрести независимость и собственное королевство. В течение всей той весны он пытался создать себе опору в Нидерландах, для чего держал пару посланников, ходивших на задних лапках перед Штатами и кормивших их неопределенными обещаниями. Однако задача оказалась неосуществимой для его посланников. Народ был настроен к Анжу настолько недоброжелательно, что ему даже приписывали заговор с целью убийства принца Оранского и желание стать единоличным правителем Нидерландов. Переговоры тянулись с мая по июнь 1578 года, когда Анжу решил, что его час настал, и в сопровождении огромной свиты из гвардейцев, слуг, пажей и своей обычной стаи фавориток без приглашения объявился в Монсе. Вильгельм знал, как можно это использовать. Он не сомневался, что появление Анжу преследовало чисто эгоистические цели, но оно было весьма кстати, поскольку помощь была очень нужна, а помощь со стороны католика в особенности. Кроме того, хотя Анжу был ненадежным другом, он стал бы опасным врагом. С помощью малоприятных, но убедительных аргументов Вильгельм уговорил Штаты принять предложенный альянс. Анжу пообещал в течение трех месяцев дать десять тысяч пехотинцев и три тысячи всадников, гарантировал свободу совести и даже отказался от первоначального требования передачи ему нескольких городов в качестве обеспечения. В ответ на это ему был присвоен титул, предусмотрительно изобретенный Вильгельмом специально для него, – защитник свобод Нидерландов. Все, что он получил, должно было стать основанием для того, чтобы он мог занять место Маттиаса.
Пока договоренности с Франциском Анжуйским еще обсуждались, приезд Иоганна Казимира уже успел бросить тень на все происходящее. В Брюгге, Антверпене и Брюсселе толпа набрасывалась на католиков, а в Генте, который с таким трудом успокоили прошлой зимой, кальвинистское меньшинство, заставив замолчать менее решительных членов городского совета, нападало на католические церкви, закрывало их и отправляло в тюрьму монахов, священников и набожных горожан. Имбизе и Рихове, теперь контролировавшие Совет, не слушали никого, кроме толпы и безответственного кальвинистского проповедника Датенуса. Этот взрыв произошел в самый неподходящий момент. Вильгельм, постоянно находившийся со своими войсками и выезжавший из лагеря только на совещания Штатов, диктовавший за утро по двадцать писем на разные темы, принимавший посланцев, просматривавший донесения с Севера, с Юга, из лагеря Пармы и из своего собственного, старался как мог, и все ради того, чтобы донести свои идеи о единстве нации до мелких сепаратистских групп, чтобы день за днем направлять события к этому, и только этому концу. Сердцевиной всего являлся вопрос религии. Если бы его удалось решить, как предписывало Гентское примирение, исчезла бы угроза восстановлению единства провинций. Вильгельм планировал заняться этим на досуге осенью, когда зима остановит военные действия. «Если бы не эта внезапная вспышка в Генте, – говорил он английскому послу, – дело можно было бы отложить до конца сентября». Но теперь кальвинисты настаивали на немедленном и, следовательно, недостаточно продуманном урегулировании, к которому страна не могла подготовиться должным образом.
В атмосфере общей спешки и тревоги у Вильгельма оставалось мало времени для приема английского посольства, которое наконец прислала Елизавета. Такое пренебрежение задело Вальсингама, в последние пять лет настойчиво продвигавшего голландские интересы в Англии. Он ожидал куда более активных действий от принца, об обходительности которого так много слышал и ради которого так преданно трудился. Но когда долгожданная встреча состоялась, он был обезоружен и покорен искренностью Вильгельма. Теперь он видел, что скорее у Вильгельма были причины для разочарования. Елизавета колебалась, отступала, обещала и снова отступала. Она говорила, что пошлет Лестера и экспедиционные войска, но не посылала ни того ни другого; она говорила о займах, но мало что давала. Вильгельм объяснил, что он понимает и очень ценит симпатию отдельных англичан, но «не склонен открывать свои намерения тем, в чьем содействии сомневается». Вальсингам был слишком умен и объективен, чтобы не понять справедливости этих слов.
По пути в Антверпен Вальсингам проницательно отметил возбужденное настроение деревень и городков, через которые он проезжал. По большей части они были католическими, и у него создалось четкое впечатление, что большинство жителей с подозрением и возмущением относятся к новому порядку и высокомерным заявлениям, которые делали кальвинисты. Правда заключалась в том, что, как всегда, когда у протестантов Юга появлялась надежда, домой возвращались изгнанники. Нидерланды маленькая страна и от Восточной Англии или Кёльна всего в двух-трех днях пути, и беспокойные фанатичные группы изгнанников, которые так и не нашли себе постоянного пристанища ни на Севере, ни в Рейнланде или Англии, снова возвращались домой. Эти люди неизбежно оказывались изгоями общества, их пристрастия и трудный характер не позволили им начать новую жизнь за границей, и теперь они возвращались к своему старому пристанищу не потому, что хотели этого или надеялись вернуться к прежней жизни, которую нарушил приход Альбы, а просто от постоянной тяги к переменам. Политические партии всегда склонны привлекать к себе людей такого сорта, и несчастье Нидерландов заключалось в том, что их географическое положение и экономическое устройство способствовало росту этой группы.
Пока эти люди воспламеняли толпу, за каждым движением и жестом Вильгельма, даже за мельчайшим изменением выражения его лица пристально и с подозрением наблюдали. Каким он был, покидая Штаты, уверенным или подавленным, веселым или печальным? Улыбнулся ли он одному или перекинулся словом с другим – обо всем этом сообщали, шептались и строили предположения на рыночных площадях и в тавернах Антверпена и Брюсселя, а затем и по всей стране. Где бы он ни находился, повсюду собирались люди, иногда чтобы поприветствовать его, но все чаще чтобы понаблюдать за ним и покритиковать. Во время одного из обедов во дворце Нассау жарким летним днем Вильгельм вышел из-за стола и на несколько минут остановился у окна. Он разговаривал с Леонинусом, и с улицы был виден его суровый усталый профиль. Ага! – шептались люди, старый лис Леонинус пытается заманить его в ловушку в интересах католиков.
Личная жизнь Вильгельма в то время почти перестала существовать. Шарлотта с детьми провела несколько месяцев в Бреде, изредка навещая его. Чтобы побыть с ним несколько часов, она по полдня тряслась по дорогам в безрессорных каретах шестнадцатого века. Но она снова была беременна, и с окончанием весны такие поездки стали для нее невозможны. Готовясь к родам, она забрала с собой детей и переехала в Антверпен. Юному Морицу составил компанию его двоюродный брат и лучший друг Филипп, сын Иоганна, который был на год старше его. Сам Иоганн курсировал между Севером и Югом, действуя официально как штатгальтер провинции Гелдерланд, неофициально как доверенное лицо и советник своего брата. В последние месяцы они сильно сблизились, хотя более жесткий характер и агрессивное упрямство Иоганна не позволяли ему стать таким же ценным союзником Вильгельма, каким был Людвиг. Кроме того, его непоколебимый кальвинизм временами вызывал проблемы, хотя иногда бывал полезен. Так, отправляясь в Гент, Вильгельм обычно брал Иоганна с собой. Была еще его любимая сестра Екатерина, которая вместе со своим мужем графом Шварцбургом теперь почти все время находилась в окружении Вильгельма. Однако он был слишком загружен, чтобы наслаждаться их обществом, и даже семейные дела рассматривал в свете их политических последствий. До сих пор все его домашние, исповедавшие кальвинизм, делали это исключительно приватно, таким образом строго соблюдая условия Гентского примирения. До тех пор, пока решение религиозного вопроса не было официально принято и утверждено Штатами, Вильгельм не стал бы пользоваться своим положением и делать исключение для своей семьи.
Такая политика, безусловно, была направлена на то, чтобы успокоить католическое большинство. Но шли месяцы, и он понимал, что если не пойдет на уступки кальвинистскому меньшинству, то проблемы на Юге возникнут раньше, чем ему удастся убедить католиков. Гент и толпа вынуждали его действовать. В конце 1578 года удалось протолкнуть через Штаты усеченный вариант религиозного урегулирования. Грубо говоря, он позволял то же самое, что Соглашение 1566 года, – право протестантских сект исповедовать свою веру. Для кальвинистских экстремистов, желавших, чтобы везде исповедовали только их религию, этого было слишком мало, но слишком много для католиков, которые чувствовали себя незащищенными от требований – зачастую сопровождавшихся насилием – по использованию протестантами их церквей.