Далее Вильгельм обсуждает принципы своей политики и причины, по которым он делал то, что делал. Он писал о неосмотрительности покойного короля Франции в лесах Шантильи в 1559 году и о том, как чувство жалости и понимание своих обязательств побудили его встать на защиту Нидерландов. Он постарался наилучшим образом собрать все аргументы, полагаясь на память, поскольку его бумаги за этот период были уничтожены. Но за это время произошло так много событий, что человеческий мозг не в состоянии все помнить, поэтому он путал события и неверно соединял их вместе. Конечно, на «Апологию» нельзя полагаться как на исторический документ, но как документ психологический она имеет большую ценность, поскольку показывает, какие события и сцены запечатлелись в мозгу Вильгельма, а какие стерлись и перемешались. Да, ошибки не позволяют использовать этот документ для какой-то определенной цели, впрочем, было бы куда более удивительно, если бы Вильгельм смог ясно и точно описать все свое прошлое, если бы он четырнадцать лет спустя помнил слово в слово, что, когда и где сказал ему Эгмонт.
Достаточно странно, что, переходя к восстанию, он первым делом подчеркивает свои личные невзгоды – захват его земель, похищение его сына, – чтобы показать, что он сражался только за то, что принадлежало лично ему. Здесь мы снова имеем дело со здравым смыслом феодала, который поначалу мало что делал, исходя из своего представления о правах Нидерландов. Однако, желая предоставить более ясные объяснения европейским суверенам, он добавил, что так называемое восстание Нидерландов представляло собой не какие-то случайные беспорядки, а осознанное движение, продиктованное самым разумным и самым лучшим, что есть в этой стране. Затем он, наконец, красноречиво говорит о правах Штатов – единственного настоящего вместилища власти в Нидерландах, под началом которого и в интересах которого он действовал. В конце Вильгельм опровергает обвинения Филиппа относительно его личных амбиций и взывает к Штатам, чьим слугой, как и слугой народа, он оставался всегда: «Давайте же, объединив наши сердца и волю, сплотимся, чтобы защитить наш добрый народ… и если вы и дальше будете благосклонны ко мне, как были благосклонны до сих пор, я с вашей и Божьей помощью приму на себя решение любых задач, которые нужно решить ради блага и сохранения вас, ваших жен, ваших детей и всего, что для вас свято». Расхожее английское выражение «приму на себя» не передает точного значения старофранцузского «Je maintiendray», которое несет в себе смысл взаимных обязательств, клятвы, даваемой господином своему вассалу и вассала – своему защитнику. Это было слово Вильгельма, данное его народу, его клятва Нидерландам. До сих пор на его гербе были начертаны слова «Je maintiendray Nassau» – обычный феодальный девиз, обращенный только к семье своего обладателя. Теперь Вильгельм давал клятву Нидерландам, и опустить имя своей семьи, расширив, таким образом, узкий смысл этой фразы, – безусловно, гениальная идея.
8
Объявление принца Оранского вне закона и появление «Апологии» ознаменовали новую фазу в драме Нидерландов. Указ Филиппа и ответ Вильгельма положили конец абсурдной фикции «лояльности» мятежных провинций. Шаг за шагом путем отказа от переговоров с доном Хуаном и заключения альянсов с эрцгерцогом Маттиасом и герцогом Анжуйским была подготовлена основа для объявления независимости. Она естественным образом вытекала из «Апологии».
Вильгельм, самый сдержанный из политиков и среди своих современников, и среди их потомков, редко говорил о теории, стоявшей за его политикой, а Сент-Альдегонд, который лучше всех знал его душу, не оставил мемуаров. Поэтому лучшее, что может сделать современный историк, – это оценивать его по делам. Но дела Вильгельма часто и неизбежно вытекали из обстоятельств, имея своей целью достижение какого-то сиюминутного преимущества. Разглядеть политическую линию, лежащую в основе ежедневных практических действий, – это работа с использованием догадок и дедукции. Как давно Вильгельм планировал реализовать этот финальный акт восстания? Возможно, раньше, чем мы можем предположить на основании имеющихся фактов. Может быть, во время осады Лейдена, когда он впервые отказался принять предложенные условия? Но все эти годы он сдерживал себя, чтобы укрепить моральное состояние восставших Нидерландов и обеспечить участие большего числа провинций. Глядя на девять лет, прошедшие с момента его успешного возвращения, мы начинаем различать генеральную линию его политики, проступающую сквозь сложную канву его действий. Он тянул время, стараясь укрепить престиж и единство страны.
Насколько он преуспел? Не совсем, но все же сверх всяких ожиданий. Самые опасные кальвинистские экстремисты ушли со сцены, религиозный мир на Юге был более или менее достигнут. Парма удерживал валлонские провинции, но только их и расположенный на окраине Люксембург. Тринадцать из семнадцати провинций согласились на альянс с Анжу; тринадцать из семнадцати приняли предложение Вильгельма об учреждении центрального исполнительного совета, который должен был заниматься военными и финансовыми вопросами. Зимой 1580/81 года, три года спустя после бури разочарований на Юге, Вильгельм мог оглянуться и признать, что его достижения превзошли все ожидания. Он спас не только часть Нидерландов, говорившую на фламандском, но и спас Нидерланды в целом со всеми их противоречащими друг другу правами и внутренними раздорами, с их храброй, опасной и незащищенной независимостью. Наконец-то он мог весело провести Рождество в кругу семьи. Мари де Сент-Альдегонд, дочь его первого министра и главная фрейлина его жены, выбрала момент и поднесла принцессе и принцу Оранским свой альбом, чтобы они сделали записи. «Je maintiendray», – написал через всю страницу Вилгельм. Ниже Шарлотта добавила своим красивым летящим французским почерком испанскую фразу: «Una sola aurora ha de veneer mi noche» – «Всего одна заря способна победить ночь». Шарлотта не знала испанского, и есть подозрение, что это одна из тех пометок, которые пару раз делал Вильгельм, очень похоже имитируя ее руку. «Una sola aurora…» Их заря действительно наступила.
Пока «Апология» экземпляр за экземпляром выходила из-под печатных станков Делфта и Лейдена, чтобы отправиться в книжные лавки всей Западной Европы, в мае 1581 года в Амстердаме собрались Генеральные штаты Объединенных Нидерландов, чтобы подготовить декларацию о независимости. Это заняло больше времени, чем они думали, и, когда летняя жара начала испарять воду из каналов, а споры по-прежнему не подавали признаков скорого окончания, делегаты переместились в прохладный аристократический, едва превосходивший по своим размерам деревню городок, который в давно минувшие дни был столицей Голландии и чье название С.-Гравенхаге, что означает «графский участок», напоминает о тех феодальных временах. Этому событию суждено было дать Гааге шанс вернуть ее былую славу. Здесь 24 июля Генеральные штаты заложили основу своего окончательного разрыва со своим господином королем Испании, провозгласив Вильгельма принца Оранского главой правительства до тех пор, пока не будет найден новый суверен. Здесь же на следующий день они отпраздновали свой выбор официальным банкетом. Мы почти ничего не знаем об этом банкете, даже то, присутствовала ли на нем Шарлотта, хотя более вероятно, что там присутствовали одни мужчины. Неизвестно, взял ли туда Вильгельм своего четырнадцатилетнего сына Морица, поскольку случай был не из тех, когда стоило акцентировать внимание на династии, тем более что он снова отказался занять трон суверена. В тот вечер в Гааге праздновали рождение нации, а не триумф одного человека, а если и триумф человека, то только потому, что многие из собравшихся делегатов видели в принце Оранском олицетворение этой нации.
Мы знаем, как выглядел Вильгельм в том 1581 году, поскольку делегаты сочли событие достаточно значимым, чтобы пожелать иметь его портреты на стенах своих ратуш, и большое количество портретов, висящих по сей день в галереях для публики и муниципальных зданиях, безусловно, являются копиями с портрета Адриана Кея из Антверпена, написанного в то самое время. За тридцать лет, прошедшие с тех пор, как его написал Антонио Моро, принц Оранский изменился почти до неузнаваемости. Его худощавое лицо стало уже, вокруг глаз появились морщины, высокий лоб прорезали глубокие складки, а когда-то густые рыжеватые волосы стали тоньше и поредели. Чтобы скрыть этот дефект, Вильгельм по обычаю пожилых людей того времени носил маленькую шапочку из черного бархата. Его лицо выглядит лицом человека на двадцать лет старше, чем те сорок восемь лет, которые едва исполнились Вильгельму. В каждой его черточке читается бремя ответственности, которое он нес так долго и так одиноко. Но глаза по-прежнему большие, ясные и внимательные, а изгиб рта более мягкий и улыбчивый, чем плотно и бесстрастно сжатые губы молодого принца. Глядя на портрет Адриана Кея, легко понять, почему простые люди открыто называли его «отцом» и приходили к нему со своими проблемами.
На следующий день, 26 июля 1581 года, Генеральные штаты единодушно ратифицировали отречение от прежнего подданства. Провинции Голландия, Зеландия, Утрехт, Гелдерланд, Фрисландия, Гронинген и Оверейссел, Мехелен и Брабант единогласно отреклись от своей верности Филиппу Испанскому, королю, который утратил все права суверена, поскольку нарушил клятву, данную своим подданным, не исполнял своих обязательств и замышлял причинить Нидерландам вред. С первых же фраз прослеживается новая для того времени политическая теория, положения которой были изложены в «Иске против тиранов», опубликованном всего за восемнадцать месяцев до этого. И принц Оранский, и Сент-Альдегонд много беседовали с автором этого трактата и после тщательного осмысления обратили его слова и теории в действие. Отречение от верности стало первым практическим воплощением теории, которое по меньшей мере в некоторых странах предшествовало серьезным посягательствам на божественное право.