Нельзя сказать, что этот аспект имел для Вильгельма какое-то особенно большое значение. Для него отречение стало кульминацией его борьбы за воссоединение. Первый шаг к восстановлению Нидерландов был сделан почти пять лет назад при подписании Гентского примирения. Теперь, спустя годы борьбы, разочарований и непонимания, он сумел навязать свою мудрость и волю упрямым недоверчивым провинциям и заставил их сделать огромный шаг вперед в сторону независимости и объединения. Как сам он писал в «Апологии»: «Поддерживайте свое единство, сохраняйте единство не на словах и не на бумаге, а на деле, чтобы вы могли стать как стрелы, связанные одним ремнем».
В единстве сила.
Глава 9«Разобщенные, мы падем»1581–1584
1
«Князь поставлен Богом, чтобы править людьми, защищать их от гнета и насилия, как пастух своих овец. Но Бог создал людей не рабами, чтобы они подчинялись его приказам независимо от того, справедливы они или нет, напротив, он создал князя ради блага его подданных, чтобы он любил и поддерживал их, как отец своих чад или пастух свое стадо… И если он не делает этого… а угнетает их и ищет возможности ущемить их древние обычаи, требуя от них рабского подчинения, то он больше не князь, а тиран, и они могут не только отвергнуть его власть, но законно избрать себе другого князя, чтобы он защитил их». Так гласил «Акт об отречении от подданства». Филипп Испанский, наследственный правитель Нидерландов, был низложен, и следом логично следовало избрание нового правителя. «Законно избрать себе другого князя…» – вот что было важно согласно представлениям шестнадцатого века. История еще не дошла до того периода, когда расцвели «права человека» и государству пришлось измениться в соответствии с ними. Человечество только начинало выходить за рамки жесткой средневековой теории в мир, где важен был порядок, но главное, в мир, где личный суверенитет обретал основу, а не терял ее. «Акт об отречении» не отвергал монархию в принципе; он просто провозглашал право изменить подданство.
В более широком смысле «Акт об отречении» стал важной вехой на пути Европы к свободе, но в более узком смысле он был юридической преамбулой для провозглашения новым правителем Нидерландов Франциска Анжуйского и как таковой явился проявлением политической прозорливости. Прежде всего, он позволял, не предпринимая никаких дальнейших действий, избавиться от ставшего бесполезным Маттиаса. Формально он был наместником Филиппа II, и, следовательно, после отречения от подданства его полномочия заканчивались автоматически. Маттиас, понимая, к чему идет дело, вежливо подписал отречение еще в июне. К октябрю он вернулся в Австрию, и его нидерландская эскапада завершилась.
Тем временем принц Оранский стал заместителем вновь избранного суверена, поскольку этого правителя не хотел никто, кроме него самого. За девять лет Вильгельм спас и объединил большую часть Нидерландов, создав основу единого государства и придав его жителям достаточно моральной силы, чтобы требовать независимости. За оставшиеся ему три года Вильгельму суждено было развалить то самое единство, за которое он бился – и продолжал биться, – навязывая несогласным провинциям неугодного им Анжу. Тем не менее его действия нельзя считать политически ошибочными. В политике бывают обстоятельства – и слишком часто, – когда единственно возможным выбором является плохой выбор. Из всех опасностей и зол, присущих ситуации 1581 года, он, безусловно, выбрал наименьшее.
Нидерланды стояли словно крепость, повернутая спиной к морю, которую из-за пренебрежения – а не из-за слабости – Испании по-прежнему контролировали голландцы. Нерешительность, недоверие к своим наместникам, непродуманность действий – все это сделало политику Филиппа неэффективной. Но сила есть сила, и, если бы Филипп обрушил на Нидерланды все, что имел, они были бы раздавлены. За их спиной находилась Англия, без малого хозяйка проливов, ценный союзник и опасный враг. Сбоку лежала Франция, и теперь, как однажды уже показал успех восстания, выживание Нидерландов зависело от доброжелательности Франции. Да, Франция и Испания были непримиримыми соперниками за доминирование в Западной Европе и, значит, не могли долгое время оставаться друзьями, но и недолгого времени этой дружбы могло хватить, чтобы уничтожить Нидерланды. Для этого хватило бы и года. Таким образом, хорошие отношения с Францией и Англией были жизненно необходимы им для самого элементарного выживания. Их дружелюбие стало бы первым реальным шагом к поражению Испании, их враждебность означала неизбежную гибель.
Вильгельм сделал Анжу стержневой фигурой этой ситуации. Его возведение в ранг «prince et seigneur» было платой за содействие французов, а учитывая его ухаживания за королевой Англии, которые благосклонно принимала Елизавета, платой также и за дружбу англичан. Отвергнуть его означало бы навлечь на себя неудовольствие Елизаветы и враждебность французов, иными словами, уничтожить плоды многолетних дипломатических трудов Вильгельма и добровольно отдать своих союзников Испании. Даже сейчас следовало помнить, что в Англии имелись те, кто симпатизировал испанцам, а во Франции – далеко не только они. Семейство Гизов значило не многим меньше, чем проис-панская фракция, а король гадал, как бы отправить своего братца подальше.
Следовательно, Анжу был единственным решением внешних проблем. Только он один мог обеспечить выживание с военной точки зрения. Однако внутренняя традиция и предубеждения нидерландцев восставали против этого союза, поскольку оба внешних друга, Франция и Англия, по существу никогда прежде не были друзьями Нидерландов, и историческая память о коммерческом и национальном соперничестве шла вразрез с сегодняшними интересами страны.
Но в маленькой стране с восприимчивыми людьми многое зависело от конкретных личностей. Если бы Франциск Анжуйский обладал качествами государственного мужа или военного лидера, это помогло бы разрешить опасную ситуацию. Но в этом деле удача была не на стороне Вильгельма и его народа. Франциск Анжуйский оказался одновременно необходим политически и неприемлем как личность. Природа не обделила его ни способностями, ни характером, он имел острый ум и острый язык, был самоуверен, весел и обладал даже определенным шармом. Но он вырос в обществе опасном, бурном и порочном и ничего не знал о политике, за исключением сомнительных методов, характерных для правления его матери Екатерины Медичи. В свои двадцать восемь лет он был хитрым амбициозным эгоцентриком, и в этом смысле даже превосходил других представителей французского двора, где никогда не было необходимости скрывать эти качества. Более того, со странной даже при его склонностях бессердечностью Анжу взял за правило настраивать своих приближенных против своего брата короля. В то время как фавориты Генриха III культивировали эстетику внешнего облика, приспешники Анжу старались выглядеть нарочито грубо. Его соперничество с братом стало такой привычной частью жизни французского двора, что сам Анжу, вероятно, не сознавал, насколько неприглядное впечатление могло создать его мужское окружение в Нидерландах. Впрочем, это вовсе не заставило бы его изменить свое поведение, потому что он обладал одним-единственным достоинством – полнейшим равнодушием к мнению других людей.
Несмотря на то что Вильгельм питал крайне мало иллюзий по поводу впечатления, которое Анжу мог произвести как личность, он понимал, что его присутствие необходимо. Пока герцог, находившийся в Англии, медлил, гротескно изображая любовь к Елизавете, провинции могли устать от этого альянса, возмутиться и отвернуться от него, справедливо возражая, что их защитник не проявляет большого энтузиазма по поводу своей роли. А с военной точки зрения ситуация была в высшей степени угрожающей. Одна ночная атака позволила испанцам овладеть Бредой, Турне был захвачен, и Вильгельму с огромным трудом удалось выжать из Штатов достаточно денег, чтобы заплатить армии. Но вместо того чтобы выделить деньги из своих карманов, делегаты от Брабанта проголосовали за продажу церковных земель по всей провинции – решение, которое, несмотря на весь пыл принявших его кальвинистов, непременно должно было вызвать серьезные проблемы с местным населением, большая часть которого исповедовала католицизм.
В декабре 1581 года на сессии в Антверпене Вильгельму снова пришлось увещевать Генеральные штаты. Им было обещано, что Анжу им поможет, и в ожидании его прибытия они с угрюмым упорством не желали помогать себе сами. И все же раз союзники так необходимы, то слепое потворство Штатам и пренебрежение личными усилиями означало бы просто проявить безответственность. Кроме того, Вильгельм чувствовал, что назревает новая опасность. Члены Штатов потихоньку начинали бурчать – как они делали это двадцать пять лет назад, когда требовались субсидии на войну Филиппа с Францией, – что они не понимают, почему они должны оплачивать военные расходы Анжу. Это делалось для того, чтобы исказить суть дела. Какими бы ни были личные амбиции Анжу, война в Нидерландах была прежде всего войной Нидерландов. «Это не война в этой стране, – писал Вильгельм, – это наша собственная война. Сейчас вы решаете лишь вопрос о том, что касается вас». Отречение сделало их ответственными только за себя; но главное слово было ответственными.
В то же время в Англию к Анжу шли письма, заклинающие его приехать. Но он все медлил, надеясь завоевать королеву вопреки очевидной воле ее народа, пока наконец не был послан Сент-Альдегонд, чтобы забрать его оттуда. В знак личной преданности герцогу Вильгельм включил в состав делегации своего сына Юстина, предлагая Анжу, если он согласен, сделать его своим придворным. Предложение было принято, и послушный молодой человек стал одним из членов свиты Анжу. Что думал Юстин со своим фламандским буржуазным воспитанием, отразившимся в каждой черточке его благодушного круглого лица, о своих придворных товарищах, история умалчивает, возможно, ничего особенного, поскольку ему предстояло пройти через всю свою длинную и добродетельную жизнь с несколько озадаченным мягким выражением лица человека, постоянно находящегося немного не в своей тарелке.