Как только Вильгельм ушел, вокруг тела Жауреги возник переполох. Может, все это дело рук Анжу? Судя по одежде, убийца был француз. Сент-Альдегонд, который, несмотря на обуревавшие его эмоции, сохранял присутствие духа, резко приказал обыскать тело убийцы в надежде найти свидетельства того, кто его послал. В карманах Жауреги лежало несколько дешевых металлических крестиков, которые набожные бедняки покупают в местах поклонения, клочок мятой бумаги с написанной на нем молитвой, два маленьких кусочка бобровой шкуры (Аньястро занимался мехами) и огарок зеленой восковой свечки. Этот жалкий улов подали юному Морицу, на которого в общей суматохе никто не обращал внимания. Потрясенный и напуганный, он зажал в руках эти ничтожные сокровища и разрыдался. Один из придворных его отца, более умный и спокойный, чем остальные, вывел юношу из комнаты и показал, где он может сложить эти находки, вытер ему слезы и убедил вернуться назад, чтобы помочь Сент-Альдегонду. К тому моменту, когда Мориц вернулся, при более тщательном обыске тела Жауреги удалось обнаружить два письма, оба, несомненно, написанные на испанском, что дало Сент-Альдегонду основание объявить то, что он объявил бы в любом случае, а именно, что это убийство организовали испанцы, а не Анжу. Тем временем тело выставили на главной площади Антверпена, где оно должно было оставаться до тех пор, пока не будет опознано, а численность городской стражи удвоили во избежание беспорядков.
Весть об убийстве пришла к Анжу вместе с требованием не покидать дома ни ему, ни его свите. Они уже знали нрав местных жителей, и второго предупреждения не потребовалось. Возможно, Анжу был искренне расстроен, поскольку смерть Вильгельма на тот момент была бы фатальна для всех его надежд. Он трижды ударился головой об стену и разразился громким плачем. Или, может, это была всего лишь злость по поводу испорченного дня рождения?
Шарлотта, услышав о произошедшем, упала в обморок, а Екатерина Шварцбург и две старшие принцессы разрыдались. Прошло некоторое время, прежде чем дамы пришли в себя и достаточно успокоились, чтобы войти в комнату раненого. Усилиями фрейлин Шарлотту привели в чувство, но она тут же снова потеряла сознание. Так повторялось трижды. Когда она в конце концов полностью овладела собой, сразу же – как уже было раньше – превратилась в умелую и терпеливую сиделку. Не менее умелой, чем ее невестка, оказалась и Екатерина, с давних пор обученная Юлианой. Истерические сцены, имевшие место при получении первых вестей о нападении, можно считать свидетельством того, в каком напряжении жила семья Вильгельма с тех пор, как его жизнь была выставлена на продажу.
Пока в женских покоях стоял плач и волнение, у постели Вильгельма совещались хирурги. По счастливой случайности пуля, которая прошла сквозь щеки справа налево и под углом вверх, не задела никаких жизненно важных органов и не повредила кости. Выстрел был сделан с такого близкого расстояния, что раненая правая щека оказалась обсыпанной порохом и кусочками бумаги, использованной при заталкивании заряда, в то время как пламя от выстрела спалило все волосы с той стороны лица и обожгло наружную поверхность раны. При этом обширное и тяжелое поражение мягких тканей очень сильно затрудняло обследование повреждений во рту. Существовала вероятность – и не малая, – что задета верхнечелюстная артерия, и, хотя к тому времени кровотечение почти прекратилось, некоторые хирурги опасались слишком активно обследовать рану из страха спровоцировать его снова. Возможно, таких было слишком много. Скептики скажут, что, если бы принц Оранский был рядовым солдатом и ему в спешке сделали перевязку прямо на поле боя, он оправился бы за сорок восемь часов. Но хирурги должны были проверить свои предположения насчет артерии, поэтому сомневались в лечении. На тот момент они ограничились выражением уверенного оптимизма, запретили больному говорить и прописали ему отдых и максимально возможный покой.
Но именно отдых и покой были Вильгельму недоступны. Как только ситуация на улицах стала достаточно безопасной, к нему явился Анжу, который затем сделал свои визиты ежедневными, специально оговорив, чтобы во время его посещений рана была прикрыта. Обеспокоенные доктора едва ли могли оценить такое проявление вежливости. Впрочем, уже в первые мучительные часы Вильгельму пришлось думать о политике и о людях. По всему Антверпену разносились крики о его смерти, и ничто не могло успокоить людей, пока одному из местных офицеров-добровольцев не было разрешено увидеть его. Опираясь на высокие подушки, Вильгельм принял делегата и даже сумел передать ему устное послание, в котором заклинал людей верить Анжу. И лишь вмешательство докторов заставило его замолчать.
Теперь оставалось только ждать и надеяться. Все это время, помимо перешептывающихся в передних слуг, помимо сбивавшихся в кучки людей на улицах, помимо паствы, молившейся на двух языках в церквях по всем Нидерландам, вся Европа ждала новостей из той полутемной комнаты, где принц Оранский, причудливо обмотанный окровавленными бинтами, продолжал решать не терпящие отлагательств дела своего народа, объясняя на пальцах и отправляя записки Сент-Альдегонду. А на границе с Люксембургом, на полпути от его родного Доля до Антверпена Бальтазар Жерард, который тоже вознамерился убить принца Оранского, с горьким разочарованием услышал, что его опередили. Однако, узнав, что его жертва еще жива, он с мрачной радостью продолжил свои изыскания. Гранвель возблагодарил небеса за смерть принца, а когда пошли противоречивые слухи, присоединился к тем его врагам, которые принимали желаемое за действительное. Ему прострелили щеку и челюсть? Он не мог остаться в живых. Гранвель продолжал свои отвратительные домыслы. Что будет с «маленькой монашкой и ее ублюдками»? – спрашивал он себя и продолжал, пожелав, чтобы Сент-Альдегонд, который так любил своего хозяина, захотел быть погребенным вместе с ним, как «индийская жена», – скрытый намек особенно оскорбительного характера. Раздражительный в силу возраста и злобы Гранвель вспоминал привлекательного молодого аристократа, которого так любили дамы: «теперь у него красивое лицо, и маленькой монашке будет приятно его целовать», – злорадствовал он, радуясь тому, что смерть обошлась с ним так немилостиво.
Жауреги осуществил свое покушение 18 марта 1582 года. Через семь дней стало казаться, что Вильгельм вне опасности. Он ел твердую пищу, разговаривал и занимался неотложными государственными делами. Парма угрожал перейти Маас в районе Боммеля и Венло, нужно было срочно послать туда подкрепление и одновременно отдать приказ о наступлении на Алост. Пока Вильгельм читал и подписывал письма и передавал дела, Штаты устроили суд над двумя пособниками Жауреги: священником, который дал ему благословение утром в день убийства, и одним из слуг Аньястро, посвященным во все детали заговора. Слишком хорошо понимая, какие меры могут принять разъяренные депутаты, Вильгельм через Сент-Альдегонда отправил личное послание с просьбой к господам членам Штатов не подвергать заговорщиков «тяжелым пыткам» и, если они признают их виновными, удовлетвориться быстрой казнью. Господа из Штатов неохотно признались, что планировали привязать преступников к диким лошадям, чтобы те протащили их по земле.
К счастью для них, оба несчастных злодея умерли до 31 марта, когда рана Вильгельма, которая, казалось, зажила, открылась снова. Вильгельм провел всю вторую половину дня, беседуя с Анжу, после чего ушел в половине восьмого, и у него снова началось кровотечение, продлившееся до полуночи, когда один из хирургов наконец нашел причину и остановил его, приложив к источнику кровотечения во рту пациента маленький свинцовый шарик, который нужно было прижимать пальцем. К тому времени Вильгельм потерял четыре фунта крови. На следующее утро в пять часов то ли чей-то палец соскользнул, то ли задетая вена прорвалась в другом месте, но кровотечение открылось снова и продолжалось три часа. К тому времени, когда оно ослабело, Вильгельм потерял еще фунт крови, и положение сделалось отчаянным. Тщетно стараясь остановить кровь, хирурги осматривали рану и спорили. Тем временем в комнату набились взволнованные слуги, солдаты и зеваки, которых почему-то не удалось удержать снаружи. Обувь тех, кто пришел с улицы, издавала отчетливую вонь, к ней примешивался запах зеленого лука, который жевали те, кто так торопился узнать о здоровье принца, что не успели доесть и потому дожевывали свою еду прямо здесь, сплевывая остатки луковых стеблей на пол. В этой суматохе доктора делали своему стремительно угасавшему пациенту прижигание. Наконец доктору Шутемансу из Антверпена удалось остановить кровь смесью купороса и красной меди. Но все по-прежнему нервничали, опасаясь, что эффект прижигания продлится недостаточно долго, поэтому доктора решили, что будут без перерыва по очереди зажимать пальцем место кровотечения в течение семнадцати дней.
Поначалу никто не верил, что есть надежда. Доктора давали ему самое большее неделю, а на третий день даже стало казаться, что нет смысла прилагать усилия для продления его жизни. Вильгельм, которому едва хватило сил, чтобы держать перо, нацарапал четыре строчки Анжу, в которых воздавал должное своему народу, и четыре строчки Штатам, где просил верить Анжу. Сент-Альдегонд, относивший это письмо, передал его молча, со слезами на глазах. В ту ночь Вильгельм пожелал увидеть всю семью, чтобы «пожелать им доброй ночи». Они собрались вокруг его огромной кровати: любимая жена Шарлотта, его сестра Екатерина, Мари, Мориц, Анна и младшие дети. Он смог лишь невнятно произнести, что они в руках Господа и «Es ist mit getan» – «Со мной все кончено». Эта сцена дошла до нас в описании Мари, которое она сделала в письме к своему дяде Иоганну Нассау. Действительно ли в состоянии крайней слабости Вильгельм заговорил на немецком – языке его детства, или она для удобства своего корреспондента просто перевела его слова с французского, на котором он обычно говорил, нам неизвестно.
Вопреки всем ожиданиям Вильгельм выжил. 19 апреля хирурги почувствовали, что могут спокойно перестать прижимать его вену, и перестали тревожно вздрагивать каждый раз, когда их пациент кашлял. Его предупредили, что нужно быть осторожным с разговорами, но после трех недель жидких каш он мог снова есть твердую пищу. В воскресенье 22 апреля, через пять недель после нападения Жауреги, Вильгельм первый раз встал с постели и на несколько мгновений появился в окне. Некоторые зеваки в толпе увидели его, а другие, которым это не удалось, настолько обезумели от радости, что ворвались к нему в дом и настаивали, чтобы им позволили заглянуть в его комнату. К тому времени Вильгельм уснул, и они начали роптать, что он умер, а их обманули. Они никак не унимались, и не оставалось ничего, кроме того, чтобы разбудить Вильгельма и попросить его подать им знак. Шесть дней спустя он уже прохаживалс