я по своей комнате для тренировки. Венло и Боммель были спасены, Алост взят – все в соответствии с приказами, которые он отдавал, лежа в постели. И это были хорошие знамения в отношении его выздоровления, но Вильгельм не мог радоваться, потому что Шарлотта, измотанная пятью неделями неусыпного наблюдения за ним, сильно заболела. Шесть беременностей за семь лет, месяцы, проведенные в тревоге, и, наконец, ужас последних недель были слишком тяжелым испытанием для ее организма, никогда не отличавшегося избытком сил и здоровья. Ее муж боролся за жизнь, которую у него пытались отнять, а силы Шарлотты ушли на борьбу за него. Говорили, что она простудилась во время благодарственного молебна за его выздоровление. 28 апреля ей поставили диагноз двусторонний плеврит. У нее был сильный жар, и хирург опрометчиво отворил ей кровь, надеясь снизить температуру. 6 мая еще до рассвета Шарлотта умерла. Прошло всего одиннадцать дней после того, как она преклонила колени в большом храме в честь Девы Марии, чтобы поблагодарить ее за спасение мужа, и теперь под его тихой сенью обрела вечный покой.
Некоторые думали, что Вильгельм непременно падет под этим финальным ударом. Его горе не имело бурных внешних проявлений, но «разлука с любимой грызет его сердце исподволь» писал один из английских агентов, и многие разделяли его сочувственные опасения. Шарлотту действительно любили, и часто те, кто приезжал из провинций, чтобы выразить ему официальные соболезнования, при виде Вильгельма начинали плакать, так что ему приходилось искать слова веры и утешения, чтобы успокоить тех, кто приехал успокоить его. Для него единственным утешением оставалась работа над достижением цели, ради которой Шарлотта спасала его жизнь, жертвуя своей. Теперь ему предстояло в одиночку, если не считать верного сдержанного Сент-Альдегонда, нести эту гигантскую ношу.
4
Все это время в Риме и Мадриде по-прежнему нетерпеливо ждали, что Вильгельм умрет. «Этот несносный Оранский никак не может покончить со своей смертью», – жаловался Гранвель, который на какое-то время твердо уверился, что Вильгельм действительно умер, а его сторонники просто скрывают этот факт. Даже когда сообщения о его выздоровлении окончательно подтвердились, его враги продолжали обманывать себя в тщетной надежде, что восстановилось его здоровье, но не его рассудок. После того как и это предположение оказалось ложным, единственным утешением для Гранвеля осталась надежда, что у Бога в запасе есть еще более страшный конец для принца Оранского.
Когда к концу мая Вильгельм снова смог полностью отдаться служению отечеству, он обнаружил, что ситуация, которую несколько разрядило взятие Алоста, снова ухудшилась. Подкрепления, которые набрал Анжу, оказались не такими значительными, как он надеялся, и, к сожалению, далеко не такими боеспособными. Основная тяжесть по обеспечению обороны по-прежнему лежала на армии Штатов, в то время как Парма, получивший свежие войска из Испании, теперь имел в своем распоряжении шесть тысяч человек, что более чем в два раза превышало все, на что мог рассчитывать Вильгельм. С таким превосходством в силе Парма решительно настроился наконец завоевать выход к морю и двинулся вперед. В июле он взял Ауденарде и, определенно, нацелился захватить Дюнкерк, а если хватит сил, то даже взять Антверпен штурмом со стороны суши.
Французские офицеры Анжу очень вяло сотрудничали со штабом Вильгельма, так что контратака, на которую все надеялись, оказалась невозможной. И снова, третье лето подряд Вильгельм сократил свою линию и занял позицию для обороны. Когда Анжу только приехал в Нидерланды, некоторые скептики предсказывали, что «он обещает чудеса, но ему придется поторопиться, иначе людям надоест его безобразное лицо». Совершенно ясно, что это третье лето обороны и отступлений стало горьким разочарованием для тех, кто согласился терпеть Анжу в качестве Защитника только ради той помощи, которую он мог дать. Юг был разочарован больше, чем Север, но разочарование постигло обоих, поскольку они ждали большего и поскольку опасность, угрожавшая их стране, усилилась. Кроме того, ни присутствие Анжу, ни личные усилия Вильгельма нисколько не улучшили ситуацию с религией: по всему Брабанту и Фландрии кальвинистское меньшинство продолжало угрожать и преследовать католическое большинство. Несмотря на все свои старания, Вильгельму удалось гарантировать свободное проведение католических богослужений только в одной церкви Антверпена. Недовольство росло день ото дня, и те католики, которые надеялись, что Анжу улучшит их положение, теперь все чаще и чаще посматривали в сторону Пармы. Если католики молча отворачивались от Вильгельма, то кальвинисты продолжали критиковать его и упрямиться.
Опасность, угрожавшая Вильгельму лично, снова всколыхнула волну народного поклонения, но в течение лета его настойчивые высказывания в защиту Анжу вызвали обратную реакцию. Именно в это время перестраивая свои личные финансы при помощи своего давнего друга Аренда ван Дорпа, Вильгельм резко сократил расходы на содержание своего двора, чтобы взять на себя более половины ежемесячных выплат армии вместе с такими дополнительными затратами, как ружья, боеприпасы, почтовая служба, голуби, шпионаж и разведка. Таким образом, осенью 1582 года Штатам оставалось дать всего лишь недостающую половину, что они, вероятно, сделали бы в конце концов, но они тянули время. Ежедневно делегаты приезжали и уезжали, торопясь вернуться в свои провинции, чтобы отчитаться о ходе дел, а потом опять ехать в Антверпен с новыми инструкциями. Получалось, что заседания прекращались, поскольку какая-то значимая делегация уехала домой за указаниями. К тому времени, когда она возвращалась, уезжала другая делегация. Иными словами, Генеральные штаты вели себя, как обычно, как стадо неуправляемых овец, пытающихся увильнуть от следящей за ними собаки. Идея Вильгельма о центральном исполнительном комитете, похоже, канула в Лету. Анжу, у которого не было никакого опыта в подобных делах, воспринял все это как намеренное оскорбление, нанесенное лично ему.
Ранним ноябрьским утром он в ярости ворвался в дом Вильгельма. Вильгельм в это время лежал в постели, поскольку из-за болезни он взял себе за правило, проснувшись, сразу начинать заниматься делами, еще до того, как вставал где-то ближе к полудню. Ему удалось успокоить разгневанного молодого человека, объяснив ситуацию и указав, что предмет его жалоб вызван не намеренным проявлением злой воли, а обычным беспорядком. Чтобы окончательно удовлетворить Анжу, он отправил Сент-Альдегонда со специальным посланием, заклиная Штаты в их же собственных интересах быстро принять решение. Анжу удалился с довольным видом. Но к тому времени между ними уже возникла взаимная неприязнь, которую с трудом прикрывала тонкая пелена хороших манер. Анжу что-то затевал, и Вильгельм это знал. Но, даже наблюдая за герцогом, он недооценил степень его низости.
Герцог Анжуйский планировал ни больше ни меньше как свергнуть и Штаты, и принца Оранского, и с помощью государственного переворота стать безраздельным хозяином Нидерландов. У него были – или он воображал, что были, – подкупленные коменданты в гарнизонах многих значимых городов, например в Термонде, Брюгге, Ал осте и Ньюпорте. План состоял в том, чтобы быстро захватить Антверпен и тем самым дать своим приверженцам знак о начале восстания. Однако, как это часто бывает, слухи об этом плане просочились наружу, а его поведение сделалось немного странным, хотя и нельзя сказать, что необъяснимым.
Вильгельм, который догадывался о его намерениях, но не знал ни даты, ни масштаба заговора, стал еще более осторожен в обращении с герцогом. Тем не менее некоторые из его самых умных друзей, например Дюплесси-Морне, по-прежнему уговаривали его больше доверять Анжу. Герцог привел свои войска к Антверпену под тем предлогом, что город нуждается в защите, но горожане из осторожности отказались пустить их за стены, а также отвергли на вид безобидное предложение оставить городские ворота открытыми после наступления темноты, чтобы позволить телегам с продовольствием свободно въезжать и выезжать из города. В ночь на воскресенье 16 ноября 1583 года власти Антверпена в ходе проведения своей обычной ежеквартальной проверки иностранцев, находящихся в городе, с тревогой обнаружили не менее трех тысяч французских «визитеров». Не придумав никакого более действенного способа предотвратить беспорядки, они велели, чтобы на все окна, выходящие на улицу, были выставлены зажженные свечи, дабы их свет препятствовал совершению какого-либо тайного насилия. Ночь действительно прошла без происшествий, но на следующее утро Анжу явился верхом к Вильгельму, который, как обычно, занимался делами, оставаясь в постели, с невинной на первый взгляд просьбой после полудня принять участие в смотре войск в окрестностях города. Сомневаясь в его намерениях, Вильгельм просил его извинить, после чего Анжу уехал, по-прежнему пребывая в отличном настроении. Он успокоил свою совесть, попытавшись выманить принца Оранского из города ради его безопасности, и теперь, если он не поймет намека, за свою кровь он будет отвечать сам.
Затем Анжу прослушал мессу, пообедал раньше обычного и, когда большинство городского люда сидело за едой, поскакал к выезду из города в сопровождении нескольких приятелей и фламандского офицера, командовавшего гарнизоном Антверпена. Всю дорогу он шутил и смеялся. Когда перед ними распахнулись городские ворота, его спутники подняли пистолеты и застрелили караульных.
«О, монсеньер! – воскликнул ехавший рядом с ним фламандский офицер. – Что вы делаете?»
«Я собираюсь стать хозяином этого города с помощью своих собственных людей», – заявил Анжу и указал на французские войска, стоявшие прямо за воротами. Больше он не успел ничего сказать, поскольку, как только караульные рухнули на землю, французы завладели незащищенными воротами и с криками «Город взят! Да здравствует месса!» хлынули в город. Сам Анжу приветствовал их, благоразумно оставаясь далеко за воротами.