Я молча подошла к столу и стала убирать бутылки. А король-то наивно полагал, что новоиспеченные папаши тут же окружат бедную Золушку заботой, расколдуют ее, будут мастерить кроватку, покупать красивые распашонки и пеленки!
– Стоять! Руки убери! Ты что? Не видишь, что там еще полбутылки! – заорал Болик, хватая меня за руку и больно ее сжимая. Такое чувство, будто я тут не бутылку со стола убираю, а бриллиантовое кольцо из витрины попыталась вытащить. И меня только что поймали на горячем.
Я вышла из комнаты, звеня пустыми бутылками, а за стеной раздались голоса.
– У тебя печет? У меня такое ощущение, что у меня все горит… – простонал Болик.
– Ха! Ну не я же сюда девок водил! – съязвил Лелик, звеня бутылками. – У тебя тут своя есть, а тебе, видите ли, разнообразия захотелось! Сдохнешь, трон мне достанется…
Я чуть не рассмеялась, идя по коридору.
– Смею разочаровать. Пункт приема стеклотары обанкротился, – раздался голос кота из темноты. – Будешь убирать бутылки, прихвати завещание!
Братья вышли из столовой. Лелик шел нормально, а Болик – раскорячившись, как уточка. Они скрылись в конце коридора, громко хлопнув дверью.
– Бросай бутылки, я все сам уберу, – заметил кот, превращаясь в Фея.
Стоило крестному щелкнуть пальцами, как все бутылки исчезли со стола, а я осторожно взяла завещание, свернула в трубочку и отдала ему со словами: «Будешь дома – передашь Золушке».
– Не переживай, Мышка, – усмехнулся Фей, глядя на пустые тарелки. – Я, как владелец эксклюзивного ресторана «Рвотная кухня», обязательно выставлю им счет. Но попозже. Только боюсь, что на чаевые у них здоровья не хватит.
Через полчаса снова зазвенел колокольчик. Я спустилась, испытывая предельное раздражение. Судя по крикам, пьянка поменяла место дислокации и переместилась в одну из спален. Правильно, а зачем далеко ходить? Кровать рядом. Если что – ползти недолго.
– Еще вина! – заорал Лелик. – Все, что есть, тащи сюда! Нам подумать надо!
Болик уже висел половиной тушки на кровати со спущенными штанами и сопел. Мы с котом направились в погреб, где я выгребла пять последних бутылок.
– Три – им, две – нам. Надо же как-то отметить наш кулинарный дебют? – сладко заметил кот.
Котишка соскочил с меня на подступах к комнате. Я осторожно приоткрыла дверь и увидела, что Лелик совсем обмяк в кресле. Болик раскатисто храпел на кровати. Меня заинтересовала бумажка, лежащая на столе, с зачеркнутыми числами и месяцами.
– Мне сказал номера, если он не обманщик, на которые нам выпадет[3]… трон. Кто последний, тот и папа, – раздался едкий голос из темноты.
Фей вышел из сумрака и приложил палец к губам. С ехидной улыбкой он взял под руки безвольное тело Лелика, стянул его с кресла и усадил на пол, прислонив к волосатой ноге Болика. А потом достал стручок красного перца и провел несколько раз по губам принца.
– Я же сказал, что в районе эпидемия. Все, Мышка, можем отдыхать спокойно. Если что случится, мы узнаем об этом первыми, – мерзко рассмеялся Фей.
На чердаке было тихо. Сквозь дырявую крышу сверкали звезды.
– Пей, – усмехнулся крестный, когтем доставая пробку из бутылки.
Я вытащила подушку, прислонила ее к стене и уселась с ногами на кровать. У вина был кисловатый привкус. Мы молча пили каждый из своей бутылки. С каждым глотком я ощущала, что в голове мутнеет, очертания расплываются, звезды, которые сверкают сквозь дыры в потолке, сплетаются в блестящие ленты.
– Мышка, сдавайся! – сладко произнес Фей, делая большой глоток.
Я тут же подняла руки, мол, не стреляйте, я сдаюсь. Хенде хох!
Крестный подавился вином, закашлялся и прислонил когтистую ладонь ко рту.
– Не совсем то, чего я ожидал, но тоже забавно, – заметил он, глядя на сломанную кровать. – Мышка, давай я подую на вавку твоей детской душевной раны… Рассказывай все как есть.
Мне не хотелось рассказывать, но…
– Так получилось, что Настя – желанный ребенок от любимого мужчины, а я – дочь козла, подонка, ошибка молодости, разрушившая все мечты и надежды, и внешне вылитый козел. Тот, кого я привыкла называть «папой», – не мой отец. Это отец Насти. Я узнала это случайно, когда мне было шесть. В тот день я стукнула Настю. За дело стукнула. Сильно стукнула. До синяка. Мне надоело, что она постоянно меня подставляет и ябедничает. В тот день на кухне шли разборки. Я лежала в кровати и через стенку все прекрасно слышала. Вот тогда я поняла, что для мамы я – вечное напоминание о моем «козле-папике», а для отчима просто ребенок жены от первого брака. Как говорится, привет отцу ребенка! Скажите спасибо, что меня вообще кормят, а не сдали в детский дом!
Я вдохнула, выдохнула, взяла себя в руки. Нелегко рассказывать о своем детстве, снова вороша муравейник воспоминаний.
– Короче, я не люблю вспоминать детство. Если перечислять всю несправедливость, которую я видела, то ночи не хватит, – сообщила я, усмехаясь сама себе. – Насте – классную кофточку за бешеные деньги, мне – какую-то унылую гнусь. Отдали знакомые: «Авось Юлечке подойдет, мы из нее выросли!» Насте – красивый портфель, а я пока и со старым неплохо похожу. Насте на день рождения дарят новый плеер, мне – кружку с утятами…
– Все с тобой понятно, – насмешливо перебил Фей. – Расскажи Золушке о твоем несчастном детстве, расскажи о нем Рапунцель… Расскажи им! Начни с того, что «когда я была маленькая, родители безумно любили мою младшую сестру, а меня просто отодвинули на второй план. Но при этом меня кормили, воспитывали, худо-бедно одевали, дарили какие-никакие, но подарки на день рождения и так далее! Это было так ужасно! У меня было ужасное детство, потому что мама и отчим любили мою младшую сестру – их совместного ребенка!»
Я стиснула зубы и отвернулась. Какого черта?
– Мышка, – произнес крестный, поворачивая мою голову к себе. – Запомни раз и навсегда. У тебя хотя бы было детство. Научись ценить то, что у тебя есть. И прежде всего саму себя. Любить и ценить – две разные вещи. Это я тебе как крестный фей говорю.
– Странный ты крестный фей, – хмыкнула я, глядя на звезды.
– Перефразирую О. Генри, – усмехнулся крестный, предлагая мне свою недопитую бутылку. – Если меня спросят, ломал ли я судьбы целых поколений? Занимался ли сводничеством простодушных дурачков и дурочек? Создавал ли долгосрочные проблемы и сам же приходил на выручку, чтобы потом потребовать «должок», прикрываясь милой улыбкой и добрыми намерениями? Знаешь, что я отвечу? Я убивал тех, кто, по моему мнению, этого заслуживает. Я наказывал тех, кто с точки зрения моего собственного чувства справедливости заслужил наказание. Я угрожал тем, в ком видел угрозу. Но я никогда не прикрывался милой и доброй улыбкой и не позиционировал себя с точки зрения воплощения доброты, бескорыстия и милосердия.
– Тогда забудь о том, что ты – крестный фей, и постой в сторонке, не подходя близко к этим чудовищам, – усмехнулась я, вспоминая похожую цитату. – Но ты же тоже помогаешь небескорыстно?
– Мышка, это ты раньше помогала бескорыстно, чтобы потешить свой ущемленный детством эгоизм. Когда человек платит за помощь, он вынужден ее ценить. Это касается всех. Даже родственников. Их в первую очередь, – ответил Фей, отставляя бутылку.
– Я так поняла из твоих слов, что мне тоже придется заплатить за твои услуги? – ответила я, глядя на него. – Цену в студию! Давай озвучивай прайс! Надеюсь, мне причитается скидка по знакомству?
Он рассмеялся, тряхнув головой.
– Мышка, для тебя скидок и акций не будет. На кредит и рассрочку тоже можешь не рассчитывать! – ответил, глядя на меня голубыми глазами. По его губам расползалась коварная улыбка.
Мы немного посидели молча. Каждый думал о своем. И тут я почувствовала, что хвост Фея слегка приподнимает мою юбку, гладит меня по ноге, поднимаясь все выше.
– Слушай, я тебе его сейчас оторву, – тихо произнесла я, выразительно глядя на крестного.
– Просто хвостику холодно… – Фей так же выразительно посмотрел на меня. – Ты же не против, если он погреется немного? Он так замерз…
Ага, а через пять минут начнут мерзнуть руки… Кончик хвоста осторожно гладил мою коленку, а потом стал щекотать бедро. Я тяжело вздохнула, пристально посмотрев на крестного. Сжав колени, я поймала хвост в ловушку, но он ловко выскользнул. Стоило снова расслабиться, как хвост стал приподнимать подол юбки, забираясь все выше и выше. Я опять его поймала и с силой сжала между коленями. Хвост на секунду замер, спустился вниз, чтобы снова начать свое «щекотливое» восхождение.
– Так, это уже слишком! – возмутилась я, чувствуя, что кое-кто позволяет себе слишком многое.
– Это не я. Это мой хвост, – сладко заметил крестный, делая большой глоток вина. – Я вообще сижу, смотрю на звезды. Я даже пальцем к тебе не прикоснулся.
– Прекра… а… ти немед… лен… но… – возмутилась я, чувствуя, что это «многое» переходит все возможные границы дозволенного. Я попыталась схватить хвост. Фей тихо рассмеялся.
– Эверест покорен. Один-ноль в пользу хвоста, – подытожил он, зевнув и попробовав рукой кровать. – Как же мне не хочется это делать здесь… Как мухи на обоях, честное слово.
– Ты что надумал? – насторожилась я, внимательно следя за хвостом.
– Спать я надумал, – зевнул Фей и потянулся, пиная бутылку. – Я мечтаю о том моменте, когда мы наконец-то будем спать дома. На нормальном матрасе, с кучей подушек, обнявшись под теплым одеялом. Ладно, дадим этой кровати еще одну ночь… Учти, Мышка, нам скоро завтрак готовить!
Глава тринадцатаяНе все то Золушка, что блестит
Каждая женщина мечтает проснуться от поцелуя любимого мужчины, запаха кофе, принесенного в постель, и коронного: «Не вставай, любовь моя, поспи еще. Я сам помою кружечку! Кстати, если кушать хочешь – завтрак на столе!» Но такое бывает только утром Восьмого марта. И то не у всех.
Чаще всего женщина, если ей вообще удалось поспать чуть дольше, чем мужчине, просыпается от шороха, хлопанья ящиками и вопросов в стиле: «Ты видела мои носки? Я что-то найти не могу! Помню, что ты позавчера стирала!» Или из той же оперы: «Где черные штаны? Нет, не те, которые на пуговицах… не эти, а те, что с карманами…» Приходится сползать с постели и брать на себя роль детектива. Закон подлости гласит, что лежат носки и штаны на том же