– За день до катастрофы, – сообщил обвинитель, – миссис Ганнесс поехала в Ла-Порт, в контору поверенного Лелитера, и составила завещание. Он предложил ей арендовать банковский сейф для хранения документа, что она и сделала, положив туда еще семь сотен долларов наличными. Потом Белль посетила магазин Минича, купила недельный запас продуктов. На все, включая игрушки и настольные игры для детей, она потратила восемь-десять долларов.
В тот вечер Белль, дети и Джо Максон ужинали вместе. В полдесятого, когда он ушел спать, остальные мирно играли за столом и на полу около камина. Ничего необычного Джо не заметил.
Он рассказал, что Ганнесс вместе с сыном спала в юго-восточном крыле. Дети занимали угловую комнату в северо-западной части дома, и Максон, который тоже ночевал на втором этаже, слышал, как они по лестнице поднимались к себе. В четыре утра Джо проснулся от запаха дыма. В ту ночь дул сильный северо-западный ветер. Бросившись к окну, Джо увидел: в доме бушует пожар. Максон попытался выбить дверь на хозяйскую половину, но не смог. Тогда он выбежал во двор.
Создалось впечатление, что очаг возгорания находится у внешнего входа в подвал. К этому времени уже собрались соседи. Мужчины, в надежде спасти детей, проникли в их комнату через окно, но никого там не нашли. Тогда решили, что миссис Ганнесс задохнулась и умерла, а дети, почувствовав дым, побежали в охваченную пламенем спальню матери, где тоже погибли от удушья.
Дом сгорел дотла. Не осталось ни кусочка дерева. Пожар тушили двенадцать часов. Чтобы охладить раскаленные кирпичи, понадобились сотни ведер воды, а без этого до тел было не добраться. Всех четверых нашли в одном месте. Миссис Ганнесс, лежа на боку, левой рукой прижимала к себе мальчика.
Прокурор настаивал на своем: обгоревшее женское тело – это останки Белль Ганнесс. Расследование коронера подтвердило, что на пальцах были кольца, принадлежавшие Белль. Ее смерть поддерживает и уважаемый дантист из Ла-Порта, который делал для Ганнесс коронки и мосты. Они будут предъявлены суду вместе с верхней челюстью. Тогда, выразил уверенность Смит, судьи убедятся, что миссис Ганнесс мертва.
Конечно, мысль о том, что Белль получила по заслугам, не должна влиять на вердикт присяжных. Смит подчеркнул, что хотел лишь заострить их внимание на главных вопросах: поджег ли Рэй Лэмфер дом миссис Ганнесс, был ли в его действиях преступный умысел, а также явилось ли содеянное Лэмфером причиной смерти миссис Ганнесс и ее детей.
– Если мы, как я надеюсь, получим утвердительные ответы на эти вопросы, то сможем рассчитывать на справедливый приговор.
На этом прокурор Ральф Смит завершил свою речь4.
Глава 30Corpus Delicti[4]
Первую ночь присяжные, по выражению «Ла-Порт уикли геральд», провели в «комфортабельных апартаментах», если так можно назвать небольшую совещательную комнату с двенадцатью спальными местами. Наутро, после короткой прогулки, судебный пристав Карл Матц доставил заседателей на завтрак в отель «Тигарден», где, предварительно вырезав всякое упоминание о процессе над Лэмфером, им разрешили просмотреть прессу. В тот день газеты сообщали о происшествии в Ноблсвилле, где фокусник-любитель по имени Смайт умудрился холостым выстрелом ранить себя в руку; о неблагодарной покупательнице Коре Харнесс, потерявшей «очень дорогие» золотые часы и не пожелавшей вознаградить кассира Генри Бенфорда, который их нашел и вернул хозяйке; о планах наладить в Ла-Порте производство упаковки для яиц… Ознакомившись с последними новостями, присяжные прибыли в суд, где им предстояло заслушать свидетелей1.
За несколько недель до начала процесса свидетелям отправили повестки. Их получили тридцать девять адресатов – все, кроме Луиса Шульца, обнаружившего на пепелище зубные протезы хозяйки фермы. Поскольку золотая лихорадка не утихала, веривший в свою звезду пожилой старатель, скорее всего, вновь подался на Запад2.
Собираясь доказать, что миссис Ганнесс погибла при пожаре, обвинение вызвало коронера Чарльза Мака. Окончив Гарвард, Мак получил степень доктора в Колумбийском университете, потом преподавал в медицинском колледже в Мичигане, а перед тем как два года назад вступить в должность коронера, занимался частной практикой в Чикаго и Ла-Порте3.
Седовласый и седобородый пятидесятилетний врач напоминал, по словам одного репортера, ветхозаветного пророка4, и это сходство казалось вполне уместным, поскольку незадолго до описываемых событий Мак был рукоположен в сан сведенборгианского[5] священника. Коронер уже объявил о своем намерении оставить медицинскую практику и начать новую жизнь, заняв место пастора в Толидо, штат Огайо. Незадолго до суда над Лэмфером в методистской церкви состоялся прощальный банкет, где члены медицинского клуба преподнесли бывшему коронеру «великолепную, увенчанную золотым набалдашником трость» – символ «несгибаемости Мака, врача, человека и гражданина»5.
Для тех, кто ожидал быстрого развития событий, свидетельские показания Чарльза Мака обернулись разочарованием. Отвечая на вопросы Мартина Сазерленда, коронер утверждал, что «впервые увидел тела женщины и троих детей» в день пожара. Они «сильно обгорели, у одного ребенка была дыра во лбу. У тела взрослого человека отсутствовали голова, левая ступня, одна рука и правая нога ниже колена». Однако Мак не помнил, сохранилась ли кисть на другой руке.
Касаясь «расположения тел», коронер сказал, что его вызвали в морг похоронной конторы Катлера вместе с четырьмя другими патологоанатомами – Грэем, Уилкоксом, Лонгом и Мейером. Сам Мак вскрытия не проводил и обратил на тела «не больше внимания, чем в любом рядовом деле».
Вскоре помощнику прокурора Сазерленду стало ясно, что без записей, сделанных в день катастрофы, показания коронера окажутся бесполезными. Но Мак бумаги не принес, и, как описал происходившее Гарри Дарлинг, «раздосадованный Сазерленд, поняв, что свидетель не сможет без заметок восстановить в памяти всю картину, прекратил допрос»6.
Помощник прокурора, перед которым на столе стояли два сосуда разного размера, открыл крышку большей емкости и вынул из нее несколько обгорелых костей. Он по очереди показывал их Маку, который одну определил как пяточную кость, в другой признал часть челюсти, а третья, насколько он мог судить, была «седьмым позвонком». Во втором сосуде, по мнению бывшего коронера, лежали «ткани животного». Непонятно, чего хотел добиться обвинитель, демонстрируя эти «ужасные останки», однако их вид подействовал на зрителей возбуждающе.
Последовавший затем перекрестный допрос не оставил от доводов обвинения камня на камне. Под давлением адвоката Уордена Мак был вынужден признать, что при обнаружении тел не присутствовал и не знает, в каком они были состоянии. Тело женщины он не взвешивал и не задавался вопросом об идентификации, ее шейных позвонков не пересчитывал и вообще не знает, сколько их у человека. Коронер согласился также, что верхний отдел позвоночника не осматривал, что по внешнему виду не может установить, обгорела нога или ее отрубили; не может определить, как тело лишилось исчезнувшей головы. При осмотре Мак также не уделил должного внимания отверстию в черепе ребенка, не может сказать, в результате чего оно появилось, а головы других детей коронер вообще не обследовал.
Когда Уорден приступил к вопросам о трех обгорелых костях, уставший Мак начал противоречить сам себе.
– Вы уверены, – спросил адвокат, – что кость, которую я вам сейчас показываю, является шейным позвонком?
– Не уверен.
– Доктор, а что вы скажете об этом фрагменте? Это челюсть?
– Да.
– И это челюсть человека? – настаивал Уорден.
– Я не знаю, – устало бросил коронер.
– А сейчас, доктор Мак, глядя на челюсть, вы могли бы определить, верхняя она или нижняя?
Свидетель, еще минуту назад утверждавший, что фрагмент является частью челюсти, вышел из себя:
– Я вообще не уверен, что это кость.
На этом мучения Мака подошли к концу. Когда уважаемый член местного общества покинул наконец свидетельское место, по «залу пронесся вздох облегчения»7.
По словам одного историка, «показания первого медицинского эксперта, приглашенного обвинением, обернулись победой защиты»8.
После перерыва дела пошли успешнее. Перед судом предстали трое из названных Маком четырех патологоанатомов: Лонг, Уилкокс и Грэй. Первых двух, проводивших вскрытие дочерей Белль Ганнесс, допрашивали поверхностно. Зато, по мнению одного из газетчиков, показания Грэя – коронера округа Кук, занимавшего ранее ту же должность в Ла-Порте, – оказались «очень существенными»9. Отвечая на вопросы Сазерленда, доктор Грэй допустил, что рост женщины, тело которой скукожилось в огне, составлял «пять футов и четыре целых сорок четыре сотых дюйма», весила она «около двухсот фунтов». Объемистая грудь и двухдюймовый слой жира на животе тоже соответствовали физическим параметрам Белль Ганнесс. Хотя точно установить причину смерти не удалось, скорее всего, по словам этого свидетеля, женщина «умерла от удушья». Тем самым Грэй подтвердил важнейшее положение обвинения: причина ее смерти – устроенный обвиняемым пожар. Свидетель пояснил, что его выводы основаны на «крепко сжатых» пальцах правой руки трупа, поскольку «во всех случаях асфиксии наблюдается сокращение мышц»10.
Однако под напором Уордена Грэй признал, что причиной сжатия пальцев правой руки погибшей мог быть мышечный спазм, вызванный действием стрихнина. Этот свидетель тоже не мог сказать точно, как тело лишилось правой ноги и левой руки, то есть сгорели они или их отрезали. Объяснение Грэя, касающееся определения веса, не вызвало доверия в первую очередь у женской части публики. Патологоанатом сказал, что сгоревшие человеческие останки весили «семьдесят три фунта». Поскольку «вес мяса после готовки обычно уменьшается в три раза», Грэй путем вычислений определил вес женщины при жизни. «По логике доктора Грэя, – заметил один историк-криминалист, – девятифунтовая вырезка, дойдя до обеденного стола, превращается в жалкий трехфунтовый ростбиф»