На нас падает молчание, давит, точно мраморная плита.
О чём с ней говорить?
Как?
По её телу пробегает едва заметная дрожь, и я невольно подаюсь вперёд:
— Замёрзла?
Она поспешно мотает головой, в этом жесте столько отчаяния, что мне неловко. Так странно ощущать неловкость от близости женщины. Я уже забыл, каково это. Забыл, как может трепетно сжиматься внутри, когда на тебя умоляюще смотрит красивая девушка.
— Я хотела кое-что спросить… — едва слышно произносит она, я смотрю на движение её губ, на плавное скольжение языка и с трудом осознаю смысл фразы.
Смотрю. Она молчит. Смотрю на её губы и представляю, какие они на вкус… Молчание затягивается. Слишком затягивается, она снова проводит языком по губам, и я резко отворачиваюсь, чтобы избавиться от пошлых мыслей.
— Какие-нибудь проблемы? — Присматриваюсь к расставленным на стеллажах книгам. «Искусство любви!» — буквально кричит один из корешков, и я представляю содержимое этого тома.
Мун что-то говорит, но её слова тонут в гуле учащённого сердцебиения. Перевожу взгляд на стол, пытаясь изгнать из мыслей чувственные образы. О боги, за что мне это наказание — желать жену собственного сына.
Накрываю лицо рукой и пытаюсь сосредоточиться. Я всегда славился способностью управлять страстями, и сейчас самое время их укротить. Но единственное, чего я хочу — развернуться и стиснуть Мун в объятиях, целовать её… Сердце бешено стучит, в мысли рвётся крамольное: а может попробовать?..
Глава 14. Принцесса и Император
Набравшись смелости, начинаю рассказывать о посетивших меня в ванной мыслях. Мне немного страшно и неловко, и мужественность Императора не может не подавлять, но я стараюсь сохранить разум и, теребя подол, рассуждаю о том, как странно несправедлив мир.
Молчание Императора — как разрешение продолжать. И я говорю, привожу примеры из жизни, всё более распаляясь. Император закрывает лицо рукой, но не просит замолчать.
Он разочарован моими идеями?
Я кажусь невыносимо глупой?
Он молчит. Помедлив, продолжаю рассказывать, сколько пользы приносят совершенно неуважаемые, обыкновенные люди, которые своим трудом создают богатство страны и господ.
Почему Император молчит?
Почему не спорит, а только дышит с каким-то напряжением?
Что думает о сказанном мной?
Неужели его ни капельки не трогает рассказ об ужасной, тяжёлой работе простых людей, об их короткой жизни, о болезнях, невозможности получить помощь, о бесправии, всегда подчинённом положении и отсутствии выбора?
— Вот, например, — дрожащим голосом продолжила я. — Когда нам понадобились деньги, мы были вынуждены брать в долг у хозяина земли под ужасные проценты. Нам бы не дали в другом месте, ведь тогда хозяева земли прогнали бы нас за это, и нам нечем было бы выплачивать. А потом — потом я стала жить у Октазии, и долг почти не уменьшался, ведь мне приходилось есть в её доме её дорогие продукты. У меня не было другой возможности: она всё равно вычитала бы деньги за питание, хотя если бы я питалась чем попроще, выплатить долг было бы легче. А это её право отправлять меня на любые работы. Мне повезло, что она слишком гордая, чтобы сдать кого-нибудь из своих рабов в бордель, но ведь есть и такие.
Судорожно вздохнув, Император как-то надломлено спрашивает:
— И что ты хочешь? — Он убирает руку от лица.
Повернувшись, садится на край стола и пронзительно смотрит мне в глаза. Дыхание сразу перехватывает, сердце бьётся с безумной скоростью, я опускаю взгляд и быстрее тереблю подол.
Чего я хочу? Не знаю. Не понимаю даже, зачем ему всё это рассказываю… Из сострадания к тем, кому не повезло оказаться богатыми? Вспоминаю девушек, которых встречала в домах Викара и вдруг вскидываю взгляд:
— Отмените долговое рабство.
Император приподнимает точёные брови, уголок его губ дёргается. С минуту мы молча смотрим друг на друга, и я начинаю тонуть в ясной зелени глаз. Уставившись на колени, тереблю подол:
— Пожалуйста.
— Нет, — спокойно произносит он.
Это «нет» такое непоколебимое. Ну конечно, Император ни за что не поймёт, как унизительно, когда тебя покупают, точно скотину. Это выше него, ведь он великий воин, завоеватель, повелитель. А я в его глазах — глупая девчонка. Болезненно скривившись, шепчу:
— Вам не понять, каково это — когда тебя превращают в собственность.
Император хмыкает:
— Ну почему же, понимаю: я был в полном, не долговом рабстве.
Ошарашено поднимаю взгляд: Император смотрит на меня с грустной усмешкой. Он? Раб? Не может быть, он же такой сильный! Такой… Но зачем ему обманывать меня? Но раб… Шепчу:
— И… как вы спаслись?
— Однажды ночью, когда начиналась песчаная буря, убил хозяина, вытащил его из дома и позволил ветру спрятать следы преступления. Сам я переждал под крыльцом дома на окраине селения, и когда меня, как и хозяина, сочли жертвой непогоды, сбежал, срезал клеймо с плеча…
— Клеймо? — накрываю рот ладонью, сердце стучит часто-часто.
— Да, в пустыне рабов клеймят калёным железом. В следующий раз, когда меня захватили с караваном, шрам обнаружили и хотели поставить клеймо на лбу, как беглому рабу, но мне удалось извернуться и опрокинуть жаровню. Потом немного ловкости — и я сбежал.
Калёное железо… Какая же это боль! Мурашки ползут по спине, мысли крутятся вокруг куска раскалённого железа, прижимающегося к коже. Меня начинает мутить от сострадания и ужаса, смотрю на Императора вытаращенными глазами, едва дышу, наворачиваются слёзы.
Его тёплый смех разливается по воздуху:
— Да-да, ваш Император — беглый раб.
Немыслимо. Или… почему нет? У него была насыщенная жизнь в странах куда более жестоких, чем наша. И его такое положение вещей, похоже, забавляет, а у меня сердце ноет, хочется плакать. Какая же у меня спокойная и непримечательная жизнь… И сколько ещё ужасов пережил Император в своих странствиях?
Вдруг он стал серьёзным, если не считать тёплую усмешку на тонких губах:
— Так что мой ответ нет: я не отменю долговое рабство. Люди должны отдавать деньги, которые позаимствовали. Единственное послабление, на которое я согласен — регулярная проверка долговых займов, чтобы избежать мошеннического увеличения суммы долга.
Это щедрое предложение, я начинаю улыбаться, как вдруг вспоминаю очень важный момент:
— Проверяющие будут на стороне богатых. Все всегда на стороне богатых.
Император хмурится, его глаза темнеют. Наверное, он вспоминает о дорогах. Щёлкает пальцами:
— Значит, их должен курировать человек, который будет на стороне бедных. Для равновесия.
— И где такого взять?
Он смотрит на меня очень и очень внимательно, мои похолодевшие пальцы застывают на складке подола.
— Что? — шепчу я.
— Ты можешь стать высшей инстанцией в этом споре.
Теряю дар речи, хватаю ртом воздух:
— Я?
— Ты будущая императрица. Королева традиционно занималась благотворительностью, почему бы тебе не заниматься защитой попавших в кабалу бедняков? Только для этого сначала нужно выучиться читать.
Осознав сказанное, вскакиваю, желая немедленно приступить к занятиям. Император заразительно смеётся, зелёные глаза сверкают, в них будто искры мерцают. Улыбаюсь в ответ. А потом до меня доходит: он пошутил. Ну конечно пошутил! Улыбка гаснет, я опускаю голову:
— Жестоко давать такие надежды.
— Что?
Нервно тереблю подол:
— Вы же пошутили. Это было…
Под шелест шёлкового одеяния он опускается передо мной на колено и тянется руками к моим рукам, но вдруг отдёргивает свои и сипло уверяет:
— Я не шутил. Не шучу государственными делами.
Он так близко, что чувствую исходящий от его волос запах корицы, хочется наклониться и вдохнуть этот волнующий аромат сильнее. Сердце бьётся, точно птица в силках, и меня охватывает жар странный, пугающий, но и невыразимо притягательный. Хочется, чтобы это мгновение, пока Император стоит передо мной на колене и опаляет своей силой, не заканчивался.
Хочется вечно находиться рядом с ним.
Ну что за глупая мысль!
Откидываюсь на спинку стула и поднимаю взгляд к потолку. Даже на нём ажурные росписи.
Шелестит одеяние Императора, он возвращается к столу, сцепляет руки. И кажется, места, где его взгляд касается кожи, начинают пылать.
— П-простите, — накрыла дрожащие губы трясущимися пальцами.
— Мун, ты хорошо себя чувствуешь? — Император подаётся вперёд. — Позвать лекаря?
Мотаю головой:
— Про-стите…
— Не стоит извиняться, мы же… семья.
Семья… Сердце щемит, задыхаюсь от странного чувства, от непонятной тесноты в груди. Может я в самом деле больна и нуждаюсь в помощи? Но прежде, чем успеваю осознать эту мысль, Император склоняется надо мной и берёт на непоколебимо сильные руки. Я прижата к нему, к его груди, к волосам с запахом корицы, и задыхаюсь, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
Что со мной?
Мне страшно, но я лишь сильнее утыкаюсь лицом в грудь Императора, обхватываю его крепкую шею руками. Я знаю, он меня не уронит, но обнимаю крепче. Сквозь сумасшедший гул собственного сердца, кажется, улавливаю торопливый перестук сердца Императора. Голова кружится, всё кружится, вынуждая крепче держаться за него…
***
Кровь стучит в висках. Дыхание Мун на моей щеке, руки Мун, обвивающие мою шею — всё сводит с ума. Я должен ей помочь, а вместо этого мечусь по коридорам, точно слепой раненный зверь.
Успокоиться, мне надо успокоиться, но прикосновения Мун выжигают разум. Я просто останавливаюсь посередине коридора.
Мун прижимается ко мне крепко-крепко.
Я крепко-крепко прижимаю её к себе, веки медленно опускаются. Я оказываюсь во тьме, расцвеченной близостью Мун в самые невероятные яркие краски. Каждый судорожный удар сердца отдаётся в висках, не хватает дыхания.
Что со мной?
Может, мы оба заразились какой-нибудь болезнью?
Болотная лихорадка? Пятнистая смерть? Ломала? Какая страшная болезнь может давать такие одуряющие симптомы?