— Мун, — шепчу в ужасе перед возможностью потерять её сейчас. — Мун, как ты себя чувствуешь?
За время её молчания сердце успевает несколько раз почти разорваться, затем мелодичный голосок усмиряет мои страдания:
— Голова кружится.
И тут же меня снова захлёстывает страх за Мун. Рассеянно оглядываю коридор: до их с Сигвальдом комнат далеко, к тому же нехорошо, если Сигвальд заразится. Зато мои покои рядом. Решительно направляюсь туда.
В висках выстукивает: «Не глупи, не глупи, не глупи, не глупи».
Глупо нести Мун к себе: лишние разговоры. Лишние соблазны. Смогу ли я сдержаться?
Конечно смогу, я же не мальчишка какой-нибудь.
И полный решимости, киваю караульным, они открывают роскошные двери в мои золочёные апартаменты, я вношу тяжело дышащую Мун. Сердце трепещет, я трепещу, и желание, будто освободившись от оков посторонних взглядов и приличий, вспыхивает во мне.
Я должен позвать лекарей, позаботиться о Мун, а я, укладывая её на кровать, думаю лишь о невыразимой соблазнительности её объятого шёлком тела, о вкусе её губ. Я стараюсь увидеть в испуганном взгляде её широко открытых глаз отблеск моего желания, а в приоткрытых губах — приглашение к поцелую. Я даже наклоняюсь…
Сердце безумно стучит в груди.
В висках.
Везде.
Глаза Мун так близко от моих, зрачки огромные, очерченные тонкими золотыми кольцами радужек. Дыхание перехватывает, я тону в этих глазах… падаю, точно в бездну.
«Опасность!»
Резко выпрямляюсь, увеличивая расстояние до соблазнительных губ, разрывая миг ослепительного очарования. Собственное сиплое дыхание наконец перебивает гул сердца.
Пытаясь отдышаться, провожу кончиками пальцев по своему пылающему лбу.
Что со мной? Мне страшно…
— Позову лекаря. — Пячусь шаг за шагом: подальше от неё, от соблазна, от взрыва чувств. — Ты сможешь подождать?
Мун слабо кивает.
Быстро подойдя к закрытым дверям, распахиваю одну из створок. Понимаю, что мне, собственно, идти необязательно. И нести сюда Мун было необязательно, всё получилось как-то глупо. Приказываю караульному:
— Эгиля сюда! Немедленно!
Он мертвенно бледнеет и, поклонившись, бежит прочь. Я всё ещё тяжело дышу, я безумно зол на себя.
— Не закрывай, — предупреждаю сквозь зубы второго караульного и, оставив дверь открытой, возвращаюсь к кровати.
Щёки Мун пылают, я понимаю, что лучше держаться от неё подальше, но подхожу и касаюсь лба: горячий. Мун вздрагивает, дыхание у неё частое и поверхностное. Только бы не лихорадка. Только бы не лихорадка.
Лихорадка — внутренности сжимаются, на невыносимое мгновение я падаю в прошлое, в дом, наполненный горьким запахом трав и болезней, в дом, где умирала моя четвёртая жена с моим дитя во чреве. Тошнота подступает к горлу, я сглатываю, резко произношу:
— Это не лихорадка!
Мун вздрагивает, её глаза блестят, но они не похожи на глаза умирающей от лихорадки. Во мне говорит страх перед прошлым. Мун смотрит на меня с ужасом.
— Прости, — выдавливаю улыбку и присаживаюсь рядом. — Прости, что напугал.
Накрываю её ладонь своей рукой. Ладонь тёплая, не горячая. Обхватываю её пальцами (дыхание Мун учащается) — сухая, а у больных лихорадкой ладони влажные. И цвет кожи Мун там, где не разлит яркий-яркий румянец, вполне здоровый, никакой желтоватой бледности.
В коридоре раздаются торопливые шаги.
«Как рано», — ругая себя за эти мысли, я поднимаюсь и отхожу на несколько шагов.
Эгиль влетает в спальню, поправляя съехавшую накидку. Отступаю к окну:
— У неё закружилась голова. Что-то с дыханием и, кажется, температура.
Смотрю сквозь ажурные решётки, но ничего не вижу. Спохватываюсь:
— Мне, пожалуй, стоит подождать снаружи.
В тяжёлой тишине, не оглядываясь, покидаю спальню. Хочется сбежать ещё дальше, но вместо этого направляюсь в купальню: немного холодной воды — вот что мне сейчас нужно.
И женщину, много женщин, чтобы не мечтать о Мун.
Но женщины — позже: если здоровью Мун ничего не угрожает.
Ведь если Мун болеет, я не смогу развлекаться.
Не успел я отдать распоряжения о наполнении ванной, послышался зов Эгиля:
— Ваше величество!
Сердце пропускает удар. В спальню, услышать заключение лекаря, я иду, как на смертную казнь. Если Мун болеет чем-нибудь неизлечимым и быстротекущим — так оно и есть.
Глава 15. Принцесса и принц
Ингвар вдруг находит забавным, что заговорщики, собравшиеся в отдельной комнате полуподвальной питейной, явились в тканевых масках, как какие-нибудь бандиты, скрывающие выжженные на лбах клейма беглых рабов.
«А мы и есть рабы — рабы засевшего на троне ублюдка», — Ингвар единственный из всех осмеливается пригубить кислого креплёного вина из глиняной кружки.
Перед остальными четырьмя кружки стоят нетронутыми. За стеной так громко орут песни, что подслушивания можно не опасаться. Идеальное место, если не поставят на перо какие-нибудь проходимцы. Мысль об этом хлещет жаром возбуждения: давно Ингвар не чувствовал себя таким молодым и дерзким. Сейчас копившаяся годами шелуха послушания и добропорядочности слетает с него, её сдирает ветер перемен, ветер, который он поднимает собственными руками.
— Итак, — небрежно, но с нотками стальной властности, произносит он, и внимание собравшихся приковывается к нему.
Под грубыми холщёвыми масками сжимаются губы, глаза холодно блестят в тени прорезей.
«Мы волки, — улыбается Ингвар. — Волки, объявившие охоту на льва». Его голос становится вкрадчивым:
— Все выполнили свою часть работы?
Они кивают, но один, самый молодой, чуть медленнее, и Ингвар подаётся вперёд:
— Марсес, какие-то проблемы?
Мальчишка почти отчаянно мотает головой, но под гневным взглядом сдаётся:
— С домом были некоторые проблемы.
— Какие? — чеканит Ингвар, ощущая, как ажиотаж сменяется холодком дурного предчувствия.
— Мама не хотела его отдавать. Но я всё уладил, — поспешно добавляет Марсес. — Завтра слуги покинут дом, он будет в полном нашем распоряжении. И подвал.
— Уверен? — Ингвар невольно начинает барабанить пальцами по столу, но, опомнившись, сжимает руку в кулак.
— Да. — Марсес преданно заглядывает ему в глаза. — Всё будет как надо, дом защищён от магических воздействий, принц… Её там не найдут.
— И зачем вам такой особенный дом? — хмыкает Борн.
— Для дела, — агрессивно отзывается Марсес.
Ингвар улыбается: он знает, зачем такой дом. Отец Марсеса держал там родственников несговорчивых торговцев и землевладельцев, а так же девушек, благосклонность которых не мог или не желал покупать. И даже недовольство Октазии относительно использования дома Ингвар понимает: глупая женщина боится, что сын пойдёт по стопам отца. Но сын превзойдёт родителя: в сравнении с принцессой прежние пленники дома — никто.
Приятное предвкушение снова охватывает его.
— Повторим всё сначала, — прекращает злобные переглядывания спорщиков Ингвар и заставляет всех повторить план.
Через пятнадцать минут становится очевидно: стоит принцессе покинуть дворец — и она окажется в их руках. А там… В чреслах Ингвара разливался огонь желания, он уже забыл, каким всепоглощающим бывает это пламя.
Только ради того, чтобы вновь ощутить остроту молодого желания можно похитить принцессу. А когда к этому прилагается труп Императора и корона — что может быть восхитительнее?
***
Как стыдно, невыносимо стыдно. Прошло уже несколько часов, а щёки, кажется, до сих пор горят.
«Нервы, — констатировал Эгиль, вглядываясь в меня пристальными совиными глазами, будто пытался препарировать вживую. — Это всё нервы…»
И вот лежу в постели, окружённая грелками, приятными ароматами, под окном собрали музыкантов, чтобы они услаждали мой слух успокоительными мелодиями, я заполнена отварами по горло, а покоя нет. Мне безумно стыдно. Даже если бы нервы не расшатались ранее, сейчас они бы точно сдали.
Сколько же проблем и волнений я доставила: Императору, лекарю, Сигвальду, слугам… Все так беспокоились за меня. А Император… сердцебиение опять страшно участилось: он ведь мне такое дело предлагал, а я… я… чуть в обморок не грохнулась. Конечно, он решил, что я слишком слаба для серьёзных поручений, и тысячи людей лишились возможности получить от меня помощь. Я их подвела, я…
Закрываю лицо руками: наверное, они все ошиблись, я никакая не принцесса, я просто девушка, самозванка. Император… как я могла перед ним так опозориться?
— Ты в порядке? — Сигвальд накрывает моё плечо тёплой мягкой рукой.
Не отрывая ладоней от лица, киваю.
Он садится рядом, под его весом перина прогибается.
— Я думал, возможность отдохнуть в одиночестве пойдёт тебе на пользу, но, вижу, ошибся. — Пальцы скользят по моей руке, мягко накрывают ладони. — Что тебя беспокоит?
Сотни вещей, но так трудно назвать хоть одну.
Стыдно.
— Мун…
Он мой муж, я должна ему доверять. Он моя опора и защита. Он вырос во дворце и может подсказать, как надо действовать. Сглотнув, с трудом убираю ладони от лица и сталкиваюсь с нежным взглядом зелёных глаз, похожих и не похожих на глаза Императора. Сердце пропускает удар.
— Я испугалась, — шепчу я. — И чувствую себя здесь неловко. Не могу привыкнуть к новому положению. Мне кажется, я не справлюсь с ролью принцессы.
— Маленькая моя. — Ласково улыбаясь, Сигвальд гладит меня по волосам. — Конечно справишься. От тебя не требуется ничего серьёзного, можешь наслаждаться жизнью, учиться… — ритм его поглаживаний замедляется, взгляд мутнеет, и голос слегка сипит: — Ты же принцесса, твои предки справлялись с этим, справишься и ты… в конце концов, тебе достаточно только улыбаться, чтобы тебя обожали и желали.
Его лицо вдруг оказывается совсем близко.
«Это мой муж, это мой муж, я должна», — твержу я, ощущая на приоткрытых губах его дыхание, его руку на плече, вдруг скользнувшую на грудь. Я охаю, и он заглушает мой выдох поцелуем.