Лёгкие сковывает стальными обручами. С силой втягиваю воздух. Глаза наполняются слезами, солёная влага срывается с ресниц и устремляется вниз. Сквозь сероватую муть я вижу свои человеческие окровавленные руки.
Обычно мне требовалось несколько часов для возвращения в человеческий облик, но почему-то сейчас это заняло считанные мгновения. Это даже не было больно — всё заполнило чувство вины.
Я не уберёг Мун.
Принял её в семью, а защитить не смог. Не досмотрел. Как я мог?
С трудом поднимаюсь. Дышать тяжело, думать не хочется. Набравшись смелости, заглядываю в комнатку.
Мун сидит в углу, обхватив сея руками, и безмолвно плачет.
Застываю.
Нет сил смотреть ей в глаза. Опускаю взгляд. Мои ноги облеплены чудом удержавшимися на мне шароварами, сменившими цвет с синего на багряный.
— Ты… как? — сипло шепчу я.
И ужасно боюсь услышать ответ, хотя понимаю, что Мун скажет что-нибудь в духе «я в порядке».
Она всхлипывает. А в следующее мгновение поднимается на дрожащих ногах и бросается ко мне.
Мун повисает у меня на шее. У меня — залитого кровью, злого и страшного, и начинает тихонечко плакать. Обнимаю её тонкую талию, глажу дрожащие плечи.
— Всё будет хорошо, — шепчу я, охрипнув от захлестнувших меня чувств. — Всё будет хорошо. Мун…
Она прижимается ко мне, и сердце рвётся из груди. Кажется, я схожу с ума…
— Всё уже хорошо, — шепчет она. — Вы живы, ты жив… они… они хотели…
Она захлёбывается рыданиями.
— Мун. — Больше всего на свете мне хочется забрать её из этого кошмара. Подхватываю её на руки. — Мун, закрой глаза.
Она зажмуривается, и я несу её через останки Ингвара. Он никогда больше не причинит ей боль. Никто не причинит, я не позволю.
Глава 20. Под крылом Императора
Никогда ещё не дралась так отчаянно, как с Ингваром. А за победу я вознаграждена не только спасением чести, но и появлением Императора, тем, что теперь нахожусь в его надёжных, сильных руках.
Сердце сходит с ума: Император пришёл за мной, он рядом, он выносит меня из ужасного подземелья.
— Только не открывай глаза, — сипло шепчет он.
Подчиняюсь. Что угодно — только бы продолжал нести, только бы ощущать жар его обнажённой кожи, чувствовать под пальцами его застарелые шрамы (как их много, о скольких битвах напоминают они? о скольких победах над смертью?).
Как мне хорошо. После пережитых кошмаров я неприлично счастлива, и голова кружится, и снова в неё накатывает туман, но теперь это приятно. Из-за близости Императора разрастающаяся в голове муть не кажется ужасной.
Сквозь веки просвечивает солнце, на коже чувствую ветер.
— Не открывай глаза, — снова просит Император.
— Не буду, — шепчу я странно заплетающимся языком.
Кажется, я проваливаюсь, но куда? Непонятно, но мне становится всё лучше…
***
«Только бы она дышала, только бы выжила», — лихорадочно бьётся мысль, а пальцы жмутся к груди Мун, пытаясь уловить биение сердца. Моя маленькая девочка прижата ко мне, содрогается от бешеной скачки, и всё, чего я боюсь — просто не успеть. На меня надвигается белый дворец.
— Лекаря! Лекаря! — надрываюсь, взлетая по скальной дороге, пугая всех окровавленным видом.
Конь, отнятый у предателей, хрипит, почти падает.
— Лекаря! — Затормозив перед стражником, на миг выпускаю моё сокровище из рук, передаю молодому воину, чтобы спрыгнуть и тут же снова схватить, прижать безвольное тело.
Взлетаю по крыльцу.
— Ко мне! Лекаря! — Мелькают золото и ажурные украшения, слепят яркие краски и солнечный свет. Гомонят слуги и стража. Кручусь, вглядываясь в калейдоскоп побледневших лиц. — Лекаря! Целителя! Всех!
С измождённым Эгилем сталкиваюсь на своём этаже. Спешит навстречу, придерживаясь за сердце, но я могу думать только о здоровье Мун. Вношу её в свои комнаты, бегом, к кровати, опускаю хрупкое тело на шёлк покрывала. Мун кажется такой бледной и беззащитной, что хочется закрыть её собой от этого безумного мира.
— Что с ней? Что с ней? — исступлённо шепчу, сжимая её тонкие пальчики: слишком холодные, страшно безвольные. — Она просто стала падать, не могу привести её в чувства!
— Отойдите. — Эгиль решительно отстраняет меня и прижимает ладони к вискам Мун.
Я мечусь из стороны в сторону, закусывая кулак. Лицо Мун неподвижно, грудь еле вздымается, а губы Эгиля вздрагивают, будто он читает заклинание.
У меня обрывается сердце.
Отступив, Эгиль дрожащей ладонью стирает со лба испарину:
— Ничего страшного.
— Но…
— Сонное зелье. Доза великовата, но лучшее лекарство в данном случае — отдых. — Он тяжело опускается на край постели.
Стискиваю кулаки. Задаю страшный вопрос:
— Ей что-нибудь сделали?
На миг взгляд Эгиля становится недоуменным, потом целитель осознаёт вопрос и кладёт ладонь на живот Мун.
— Всё в порядке.
Я понимаю, что не дышал. Выдыхаю. Хрипло благодарю:
— Спасибо… Тебе лучше отдохнуть.
— Это уж точно. — Эгиль упирается ладонями в колени и медлит.
— Как Сигвальд?
— Кости собрал, скрепил, а дальше пусть всё идёт естественным путём.
Крякнув, Эгиль приподнимается, его ведёт в сторону. Я успеваю поддержать старика и снова шепчу:
— Спасибо, спасибо тебе за всё. Моя благодарность…
— Это меньшее, что я могу сделать для завоевателя, который удержался от того, чтобы стать деспотом, — бормочет он, напоминая об условиях его службы мне.
Невольно улыбаюсь, похлопываю его по плечу:
— Отдохни хорошенько.
Кивая, он уходит относительно твёрдой походкой. От сердца отлегает. Разворачиваюсь, смотрю на беспомощно приоткрытые губы Мун, на тугие выпуклости грудей, звонкий изгиб талии.
С ней ничего не случилось. Я успел её защитить.
Со стоном выдохнув, обессилено сажусь на край постели. Сжимаю холодную руку Мун.
— Тебе больше не надо бояться, — зачем-то шепчу вслух. — Никому не позволю тебя обидеть, никому, слышишь?
Она, конечно, не слышит. Да и какое ей дело до меня.
Засохшая кровь стягивает кожу, напоминая о моём жутком виде. Вместо одежды — лохмотья, и как же это напоминает молодость, то наивное время, когда я считал, что власть способна защитить.
Но надо признать: хотя полной безопасности я не добился, намного приятнее, справившись с врагами, отдыхать в просторных покоях под охраной стражи, а не носиться по пустыне и степям, выискивая новое убежище.
Ещё раз сжимаю руку Мун, улыбаюсь и поднимаюсь. Нужно привести себя в порядок.
Срываю остатки шаровар. Зову слуг и требую воды. Чужая кровь царапает кожу, шелушится.
В купальне я встаю в широкий таз, и служанки опрокидывают на меня кувшины тёплой воды. Она окрашивается в багряный. Особенно сложно промыть гриву слипшихся волос. И хотя сражение не шло ни в какое сравнение с прежними битвами, я ощущаю себя каким-нибудь богом войны. У всех они разные, но одинаково рады искупаться в крови врагов.
И грустно и смешно: все усилия защитить семью привели к тому, что мне опять пришлось действовать своими когтями и зубами.
***
«Быть полководцем проще, — в который раз ворчит про себя Фероуз, измученный разборками с заговорщиками. Но куда сильнее он злится на своего старого друга. — Император он, как же. Как был слепцом, так им и остался».
У Фероуза после колдовства и бешеной скачки, после всех отданных распоряжений и прослушанных отчётов об арестах и обысках, ужасно болит голова. Но всё же он думает о том, что Мун надо было выдавать не за принца.
Ещё раньше у Фероуза возникло ощущение, будто Император к ней не равнодушен, а теперь он в этом уверен, и ему невыносимо грустно. В отличие от Императора, Фероуз знает, что такое любовь, ценит её и считает, что достиг столь многого благодаря крепкому тылу. Порой он очень сожалел, что у его друга такого тыла нет, но понимал, что разуму чувства не подвластны, и потому ему вдвойне обидно, что когда нашлась девушка, способная растопить лёд в сердце друга, тот отдал её другому.
Фероузу обидно едва ли не до слёз, но: «Переиначивать поздно… Глупец», — вздыхает он и заходит в покои Эгиля из первых рук узнать, что ждёт принца.
Обессиленный лекарь полулежит в кресле, уставившись на стену, где в подробностях нарисовано человеческое тело, кости, органы и кровотоки.
— Как принцесса? — Фероуз присаживается на кушетку, вытягивает ноющие ноги.
— Легко отделалась. Сон, пару чашек восстанавливающих отваров — и всё пройдёт.
— А Сигвальд?
Эгиль тяжко вздыхает:
— Даже в лучшем случае он надолго прикован к постели. Я сделал всё возможное.
— Благодарю. Благодарность Императора…
— …не будет знать границ. — Эгиль слабо взмахивает рукой и смотрит на Фероуза огромными совиными глазами. — Я очень устал и ценнее любого золота для меня сейчас несколько часов сна.
— Да, конечно, — поднимается Фероуз, предчувствуя, что ближайшие несколько недель его старческие колени останутся без магического врачевания.
У двери его останавливает слабый оклик Эгиля:
— Я хотел кое-что обсудить.
— Что? — оборачивается Фероуз.
Но Эгиль склоняет голову, помахивает рукой:
— Нет-нет, ничего серьёзного. Наверное, я ошибся от усталости.
— Ошибся в чём?
— Так, глупость, — отмахивается сухой морщинистой рукой Эгиль.
— Что-нибудь не так с ногой Сигвальда?
— Кроме того, что колено раздроблено? — усмехается Эгиль, и морщины на его измождённом лице углубляются.
Фероуз слишком устал, чтобы выпытывать правду. Он кивает и оставляет старого лекаря в покое, даже не догадываясь, что причина беспокойства Эгиля его бы порадовала: во время магического обследования Мун тому показалось, будто она ещё не принадлежала ни мужу, ни иному мужчине.
Но Эгиль склоняется к мысли, что скорее он ошибся от усталости, чем юный и полный сил принц не воспользовался супружеским правом.
***
Тщательно вымывшись, возвращаюсь в спальню. Мягко ступаю по зебровым шкурам, но сидящий спиной ко мне Фероуз разворачивается в кресле.