— Как Сигвальд? — спрашиваю я, и сердце сжимается: сейчас, когда Мун в безопасности, я острее переживаю за сына.
Не думал, что привязанность к нему после многих потерь сильна.
«Моя плоть и кровь», — понимаю я, вспоминая слабенького малыша, которого взял на руки после смерти его матери. Он выжил. Он тоже нуждается в моей защите.
Губы Фероуза изгибаются в мягкой, совсем не язвительной улыбке. Краем глаза слежу за Мун: она неподвижно лежит на постели, блики свечей мерцают на волосах, превращая их в расплавленное золото. Сердце обмирает от восхищения и нежности. Я читал любимые стихи Сигвальда, испытываемое мной в них называется предчувствием или признаками любви.
«Не может быть», — уверяю себя и невольно усмехаюсь: просто не может быть, чтобы боги, столько лет меня хранившие, поступили так подло.
— Время покажет, — отзывается Фероуз, и я не сразу понимаю, о чём он.
Потом осознаю, киваю. Проводя рукой по влажным прядям, замечаю:
— Как всё это не вовремя.
— К сожалению, предатели не имеют привычки согласовывать свои действия с теми, кого они предают, — разводит руками Фероуз.
Хочется сесть рядом с Мун, но в последний момент сворачиваю и опускаюсь на свободное кресло. Мы с Фероузом смотрим друг другу в глаза.
— По краю прошли, — тихо произносит он.
— По самому краю, — киваю я и, мотнув головой, куда бодрее продолжаю: — Ну, что там с предателями?
Подёргивая бороду, Фероуз отчитывается об арестах и первых показаниях соучастников покушения. В очередной раз убеждаюсь: люди — неблагодарные жадные скоты, и чем выше их положение — тем они неблагодарнее и жаднее. Тошно от осознания лицемерия окружавших меня чиновников и знати.
— Я бы хотел поговорить о сыне Гарда, — мягко начинает Фероуз.
Вскидываю брови:
— Причём здесь сын нашего младшего мага?
— Безалаберный юноша, он ввязался в заговор, но я уверен, что Гард ничего не знал. У него было много проблем с Арном, он отчаялся его воспитать и сослал в провинцию, но тот…
Меня захлёстывает гнев.
— Он покусился на Мун, — выдавливаю цепенеющим голосом. — Это непростительно.
— Но его отец…
— Пусть посидит под арестом, пока подробности участия его сына не выяснятся.
— Мой дорогой друг, — Фероуз подаётся вперёд. — Очень трудно выяснить что-то у трупов.
Нервная усмешка срывается с моих губ, тру лоб:
— Да, я был несдержан.
Фероуз скашивает взгляд в сторону Мун, снова смотрит на меня. Накручивает бороду на палец. В тёмных глазах друга читаю: «Ты потерял контроль из-за неё». Лет двадцать назад я бы поспорил, но сейчас нет ни сил, ни желания отрицать очевидное: я не мог остановиться из-за того, что они причинили вред Мун. Примирительно напоминаю:
— Я устал и ты, думаю, тоже. Давай оставим дела дознавателям и отдохнём, а завтра обсудим всё на свежую голову.
— Хорошо, — не отпуская бороды, кивает Фероуз.
Спальню он покидает очень задумчивым, и я чувствую его желание что-то сказать — это может касаться Мун и моего опрометчивого решения женить её на Сигвальде. И я очень благодарен, что Фероуз уходит молча.
Спальня погружается в тишину. Лёгкое потрескивание свечей разбавляет её тяжесть. Я вдруг остро ощущаю объём просторной спальни, бесчисленные коридоры дворца, скалу, на которой он стоит.
Сефид белой пушистой тенью выскальзывает из пола. Дух барханной кошки, зародившийся в моём доме, отпоенной моей кровью видящего духов, придававшей им невероятную силу, подходит ко мне и точно обычное животное трётся о ногу.
— Всё будет хорошо, — обещает она мурлыкающим вкрадчивым голосом.
— Знаю, — улыбаюсь в ответ. — А теперь иди к Сигвальду. Ты нужна ему больше, чем мне.
Она пристально смотрит мне в лицо. Мы оба знаем, что в доме, где лежит мой сын, ногу которого нельзя тревожить, она быстро ослабеет.
Кивнув, Сефид ныряет в пол.
Итак, я один на один с Мун. Поворачиваюсь к кровати. Нас только двое здесь, никто не посмеет войти… Подхожу к Мун. Она крепко спит, даже скачка на коне не помогла ей очнуться.
Сажусь рядом. Мгновение забытья — и пальцы уже лежат на нежной щеке Мун, касаются её волос, губ, скользят по плечам.
Я так и не приказал раздеть, обмыть и переодеть Мун, и внутри всё трепещет от желание сделать это самому, касаться её, любить… Какой невыносимый соблазн.
Глава 21. Зов
— Беги, — шепчет рокот в темноте. — Беги от него… Он убийца. На его руках кровь твоей семьи… Беги… Беги…
Голос похож на шум прибоя.
Я во тьме.
Хочу вырваться, но скована невидимыми путами, что-то охватывает меня, тянет во мрак, в воду.
— Беги, — надрывается голос. — Ты должна бежать из белого дворца. Должна спрятаться. Беги… Беги… Убегай от него, он твоя смерть.
Но сбежать хочется только от этого подавляющего голоса, от его требования.
Вырываюсь, дёргаюсь, и надо мной вспыхивает свет. Рвусь к нему. Меня захлёстывает тёмными волнами, шелест воды топит крик:
— Ко мне! Беги ко мне, я защищу, защищу от…
Рывком высвобождаюсь из тьмы.
В комнате сумрак, сквозь решётки в окне пробивается свет, пронизывает багряно-золотую комнату.
Дворец, это дворец!
Воспоминания накатывают удушьем, я приподнимаюсь и тут же валюсь на подушки и шелка.
Я в тонкой сорочке. Смотрю на вздрагивающие руки: под ногтями нет следов крови, которые должны были остаться, если я царапала лицо Ингвара. Значит ли это, что всё страшное привиделось?
Оглядываю комнату… это спальня Императора, и меня обжигает жаром.
Вместо того чтобы выскочить из постели, я глубже зарываюсь под одеяло. Оно пахнет корицей, как Император. Закрыв глаза, представляю, как он лежал тут, спал…
«Стыдно, тебе должно быть стыдно», — укоряю себя, но не могу отказаться от этого странного удовольствия. Только приход обеспокоенных моим здоровьем родителей вырывает меня из постели Императора.
***
Солнце нещадно палит Новый Викар. С трона на высоком помосте смотрю на толпу, жадно растаскивающую одежду, волосы и отрубленные части тел только что казнённых заговорщиков.
— Какая ирония, — горько усмехаюсь я, — эти преступники гордо уверяли, что борются за свободу своего народа, и теперь этот народ растаскивает их на амулеты и обереги.
— И это нас они называют дикарями, — мрачно произносит стоящий рядом Фероуз. — Ни один наш соотечественник не потащит домой мертвечину. Это притягивает злых духов и в целом мерзко.
Пощипывая бороду, он брезгливо кривит губы.
Его слова напоминают о глупой легенде, будто я держу у себя сушёные головы врагов и членов королевской семьи.
Горожане практически втаптывают в мостовую своих неудачливых «спасителей». Вёрткий парнишка бросается прочь с чьей-то головой.
«Может, надеется продать её родственникам убитого?» — надеюсь я.
Ни капли не сочувствую проигравшим, но противно думать, что их головы украсят дома моей столицы.
Лёгким движением руки подзываю стражника, приказываю:
— Проследите, чтобы все головы и туловища вернули семьям.
Тот кивает и уходит, но я успел прочитать на его лице замешательство.
— Задал ты им работёнки, — бормочет Фероуз.
Лишь дёргаю плечом: самому это всё не нравится, но надо показать, что ждёт посягнувших на мою семью.
К помосту подводят последнюю группу пленников — мелкие горожане и жрец воды. Всего лишь исполнители, но и они должны заплатить. Они боятся, только бледный жрец ведёт себя более менее достойно. Когда его голову прижимают к окровавленному пню, он начинает трястись.
Шестеро палачей в забрызганных кровью белых масках синхронно опускают топоры. Толпа счастливо ревёт, первые ряды умываются кровью. И я невольно думаю, как они жалки в своей попытке приобщиться к воинственным богам, ведь им вряд ли доводилось убивать врагов в битве. Они пытаются ощутить то, что по опыту знаю я, Фероуз и многие из моих воинов.
Хочется отвернуться от убогого наслаждения смертью, но смотрю на помост с телами. Выслушиваю последние слова моего главного Голоса, напоминающего, что боги хранят меня и мою семью.
Слуги выносят на площадь корзины с хлебом и вином, в страшной давке раздают угощения.
— За здоровье Императора, принца и принцессы! — кричат со всех сторон.
Мне подносят вино. Золото кубка сверкает на солнце, я жмурюсь, поднимаю его, киваю людям и пью.
Официальная часть наказания закончена, осталось разобраться с младшим магом и несколькими подозреваемыми, но главное — я наконец могу сходить к сыну.
Государственные дела отнимают ужасно много времени.
***
Уже несколько часов Фрида сидит неподвижно рядом со спящим принцем Сигвальдом. Никогда в жизни она не видела таких красивых мужчин, сердце её то бешено стучит, то обмирает.
«Как же Мун повезло, — Фрида прижимает ладонь к груди. — Как хорошо быть принцессой».
Молодые люди, часто посещавшие её дом и ухаживающие за ней, говорили, что Мун выдали за принца, чтобы упрочить его права на престол. Фрида понимает, это правильно, и принцесса достойна принца, она должна оказаться на троне, чтобы после смерти Императора не началась война за власть, но с другой стороны…
С другой стороны Фрида безумно хочет прикасаться к Сигвальду, спать с ним. Она согласна даже на судьбу бесправной наложницы, но предложить не осмеливается, ведь после двух лет разлуки её любимая сестра стала такой далёкой. Все твердят, что Фрида должна её благодарить, что Мун несоизмеримо выше её, и если поначалу Фриде показалось, что Мун не изменилась, то чем дальше, тем тяжелее им общаться: Мун постоянно задумчива, не делится как прежде секретами и, кажется, её что-то тяготит.
Раньше Фрида могла бы попросить взять себя в семью сестры наложницей, то теперь у неё язык не поворачивается об этом заговорить. Да и родители…
Фрида прикрывает глаза и вздыхает: теперь мать с отцом радуются, что она сбежала от прежнего жениха, и хотят выдать её замуж за благородного, вновь присматривают стариков, ибо по их мнению только мужчина в возрасте способен стать подходящим мужем, не развратив и