— А, это ты, — тянет он и откидывается на спинку софы.
Мускулы перекатываются под испещрённой шрамами кожей. Я должна смутиться, но вспоминаю рассказ о рабском клейме, и меня невыносимо тянет подойти и увидеть его своими глазами.
— Я не помешаю? — тихо произношу я.
Но Император слышит, глухо отзывается:
— Ты мне никогда не мешаешь, Мун. Мы же семья. — В голосе чувствуется насмешка.
Делаю несколько шагов к нему. Улавливаю среди дыма благовоний яркий запах вина. Останавливаюсь.
— Что-нибудь случилось? — продолжаю подходить, выискивая на его плечах подходящий по размеру шрам.
— Нет.
— Когда всё в порядке — не пьют в одиночестве. — Останавливаюсь рядом с софой.
На плече Императора застарелое пятно шрама размером с яйцо. «Значит, не солгал», — думаю со странным, непонятным чувством.
Моё запястье оказывается в тисках сильных пальцев. Рывок — и я уже сижу рядом с Императором.
— Выпей со мной, — глухо просит он.
И его голос утопает в бешеном стуке моего сердца. Кажется, оно выскочит из груди. Глаза Императора слишком близко, в них нет легкомысленной яркой зелени, они тёмно-зелёные, сумрачные, бездонные…
Глава 23. Испытание стойкости
Мун слишком близко. И это блаженство. Странное блаженство даже не обладать женщиной, а просто находиться рядом, дышать с ней одним воздухом и, сжимая тонкое запястье, чувствовать трепет её пульса.
Моя страсть захлёбывается в нежности. Страх в глазах Мун пристыжает. Отпускаю её руку, прошу:
— Посиди со мной.
— Хорошо, — кивает Мун и смотрит на стол, на кубок. — Что-нибудь случилось?
Пожимаю плечами. Не объяснять же ей, что я, кажется, способен влюбляться, и это безмерно меня огорчает. Хотя, конечно, пью я не поэтому.
— Сегодня день поминовения моих родителей. — Наливаю вина в кубок. — Выпить достаточно по кубку за мать и отца, но я немного увлёкся.
— Они умерли в один день?
— Да. Их убили мои соперники. И братьев, сестёр, бабушку с дедушкой. В общем, всех ближних родственников, которые у меня были.
Прикрываю глаза. В висках стучит мысль: «Из-за меня погибли все её кровные родственники».
Отставив кувшин, обхватываю ножку тяжёлого кубка и протягиваю Мун. Смотрю на тёмную, мерцающую поверхность красного вина.
— Помяни и своих родителей. Они умерли не в этот день, но… — Снова сжимаю её ладонь. Не хватает только смелости посмотреть ей в глаза. — Прости меня. Если бы можно было победить, не тронув твоего отца, я бы так и сделал.
Мун молчит. Её рука в моей ладони сжимается. Другую она стискивает между колен. Ниже склоняет голову.
— Ты меня ненавидишь? — прямо спрашиваю я. Прикрываю глаза и качаю головой. — Не отвечай. Не стоит.
Даже если она скажет «нет», не поверю: у меня такая репутация, что в ненависти признается лишь безумец.
Ладошка Мун выскальзывает из тисков её колен, ложится на моё плечо, скользит.
— А я ведь не до конца поверила про рабство и клеймо.
По коже бегут мурашки. Закрываю глаза. Глубоко вдыхаю, наслаждаясь заполошным сердцебиением, щекотным ощущением внутри и накатившей на меня лёгкостью. Кажется, будто за спиной раскрываются крылья…
Мой порыв обхватить Мун и прижаться к её губам прерывает громкий стук в дверь.
Открываю глаза, и снова наваливается тяжесть обыденной жизни. Отпускаю руку Мун и громко разрешаю:
— Входите!
***
— Беги! Ты должна сбежать из дворца! — Неведомая сила тянет прочь.
Отбиваюсь со звериным упорством, молча. Знаю, если приложить усилия — вынырну из кошмара.
— Не хочу! — вдруг кричу и просыпаюсь во дворце. Оранжевые блики восходящего солнца покрывают стену яркими пятнами.
Хочется вырваться из туго спеленавшего меня одеяла, но я справляюсь с ужасом и высвобождаюсь медленно, стараясь не разбудить посапывающего Сигвальда.
Сажусь. Руки дрожат. С трудом наливаю воду из графина на столике в кубок. Металлическая кромка несколько раз ударяется о зубы, прежде чем начинаю пить.
Этот повторяющийся кошмар сводит с ума.
Это предупреждение из будущего или отголоски прошлого? Возможно, это кричали моей матери-королеве, когда она уносила меня из дворца.
Сглатываю.
От дурных снов надо искать спасения в храмах или у лекарей, но хочется просить о помощи Императора. Стискивая кубок, закрываю глаза. Разговор накануне был странным, и вроде хорошо, что его прервали какие-то известия с границы, но на сердце осталась тяжесть, и кажется, её можно было развеять, если бы мы продолжили беседу.
Встряхиваю головой: негоже думать об Императоре, наша беседа наедине и так неприлична, ещё немного, и по дворцу поползут слухи.
Поставив кубок на столик, ложусь в кровать. Придвигаюсь к Сигвальду. Его кожа пахнет молоком и розами. В красноватом сумраке раннего утра он красивее, резкие тени придают ему мужественности. Но моё сердце бьётся ровно. Не представляю жизни с этим юношей, не представляю его своим мужем.
А пора бы.
Закрываю глаза в надежде уснуть и не слышать больше рокочущего приказа: «Беги!»
Мысли накатывают мягкими волнами, в них кружится образ Сигвальда, его улыбка, глаза — пытаюсь отыскать в них хоть что-нибудь притягательное, но сердце по-прежнему ровно стучит. Только угасающее понимание «У них цвет как у Императора» на миг озаряет моё сознание, согревает, но я уже лечу во тьму сна.
***
Голова раскалывается. Смотрю на роспись на потолке, и кажется, узоры по нему ползают.
Фероуз опускается в кресло напротив моей софы, шелест его тяжёлой одежды оглушителен. Вздыхаю. Устало произношу:
— В следующий раз, если буду делать глупости, тресни меня по голове.
— Это ты о том, что послушал Ингвара и не стал усиливать пограничные войска на северо-западе, а теперь племена варваров настолько обнаглели, что напали на наше поселение?
— Нет, я о том, что в следующий раз, если скажу, что не способен влюбиться, можешь ударить меня по голове.
— Аа, — кивает Фероуз. — Непременно учту твоё пожелание.
Головная боль усиливается, мне так плохо, что хочется забыться, но я говорю, чтобы отвлечься от мечтаний о Мун:
— Как думаешь, если один раз влюбился, второй смогу?
— Конечно.
— А когда?
Сухой смех Фероуза бьёт по больной голове. Отсмеявшись, пофыркивая, он выдавливает:
— А я откуда знаю? К тому же это ты у нас признанный специалист по женщинам.
— Если только по любовным утехам с ними. А с Мун иначе. Мне вроде даже страшно к ней прикасаться — такая она хрупкая и нежная. Хочется её защищать, а не гонять в постели. Чувствую себя каким-то девственником трепетным.
— Это к лучшему, если учесть, что жена она не твоя.
В груди отдаётся болью, вздыхаю:
— Я дурак.
— От ошибок никто не застрахован.
Искоса смотрю на Фероуза: он очень серьёзен.
— Зачем ты пришёл? — Приподнимаюсь на локтях. — Что-нибудь случилось?
— О вас с Мун уже поговаривают.
Вскидываю брови. Фероуз продолжает:
— Это так, к сведению. А пришёл я потому, что нашёл тебе придворных магов. Хотел, чтобы ты решил, принимать их или нет.
Неохотно поднимаюсь с софы и направляюсь в комнаты:
— Сейчас приведу себя в порядок и посмотрю твой выводок.
Оказавшись в комнате для одевания, поворачиваюсь спиной к зеркалу, с замиранием сердца смотрю через плечо. В первый миг кажется, что от печати проклятия не осталось и следа. В груди холодеет, вспыхивает надежда: «А не попытаться ли её соблазнить?»
Но в свете солнца золотом вспыхивает тонкая полоса, последний след стебля.
«Сигвальд дурак! Я бы справился лучше».
И как я додумался поручить соблазнение девушки этому мальчишке?
Не попробовать ли всё переиначить в оставшиеся мне почти три недели?
Но страх смерти крепко сжимает внутренности: если сердце Мун будет разрываться между двумя мужчинами, оно может никому не достаться, и тогда мне конец.
***
«Бедная Фрида», — сокрушаюсь я, но сбегаю из наших с Сигвальдом комнат, оставив её с вежливым интересом слушать его, пока дышу свежим воздухом.
Стражники закрывают за мной двустворчатые двери.
Я сослалась на головокружение и желание пойти в сад, но правда в том, что если я ещё раз услышу поэму о взятии Вегарда, меня стошнит.
Да и любовные оды порядком надоели.
Караульные невидяще смотрят перед собой, но мне неловко стоять под их присмотром.
Подобрав длинный шёлковый подол, направляюсь в сад. Золотая вышивка покалывает ставшие слишком нежными ладони, шею щекочут завитки выпущенных из высокой причёски прядей. На душе муторно: почему я не могу полюбить мужа? Он красив, образован, добр, но чем дальше, тем неприятнее мысль о близости с ним, о совместной жизни.
Нет, я не желаю ему ничего плохого, но как же хорошо, когда его нет рядом.
Иду по коридорам, в которых по-прежнему слишком много стражников. Меня надёжно сторожат — не убежишь, не спрячешься. Всегда у кого-нибудь на виду. И в саду будет то же самое, а так хочется уединиться ненадолго.
И вроде я принцесса, а настоящего спокойствия нет, ведь слуги всегда находятся поблизости, чтобы исполнить любой мой каприз. И это раздражает. Из-за кошмаров последнее время я слишком часто злюсь, это бесконечное требование «Беги!» даёт плоды — я хочу бежать из дворца, меня тянет прочь. Может там, за его пределами, я наконец высплюсь спокойно?
Желание сбежать ослепляет меня, я иду в сад, но почему-то оказываюсь возле библиотеки.
Мне нечего там делать, ведь читать я не научилась. Собираюсь развернуться, но так не хочется выглядеть глупо перед стражниками, сторожащими коридор, и я решаю для вида заглянуть внутрь, может даже прихватить для Сигвальда что-нибудь непоэтическое.
Библиотека пронизана солнечным светом. В запахе книг есть что-то умиротворяющее. Свет золотит вереницу столов вдоль окон. Тихо и никого нет.
Как выбирать что-то, если я не могу читать?
Взять наугад?