Проносится белая молния. Рычит лев, и всё утопает в звоне крика. Меня швыряет вверх и вниз, накрывает мертвящим холодом. Всё объято белым и золотым светом, перемешанным с чёрными потоками, и это всё кружится, складывается в воронку.
Меня накрывает белым мехом. Кошка рычит. Что-то отдирает от меня зубами.
Боль захлёстывает руку, словно её раздробили. Боль и крик Викара переполняют меня, душат. Я захлёбываюсь криком и срываюсь в пустоту небытия. Вслед летит крик:
— Отдай Мун!
Глава 27. Одарённые
— Хоршед, Хоршед, — шепчет Сефид.
Её зов помогает очнуться. Я дышу. Я вижу лапы, уменьшающиеся и становящиеся моими руками.
Тонкая бело-золотая нить тянется к Сефид, позволяя ей жить вне своего места.
На губах вкус крови и какой-то жгучей дряни.
— Мун? — вскидываю голову, ожидая увидеть Викара, но на искорёженной мостовой только бледная Мун с окровавленной рукой и сидящая рядом с ней блеклая Сефид.
Бросаюсь к Мун, сжимаю её тонкие запястья. Этот ублюдок Викар сосал из неё кровь, чтобы усилиться. Под пальцами ощущаю слабое биение пульса.
Боя с Викаром я почти не помню. Только сейчас осознаю, что сам будто превратился в духа. Я ведь стал не просто животным, я был размером с дом.
Но сейчас не до странностей.
Поднимаюсь, беру на руки Мун.
«Она сказала ему моё имя», — колет страшная мысль, но я выбрасываю её из головы и направляюсь домой.
Уменьшившись до котёнка, Сефид вскакивает мне на плечо. Она очень слаба. Но она без колебаний пошла за мной на бой с Викаром, хотя знала, если я не верну её во дворец — ей не жить.
От сердца старого города почти ничего не осталось, я переступаю обломки и волной застывшие участки мостовой.
«Мун сказала ему моё имя, — терзает меня страх. Но я гоню его. — Даже если так, в первую очередь надо о ней позаботиться, а потом разбираться».
Бреду по руинам старого Викара, а их заливает свет восходящего солнца, слепит меня, смеётся над моими тревогами.
***
«Хоршед, Хоршед, я должна ему помочь!»
Резко просыпаюсь, судорожно дышу, не понимая, где я и что случилось. Руку тянет повязка. Свечи озаряют золотые узоры стен.
Я во дворце.
Одна в постели.
Сигвальда нет.
И только повязка на руке доказывает, что дух Викара и золотой лев — не сон.
Снова оглядываюсь.
Из одеяла поднимается белая кошачья морда.
— Где Хоршед? — сбивчиво шепчу я. — Он в порядке?
— Мурр, да. — Кошка щурит голубые глаза. Вдруг нависает над моим лицом, оскаливает зубы. — Зачем ты назвала Викару его имя?
— Это случайность, — торопливо шепчу я. — Я позвала Хоршеда в кошмаре, и вдруг… вдруг…
Сдавливаю виски ладонями. Глаза жжёт от слёз. Кошка отскакивает и выгибает спину. А у меня сердце разрывается от ужаса: Хоршед мог умереть, мог погибнуть из-за меня!
— Что всё это значит? — бормочу я. — Что произошло?
Облизнувшись, кошка садится. Пристально смотрит на меня. Я утираю слёзы.
— Мы духи мест, — тихо мурлыкает она. — Я, Викар и многие другие вроде нас. Кто-то сильный, кто-то не очень. Мы способны управлять местом, в котором возникли. Твой род и род Императора владеет даром видеть нас, приносить нам питательные жертвы, усиливать своей кровью. Твоя семья была связана с Викаром. Кто-то из ваших предков кормил его кровью, так между вами возникла связь.
Она охватывает лапы хвостом, смотрит на складки покрывала и снова поднимает взгляд на моё лицо, щурится:
— С помощью духов Император захватывал города. Но Викара покорить не смог, поэтому запретил селиться в старом городе, чтобы живущие там люди не питали его силой. Естественно Викар за это возненавидел Императора ещё больше.
— Он называл его сыном… огня и песка.
Кошка закрывает и открывает глаза:
— Викар связан с морем, твои предки по отцу жили на берегах моря, его стихия — вода. Стихия Императора — огонь, солнце. Понятно нежелание Викара отдавать тебя в нашу семью: кровь общих потомков могла стать для него непригодной или недостаточно питательной.
— А теперь Викар…
— Кажется, он уничтожен. Впрочем, о духах трудно сказать такое наверняка.
— Хоршед…
— Лучше называть его Императором, безопаснее.
— Что это за власть имени? Почему она так опасна?
— Потому что вложив силу в чужое имя, можно коснуться магии его обладателя. Ты же видела, как Императора поразила магия Викара. И как Викар поджарился на солнечном огне, — кошка улыбается и издаёт довольное мурлыканье.
Я переползаю по подушкам выше, тяну покрывало на грудь, слишком заметную под тонкой сорочкой.
— А почему Император не убил Викара раньше?
Кошка дёргает хвостом:
— Это трудно. Мы и подумать не могли, что Император способен перейти в состояние духа. К тому же Император вовсе не кровожадное чудовище, он не убивает без необходимости.
Прикрываю глаза. Мне жгуче, до крика стыдно, что из-за меня Хоршед оказался в опасности.
— Где он? — глухо повторяю я.
— В своих покоях. — Кошка вытягивается на кровати.
Под пристальным взглядом небесно-голубых глаз я накидываю халат. Белый дух меня не останавливает.
***
Вот и третий день беспробудного сна Мун прошёл, а я так и не знаю, проснётся она или подонок Викар утянул её за собой.
Наливаю из кувшина в кубок ещё вина. Пряный запах ударяет в ноздри.
И того, почему Мун сказала ему моё имя, я тоже могу не узнать.
Обхватываю золотую ножку кубка. Драгоценные камни упираются в ладонь. Я поднимаю кубок и пью в надежде изгнать мрачные тошнотворные мысли.
Допиваю до дна. Заглядываю в золотую полость.
Поднимаю взгляд, и сердце пропускает удар.
Мун стоит напротив. Шепчет бледными губами:
— Прости. Это вышло случайно. Я ни за что не сказала бы твоё имя, я просто позвала тебя во сне.
Кому другому я бы не поверил, но ей верю безоговорочно. Потому что хочу, чтобы это было правдой. Потому что иначе будет слишком больно.
Она бледна, и я прошу:
— Садись.
Из всех кресел Мун выбирает софу, на которой сижу я. Какая опасная близость.
С тоской думаю о том, что Сигвальд не казался слишком уж обеспокоенным состоянием Мун, и я не понимаю такой холодной любви, ведь во мне всё кипит и пылает.
— Почему ты пьёшь? — тихо спрашивает Мун.
Пряное вино обволакивает рот терпким вкусом, мутит ум, но не освобождает от мыслей о том, что Мун — вот она, рядом, стоит лишь протянуть руку.
— Я несчастен, — шепчу я.
— Разве ты можешь быть несчастен? Ты имеешь всё, что пожелаешь, и владеешь огромной страной …
Но не тобой!
— Иногда этого недостаточно, — невыносимо тянет к ней.
Так не может и не должно тянуть к женщине. Все мысли заняты ей, она вся передо мной. Смотрю и вижу не только красивую девушку. Совсем не вижу в ней жену сына. Я вижу Мун во все моменты наших встреч реальных и вымышленных мною в часы одуряющей тоски по ней.
Вижу лишь желанную женщину, и это невыносимо, страшно.
— Мун… — рука сама тянется к ней. Позволяю пальцам коснуться её губ, очертить.
Зрачки жёлтых глаз расширяются, её дыхание сбивается. Нутром чую — стоит поцеловать эти губы, обнять тонкий стан — и никаких возражений не будет.
С невыносимой ясностью чувствую, что она тоже хочет меня.
Не верю, но знаю.
— Мун, — зажмуриваюсь, чтобы не видеть её, чтобы бороться… с чем и зачем?
— Хоршед…
Её голос — сладкий мёд и хмельное вино, она…
Моя воля разбивается вдребезги. Открываю глаза и хватаю Мун, притискиваю к себе и целую, целую…
***
Не могу сопротивляться охватившему меня волнению и жару. Не хочу. Плавлюсь в сильных и нежных руках, скользящих по моим бёдрам. Тёплые зелёные глаза неотрывно следят за мной, поглощают.
Не хочу думать.
Не хочу бояться, что он оттолкнёт.
Обнимаю плечи Хоршеда и запрокидываюсь, обхватывая его коленями. Запах пряных трав, вина, корицы, тяжесть его тела разливают во мне пламя немыслимого желания.
Фрида права — с любимым не страшно.
Поцелуй за поцелуем. Теперь я жадна до них, дышу ими. Опираясь на локоть, свободной рукой Хоршед скользит по моей груди, судорожно тянет ткань, точно не может терпеть или боится, что нам помешают.
Прижимается лбом к моему лбу. Дыхание обжигает моё лицо:
— Я хочу тебя больше жизни.
Поцелуй мешает ответить. Но я тоже хочу и немеющими пальцами распутываю золотой шнур пояса, чтобы обнажиться перед Хоршедом. Плевать на всё. Распахиваю халат, подтягиваю тонкий подол сорочки.
— Возьми меня, — не узнаю свой сиплый, томный голос.
Хоршед садится на колени и яростно срывает с себя рубаху и дорогой пояс. Я любуюсь мощными мышцами и ужасаюсь боли, с которой он получил столько шрамов. Его высвобождённая плоть больше не пугает.
Сглотнув, окинув меня болезненно-нежным взглядом, Хоршед склоняется. Стальные мышцы прижимают мои груди. Я растворяюсь в поцелуе и ощущениях. Желание слишком велико, от прикосновения между ног я судорожно всхлипываю и подаюсь навстречу.
Он очень горячий, первое мгновение его движения безумно приятно, и вдруг, точно лопается струна, меня пронзает боль. Хоршед застывает. В его ярких глазах — вопрос. Тяжело дышу. Боль медленно отступает, но немного страшно. Потянувшись, Хоршед целует меня в лоб. Утыкается своим лбом возле моего виска. Тяжёлое дыхание над ухом, я дышу в унисон. Тепло возвращается в меня, жар, желание. Словно чувствуя это, Хоршед продвигается дальше так мягко и плавно, что огонь разливается по всему телу. Запускаю пальцы в чёрные кудри, дышу им. Чувствую каждый изгиб сильного тела, каждый вздох. Пальцы Хоршеда оказываются в моих волосах.
— Хоршед…
Слитые в одно целое, дыша в такт, мы лежим, пока боль не отступает окончательно. Упёршись локтями над моими плечами, сложив ладони на моей макушке, целуя в губы, Хоршед начинает двигаться. То плавно, то чуть резче, мелкими уверенными толчками, и я утопаю в сумеречном жару. От низа живота раскатываются волны жара и сладких судорог, каждый толчок — вспышка удовольствия. Хоршед больше не целует, позволяя хватать ртом воздух, стонать, задыхаться.