Темные всадники исполнили свой долг до конца — ни один из них не побежал, даже когда человек, похожий на зверя, прошмыгнул под животами коней и напал на них с тыла. Не побежали они и тогда, когда поняли, что ни один из их ударов не попадает в цель. Не отступили они и тогда, когда враг начал прыгать с лошади на лошадь, зубами вырывая глотки закаленным в боях воинам. Они все остались на поле боя, выполняя приказ.
Когда луна снова выглянула из-за туч, она осветила человека, сидящего на холме из трупов. Оставшиеся в живых кони разбежались — они проявили больше благоразумия, чем их хозяева. Человек, пришедший на смену кровожадному зверю, поднялся на ноги. Ужасаясь делу рук своих, он закрыл ладонями лицо и застонал. Луна, испуганная этим плачем, больше напоминавшим вой, вновь скрылась за лохматые спины туч.
Сигмон прошелся между трупами, вернулся обратно. Найдя свой меч, поднял его с земли, вытер о рукав и сунул в ножны. А потом, покачиваясь и хромая, побрел по дороге в темноту, оставляя за собой след из капель крови. В иной ситуации он бы с удовольствием посидел у груды поверженных врагов, предаваясь искреннему горю оттого, что зверь в очередной раз взял верх над человеком в его душе. Но сейчас на это не было времени.
Там, в темноте, на пустой дороге где-то бродит одинокая девчонка с Северных гор, которая никогда не видела летнего леса. Сигмон должен найти ее раньше, чем найдут другие. Просто обязан.
Поэтому он брел в темноту наугад, потому что кровь из рассеченного лба заливала его глаза. Его вел зверь, чуявший, как там, далеко в темноте, мечется по ночному лесу теплый комочек света, беглянка, оставшаяся в совершенном одиночестве. Зверю нравилось ее имя, напоминающее ласковое ворчание хищника.
Вэлланор.
Черепичная крыша неприятно холодила ноги даже сквозь толстые подметки сапог. Холодный ветер терзал длинный плащ, заставляя его виться по ветру, подобно стягу, и пронзал насквозь худое тело королевского советника.
Де Грилл замерзал. С закрытыми глазами он стоял на крыше, раскинув руки, и покачивался под ударами ветра, рискуя свалиться на холодную черепицу. Он уже падал сегодня несколько раз, но всегда поднимался, снова и снова пытаясь увидеть чужими глазами далекое графство вампиров. И всякий раз терпел неудачу.
Его дар словно улетучивался, истончался, едва Эрмин пытался пустить его в ход. Он напрягался, старался изо всех сил, зарабатывая головную боль, но так и не мог ясно увидеть то, что хотел. Порой он видел какие-то отрывки, клочки, статичные картинки — но все это было не то, что нужно. Он видел замок Дарелена со стороны, видел патрули на улицах, крестьян на дорогах… И ничего полезного. Вход в замок для него был закрыт, словно все птицы в округе вымерли. Он не мог зацепиться ни за голубя, ни за ворону, ни за воробья, ни даже за соловьев в золоченых клетках, которых — он знал точно — держали в замке. Что-то туманило его взгляд, стоило только обратить его к Дарелену. Все так же, как раньше. И вновь Де Грилла посещали мысли, что во всем виновата его усталость. Что нужно хоть немного поспать, отдохнуть, и тогда, быть может, у него все получится. Это были опасные мысли. От них веяло глупой верой в то, что все беды лишь из-за случайностей. Граф Птах не верил в случайности. Он знал, с ним ведет схватку опасный враг и поверить в случайности — значит потерпеть поражение.
Эрмин не сдавался. Он пробовал снова и снова, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дух или подняться с черепицы после неудачных падений. Он потерял счет попыткам и времени. И лишь когда в сгустившейся темноте городской колокол пробил полночь, он понял, что сегодня больше ничего не добьется.
Опустив руки, Эрмин сел на крышу и попытался закутаться в плащ. Ветер, резкий и холодный, несущий дыхание осени, рвал тонкую материю с плеч. Советник обмотался плащом, словно одеялом, и застыл, разглядывая черепицу под ногами.
Все напрасно. Он слишком слаб. Было ошибкой ссориться с магами — сейчас бы они пригодились. Но Теофис зашел слишком далеко, когда подчинил себе всех королевских магов. В замке, прямо под боком у короля, зрела сила, с которой никто не мог совладать. И владел этой силой Теофис, верховный маг, пытавшийся диктовать свою волю королю. Геордор этого не успел почувствовать — зато это превосходно почувствовал Де Грилл. И он сознательно пошел на обострение, вскрывая нарыв, пока не стало слишком поздно, пока в умах других магов не созрела мысль об измене. Все кончилось взаимными обидами и громкими словами. Теофис, не успевший воспитать в подчиненных безоговорочное повиновение, оставил замок. Но вместе с ним ушли и другие маги, весь Королевский совет. Остался лишь Дарион — тот самый мальчишка, что пришел со всей гоп-компанией из Ташама. Он был верен до конца. Даже удивительно, ведь он такой же маг, как и остальные. Но, так или иначе, он остался в одиночестве. И Де Грилл едва ли не плакал, отсылая его в провинцию. Там, в крупных городах, местные маги еще колебались — оставить ли нагретые места и уйти вслед за верховным магом прочь из страны, или все же попытаться занять те места, что освободились? Теофис явно дал понять в своем послании магам Ривастана, что все, кто останется, будут считаться предателями. Но маги — природные одиночки и эгоисты. Даже самому что ни на есть верховному магу не под силу заставить их что-то сделать вопреки своей воле. У них — каждый сам за себя. Именно поэтому Де Грилл и отправил Дариона в это путешествие, велев набрать новый Королевский совет магов. Перед такой приманкой им трудно будет устоять. Нужно, чтобы с ними поговорил на их собственном языке кто-то близкий им, прошедший ту же школу, что и они. Кто-то свой. И никак не королевский гонец, ненавидящий магов. И не советник короля, которого многие чудотворцы мечтали вскрыть, словно забавную зверушку, чтобы посмотреть — как ему удалось выжить после их магических экспериментов. А Дарион — возможно, новый верховный маг — идеально подходил для этой работы. И, судя по его докладам, успешно с нею справлялся. Пятеро магов уже дали свое согласие и теперь неспешно собирали вещи для переезда в столицу. Еще двое — из тех, что заслуживали внимания, — колебались, обещая вскоре дать ответ. Дарион не ждал ответов — он шел в другой город, к другим магам, к тем, с кем еще не успел поговорить. Но он уже возвращался и, по идее, должен был появиться здесь через неделю. Один, но полный надежд. Кажется, ему все-таки удалось набрать Совет. Но до первого заседания пройдет много времени — пока маги соберутся, пока перевезут все нажитое добро, пока поделят титулы и звания… Хорошо бы иметь под рукой хотя бы Дариона. Да, определенно, не помешало бы. Удастся ли продержаться еще неделю без него? Всего неделю… И Сигмон. Как же не хватает этого мрачного громилы, что одним своим видом мог удержать от нападения толпу. Где же его носит, и где, пес их всех побери, кортеж северян?
Королевский советник, измученный, голодный, невыспавшийся, опрокинулся на спину и задремал прямо на холодных черепицах, не обращая внимания на ледяной ветер. Ему снилась пустая дорога, освещенная луной. И черная стена, перекрывшая путь. Она скрывала от Эрмина то, что он хотел увидеть. Это она мешала ему смотреть чужими глазами. То самое черное колдовство, которое делало его слабым и беспомощным. Оно по-прежнему тут, рядом, и грозит нахлынуть волной, скрыв навсегда весь окружающий мир. Вместе со сном пришла тревога, и советник заворочался во сне, поскуливая, будто обиженный щенок. Острое ощущение опасности кольнуло, словно клинком, и Де Грилл вскрикнул во сне. Он хотел уйти из этого места. Проснуться. Ведь это сон?
Черная стена вздулась пузырем и лопнула, выплеснув в лицо советнику темное нутро, пахнущее гнилью. Застонав от ужаса, Де Грилл погрузился в кровавую круговерть ночного кошмара: в лицо ему плескалась кровь, острые клинки пронзали его тело, заставляя кричать от боли, багровый огонь вился во тьме, грозя спалить дотла все, к чему прикоснется. Де Грилл вопил от ужаса, а вокруг него крутился водоворот кошмара, затягивая его в свои кровоточащие глубины.
Задыхаясь от боли и страха, советник попытался проснуться. Он кричал самому себе, что это всего лишь сон — но никак не мог очнуться от кошмара.
Боль становилась нестерпимой. Картины кровавого пиршества сплелись в единую круговерть, смешались, превратившись в клочья тьмы, истекавшей багровой жижей. Дыхание перехватило. Де Грилл забился на черепице, как рыба, вытащенная на берег, и понял, что умирает. И в тот же миг темнота полыхнула белым светом, а боль пронзила тело советника раскаленной иглой. Де Грилл вскрикнул от боли и покатился по черепице вниз. Раскинув руки, он остановился на самом краю, впившись пальцами в обожженную глину, и застыл, уставившись невидящими глазами в пропасть под собой.
Советник видел вовсе не город Рив, расцвеченный ночными огнями. В своем сне он сидел на ветке и видел под собой дорогу, усеянную мертвыми телами. Там, среди них, стоял человек, сжимавший в руке оторванную голову. Человек вскинул голову к пылающей багрянцем луне и завыл, словно дикий зверь. И только тогда Эрмин Де Грилл понял, что это — не сон.
— Сигмон, — прошептал он белыми от холода и боли губами. — Сигмон!
Темнота отступила. Незримая преграда, закрывавшая его дар черной повязкой, исчезла. Де Грилл чувствовал, что к нему вновь возвращается его способности, и чуть не заплакал — так, как мог бы заплакать от счастья внезапно прозревший слепой.
Напрягая ослабевшие руки, советник отполз от края крыши. Встал на четвереньки и, не в силах подняться, пополз к слуховому окну, ведущему на знакомый чердак. Перед глазами кружились картины из далеких краев — дороги, леса, города, страны… Дар хлынул в него, словно река, пробившая запруду. Больше всего на свете Эрмину хотелось лечь прямо тут, на холодные черепицы, и заснуть на день, а то и на два. Но он не мог себе этого позволить.
Дар вернулся. А значит — у тайного советника короля еще много работы.