По стенам струилась вода. Может, дожди просачивались сквозь породу, или где-то тек родник, или старый водопровод до сих пор функционировал. Тонкие ручейки змеились и сверкали, когда на них попадал свет, и пахло затхлым морем, как на лимане.
Спуск казался мне бесконечным, словно я шла в самый центр планеты, туда, где опасно вспыхивает расплавленное ядро.
— Вам лучше знать, как аристократия скрывает суть, верно?
Я невесело усмехнулась. Никто не знает, что у нас на уме. Нередко это помогало мне в работе, этот навык хотели перенять у меня многие. Я же, глядя на коллег, часто хотела отпустить свои собственные эмоции так же, как это легко удавалось им.
— Его мать погибла, дед погиб, жена… с ее смертью тоже не все ясно, — продолжал отец Питер. — Он боится, как и все они. Мы пришли.
Спуск кончился. Мы стояли в огромном зале с низкими потолками, усеянными короткими…
— Сталактиты, — сказал отец Питер, указывая на наросты на сводах. — Обратили внимание на ступени? Когда-то на этой скале был маяк. А потом новый выстроили…
— Ланарты? — перебила я. Невежливо, но удержаться было сложно. — Тот самый, по пути с которого погиб прадед Кристиана? Или на пути к которому… и про то, что он стрелял по детям, я знаю.
С развитием медицины все королевские семьи признали, что лучше надеть корону на простолюдина, чем продолжать преступное кровосмешение. К чему приводит погоня за чистотой аристократической крови? Ни к чему хорошему.
— Маяк был разрушен, на его месте вырос замок Ланарт, и чтобы удержать власть, основатель династии запечатал свою душу в разлом. Сюда, — отец Питер посветил на ровную бетонную поверхность. — И здесь она должна покоиться сотни, сотни лет, пока кто-то не вырвет ее из сна, запятнав честь рода.
Сколько пафоса, подумала я. Отец Питер цитирует бред, в который верят — или не верят, но берегут, потому что как славно, когда там, где ты живешь, существует история кроме той, о которой лучше не вспоминать. Красивая страшная сказка приятней, чем истина — смерти и боль.
Пожарные потрудились на славу. Толстый слой бетона еще может превратиться в обломки, если скала решит встать на дыбы, но пока этого не случилось. Я вытянула руку и взглянула на индикатор.
Подобное я видела. Все деления горят одновременно, и причина тому не сущности. По всему пространству зала, от одной стены до другой, крест-накрест и снова — от стены до стены шли печати священников. Очень прочные, их хватит на тысячу лет, укрепленные кожаные стяжки, и через каждую пару футов пятно сургуча размером с мою ладонь.
Что сущности держит? Я неоднократно задавалась этим вопросом. Современные священники ставили в печати электронные элементы, наверняка именно они стояли и здесь. Наука испытывала множество вариантов — электричество, ультразвук, инфразвук, можно было даже использовать две батарейки и проволоку.
— Что в печатях?
Я присела и рассматривала стяжки. По всем правилам, так, что если захочешь, не сможешь разобрать это все за пару часов. Сплетения, узлы, сургуч, и это не считая нескольких дюймов бетона под моими ногами.
— Здесь — металл, — вполголоса пояснил отец Питер. — Выведен на крышу замка, на громоотвод.
— Потрясающе, — прошептала я. Громкий голос нарушил бы торжественную тишину этого места. — Это сделали задолго до вас?
— Одновременно со строительством этого замка, а металл появился, наверное, пару веков спустя. Я всего лишь использовал современные технологии и достижения науки. Как видите, разлом все еще закрыт.
— А кто-то вырывался из разлома тогда, при пожаре?
Руди рассказывал, что нет. Так: «Отец Питер сказал, что никто оттуда не вылез». Но сейчас отец Питер медлил с ответом, и чем больше проходило бесконечно долгих секунд, тем сильнее крепло у меня убеждение, что это была дезинформация.
Глава двадцать первая
Я не подозревала Руди во лжи. Ему это нужно было в последнюю очередь, он передавал мне не то сплетни, не то достоверные сведения, но ложь я отметала практически полностью.
— Я проверил тогда весь замок, — наконец произнес отец Питер. — Знаете… сейчас подумал, насколько тщательно. Тридцать лет назад индикаторы были не настолько чувствительны.
— Но серьезную активность они обнаруживали.
— А несерьезная опасности не несет.
Я кивнула.
— Я осмотрюсь, пока вы будете проверять печати? — предложила я. Как выполняется проверка, я знала: отец Питер пройдет со специальным прибором по всем стяжкам в поисках случайного разрыва — в данном случае своеобразной электрической цепи. — Как странно, церковь использовала научные изобретения.
Отец Питер поднял голову и удивленно посмотрел на меня, я немедленно исправилась:
— Я знаю, конечно, что церковь и была средоточием знаний, отец. Я не об этом. То, что вы делали, — я указала на разлом, — люди считали это чудом. Так укреплялась власть церкви в те давние времена?
— И да, и нет, — отец Питер не обиделся, хотя я знала массу священников, которые восприняли бы мои слова как личное оскорбление. — Людям проще верить… иногда. Знаете, как ребенку говорят, что под кроватью никого нет и быть не может, потому что монстры боятся кошек?
Я улыбнулась. Когда-то родители говорили мне так же, только вместо кошки был попугай.
— Люди не всегда предпочитают знания. Вера не требует ничего, кроме веры, вот такой каламбур, знания просят докопаться до сути. Мы были убеждены в надежности наших способов, а паства считала, что все дело в ритуалах и правилах.
— Но ритуалы действительно есть, — возразила я. — Скажете, что вы закрываете разлом без молитвы?
— На все воля Создателя, — и я не поняла, отец Питер ушел от ответа испытанным способом или я случайно зацепила те материи, которые трогать была не должна. Если церковь допускает, что люди имеют право на чудо, стоит и нам дать священникам право верить, что чудо невозможно без участия высших сил.
— Простите, отец. Я все-таки осмотрю здесь что смогу.
Отец Питер зажег еще один фонарик — напольный, такой же яркий, как и тот, который был у него на голове. У меня имелся лишь телефон, и аккумулятор обещал, что полтора часа в моем распоряжении.
Из зала вел еще один ход — но отец Питер сразу сказал, что существует два пути до разлома. И если когда-то тут был маяк, то простоял он не так уж и долго, и один смотритель даже за сотню лет не стесал бы ступени до основания.
Этот коридор был уже и неприветливей, чем тот, по которому мы пришли, или мне так казалось, потому что теперь я была здесь одна. Из зала доносилось тихое молитвенное пение отца Питера, и я подумала, что он поет для меня, чтобы мне не было так одиноко и — страшно, да, почему бы и нет. Он знает, что меня пугают не сущности, а само это место.
Почему Кристиан вернулся, когда я спокойно отреклась от громкого титула? И я ведь не первая и не последняя, наследники трона находят множество причин уйти от предопределенности в жизни. Карьера, любовь, или как у меня — нежелание быть постоянно на людях. Есть что-то насмешливое в том, что я отказалась от власти огромной, но мнимой ради власти совсем небольшой, но реальной.
Я впервые увидела что-то живое: стайка летучих мышей с писком сорвалась со стены при моем появлении и унеслась, стало быть, там был выход наружу. Через него могли пролететь только эти мелкие создания, но я уже сказала себе, что есть приток воздуха, и в самом деле мне стало легче дышать. А еще я почему-то до тоски захотела увидеть сияющий в свете луны океан.
Свет фонарика выхватил нарушенную целостность стены, я навела телефон и озадаченно хмыкнула. Дверь, обычная деревянная дверь, старинная, наверное, она так рассохлась, что даже трогать ее не стоит, но я подошла и, конечно же, попыталась ее приоткрыть. На удивление дверь поддалась, и я осветила пустое помещение… или какой-то старый складик, или подсобку. Потом просунула руку с индикатором в проем — ничего, никакой активности.
Я пошла дальше. Или щель, через которую улетели мыши, была рядом, и это из нее потянуло воздухом, и на этот раз мне не показалось, или сущность, может, и та, которую я зацепила в замке, пролетела мимо меня и коснулась лица. Я махнула рукой, рискуя опять напугать призрак, и индикатор показал яркий желтый свет. Сущность висела рядом и убираться не желала.
— Извини, — попросила я. Призрак меня не слышит и не понимает, но это что-то вроде нашего ритуала. — Я не нарочно. Я просто смотрю.
Если осторожно достать экстерминатор и включить ультра-свет, то сущность можно увидеть. Такую — не больше, чем невнятным пятном, но ей это будет все равно неприятно. Если бы я была инженером, относилась бы к сущностям как к явлению — чем они и были, — но я была ксенобиологом. В колледже это не поощрялось, считалось придурью, но негласно каждый из нас воспринимал сущности так же, как я.
Они не существуют, они живут рядом с нами. И как любое создание, существо, они могут быть неопасными соседями или, к сожалению, теми, кто в состоянии и навредить.
Но не этот призрак, который решил принять мои извинения и растаял или же куда-то переместился. Я вздохнула и пошла дальше. Судя по размерам разлома и количеству печатей, отцу Питеру потребуется больше времени, чем хватит мне ходить тут с телефоном в руке.
Я дошла до конца коридора, до лестницы, и она была круче, чем та, по которой мы спускались. Может, она вела непосредственно на маяк, а та, по которой шли мы, в обход? Я слабо представляла себе архитектуру подобных мест.
Пролет оказался длиной — или высотой — ярда в три, и подниматься было непросто даже мне в моем возрасте и с неплохой физической подготовкой. Стены давили, с отцом Питером мы не смогли бы разойтись, но вот я поднялась на первую площадку и осветила пространство перед собой.
Это могла быть старая башня. Я действительно рассмотрела окно, но оно было слишком высоко для того, чтобы я рискнула в него заглянуть. Убедившись, что на площадке нет ничего примечательного, я двинулась дальше.