его покои. Смею надеяться, что господин Ладислав не забыл этого и будет рад увидеть меня снова.
Илона не могла не отметить, что Джулиано выразился предельно вежливо. Он ни разу не сказал, что Ладислав Дракула ещё недавно сидел в тюрьме, но суть происходившего в Вышеграде была передана понятно. «Нет, когда мне пожелали счастья, это была не неуклюжая лесть», — подумала жена Дракулы и решила, что надо пригласить итальянца к обеду.
Муж непритворно обрадовался. Ещё мгновение назад он, сидя в гостиной в резном деревянном кресле, скучал, но как только в комнату вошёл итальянец, Ладислав Дракула улыбнулся и тут же поднялся на ноги:
— А! Мой старый приятель! — произнёс он, разведя руками. — Вот теперь ты вправду мой гость. В Вышеграде ты приходил ко мне независимо от моей воли, а теперь всё иначе. Теперь я волен выгнать тебя, но, конечно, не стану, а наоборот — предложу вина и партию в шашки. Вспомним прежние дни? Или, может, у тебя ко мне дело? Может, денег одолжить хочешь?
Муж, как всегда, говорил прямо, и это граничило с грубостью, но итальянец нисколько не обиделся и даже засмеялся:
— Нет, господин Ладислав, просить денег я не собирался. Гонорар за портрет ещё не истрачен, но от вина и партии в шашки не откажусь, — с этими словами он поклонился и немного церемонно произнёс: — Мне стало известно, что господин Ладислав обрёл свободу и тут же, если можно так выразиться, потерял её, добровольно попав в самый приятный плен из всех, существующих на свете. Как только я узнал, то поспешил сюда — поздравить и с освобождением, и с пленением.
Илона видела, что Джулиано в отличие от её мужа говорит не настолько откровенно. Итальянец был рад тёплой встрече, но явно рассчитывал на большее, пока шёл от ворот в эту комнату. По дороге он, остановясь во дворе, сбавил шаг и будто бы невзначай огляделся по сторонам, а на самом деле — принюхался. Гость хотел оказаться приглашённым на обед, но напрашиваться не решался, а муж Илоны как-то позабыл об обеде. Сытый голодного не поймёт.
Конечно, Джулиано не голодал — иначе это отразилось бы на его лице (голодающие румяными не бывают), но денег от упомянутого гонорара, наверное, осталось немного, и юноша стремился совершать как можно меньше трат.
Пришлось Илоне вмешаться в это дело:
— А может, пригласим гостя к обеду? — спросила она. — Ещё четверть часа, и всё будет готово.
Джулиано отвесил благодарный поклон даже раньше, чем Ладислав Дракула успел кивнуть, выражая согласие с супругой, поэтому Илона подумала: «Голоден», — а её муж, видя воодушевление гостя, с подозрением спросил:
— Тебе точно не нужны деньги? Я охотно одолжу. Главное, чтобы ты после этого не забыл дорогу в мой дом. Мне будет жаль, если ты больше не появишься.
Говоря о деньгах, он, наверное, забыл, что сам сейчас без денег, ведь на Еврейской улице уверял, будто не нуждается, однако Илона уже приготовилась выручить мужа и ни в чём не укорять, поэтому слегка огорчилась, когда итальянец отказался от денег и во второй раз. Своим отказом он не дал ей сделать доброе дело.
Во время обеда, сидя перед дымящейся тарелкой, гость спросил у «хозяйки дома», как ей показался портрет её супруга:
— Удалось ли моему учителю уловить сходство?
Вопрос был самый обычный. Его следовало ожидать, но Илона смутилась. Теперь, в присутствии мужа и пасынка, она стеснялась повторить то, о чём подумала, когда впервые решилась внимательно разглядеть картину. Как же скажешь мужу, что на портрете у него был взгляд обречённого! «Ладислав Дракула решит, что ты согласилась на брак из жалости. А ведь ты уже говорила в первую брачную ночь, что образ на портрете тебе понравился».
Хорошо, что Илона вовремя сообразила, что сейчас её никто прямо об этом не спрашивает — выражая своё мнение о портрете, можно сказать что-то другое. Но что? Она вдруг вспомнила, что плечи на портрете узковаты. И нет даже намёка на мелкие морщины вокруг глаз. Следовало ли говорить об этом?
— Конечно, сходство есть, — наконец, произнесла жена Дракулы. — И я думаю, что художник старался не льстить, когда рисовал лицо. Но зачем было рисовать такое богатое одеяние?
Помнится, в первый раз, глядя на картину, она обратила внимание только на кроваво-красный цвет одежд, но позднее удивилась, что шапка Дракулы украшена невиданным количеством жемчуга. Узник не мог быть так одет.
— Полагаю, что мой учитель хотел изобразить правителя, а не узника, — сказал Джулиано.
— Даже если так, то я, глядя на портрет, знала, что это узник, — уже смелее произнесла Илона. — Я знала это с самого начала. И знала, что заключение было долгим. Поэтому меня не удивила худоба лица. И взгляд... именно такой может быть у узника.
— Именно такой? — переспросил гость.
Илона поняла, что проговорилась, но останавливаться было поздно:
— Да, — сказала она. — Взгляд, обращённый куда-то в прошлое. В будущее так не смотрят. Как будто человек, изображённый на портрете, — Илона намеренно не произнесла «мой муж», — не надеялся обрести свободу.
— А так и было, — вдруг произнёс Ладислав Дракула и весело добавил. — Я хотел получить свободу, но не надеялся на исполнение этого. Я не знал, для чего нужна картина. А если бы знал, то смотрел бы по-другому.
Жена воззрилась на него с некоторым удивлением, а Дракула продолжал, уже обращаясь к ней:
— Я смотрел бы прямо на тебя, на свою будущую невесту, а не в прошлое.
Сейчас он так и смотрел: прямо и даже дерзко, потому что во взгляде была лукавая искорка, которую Илона видела уже много раз. Такой взгляд означал, что муж прямо сейчас предпочёл бы отправиться в спальню. «И тогда я не согласилась бы выйти замуж», — подумала Илона, опуская глаза.
Джулиано, поняв, что беседа грозит перейти в неловкое молчание, тут же перевёл её на прежнюю тему и вкрадчиво спросил:
— Так значит, госпожа полагает, что богатое одеяние на портрете не вполне уместно?
— Возможно, следовало изобразить на портрете ту одежду, которая была на самом деле, — ответила Илона, старательно избегая встречаться взглядом с мужем.
— Вот! — воскликнул Ладислав Дракула, и снова это прозвучало весело. — Джулиано, я тебе то же самое говорил в Вышеграде, когда ты показывал мне портрет. Зачем такое одеяние?
А гость всё выпытывал у хозяйки:
— Может быть, госпожу смущает что-то ещё?
— Нет, портрет вполне удачен, — ответила она и всё же призналась: — Но он мрачный. Поэтому я не решаюсь повесить его в доме. Он хранится у меня, завёрнутый в сукно, а вот повесить его на стену...
— А что если мой учитель нарисует ещё один портрет? — спросил Джулиано. — Новый мрачным не будет. Или можно сделать портрет господина Ладислава вместе с супругой. — Немного помолчав, итальянец улыбнулся немного виновато. — По правде говоря, придя сюда, я надеялся получить не денег в долг, а получить заказ. Просто не решался сразу переходить к делу.
Теперь он говорил откровенно, и получалось, что Ладислав Дракула и этот юноша-итальянец — впрямь приятели, которые весьма хорошо друг друга знают, и потому им не имеет смысла друг другу лгать: обман быстро раскроется.
Однако для Илоны было бы легче дать денег просто так, а не за работу:
— Нет-нет, — произнесла она прежде, чем муж что-нибудь ответит на предложение гостя, — у меня совсем нет времени позировать. Мне надо заниматься домашним хозяйством.
Тратить время на общий портрет не хотелось и по другой причине. Илона не считала себя красавицей и боялась обнаружить, что на взгляд живописца всё ещё хуже. Живописец, которого Джулиано называл «мой учитель», явно имел склонность к тому, чтобы изображать свою очередную модель без прикрас. По крайней мере, лицо.
Илона не хотела увидеть себя беспристрастными глазами этого художника. Когда смотришься в зеркало, и отражение тебе не нравится, всегда можно чуть повернуть голову, улыбнуться, поправить волосы, и лицо как будто меняется, но это всё равно ты. А на портрете так не выйдет. Глядя на «отражение», которое остаётся неподвижным, как ни крутись, ты со всей обречённостью сознаёшь: «Именно такой тебя создал Бог. Что есть, то есть, и ничего не изменишь». А когда художник рисует тебя лучше, чем ты есть, ты говоришь себе: «Это не я».
— Как жаль! — воскликнул Джулиано. — Вдвойне жаль, поскольку я вижу, что госпожа разбирается в живописи, понимает тонкости. Делать портреты тех, кто понимает и сможет оценить работу, мастеру всегда приятно.
— Нет, я позировать не смогу, — повторила Илона.
— А господин Ладислав? — спросил гость без особой надежды.
Ладислав Дракула засмеялся:
— Нет уж, прости. Мне и в прошлый раз еле хватило терпения, чтобы потакать всем причудам твоего учителя. Вот вместе с супругой я бы согласился, но снова оказаться на картине одному... не хочу.
Джулиано просительно посмотрел на Илону, будто говорил: «Сжальтесь. От вашего решения зависит мой с учителем заработок», — но хозяйка жилища лишь покачала головой.
Молодой итальянец, наверное, был достаточно опытным, чтобы понять главную причину отказа Илоны, но не пытался убедить её в том, что на портрете получится весьма миловидная особа. Говорить о достоинствах её внешности, когда муж сидит рядом, за тем же столом, конечно, не следовало.
В то же время гость хотел завоевать расположение не только хозяина дома, но и хозяйки, поэтому принялся нахваливать обед. Когда принесли гуляш, юноша сказал, что во Флоренции, откуда он родом, это готовят иначе, но за годы, прожитые в Венгрии, он успел полюбить и венгерское блюдо:
— То, что вы называете «гуляш», мы называем «спеццатино». Во Флоренции это готовят из цыплёнка, но из говядины — тоже очень вкусно. Я успел заметить, что у каждой хозяйки рецепт свой.
Сходу назвав основные ингредиенты, Джулиано сказал, что в гуляше, который ему подали сейчас, «есть что-то ещё, особая специя». Гость принялся угадывать, и Илоне вдруг почему-то сделалось очень весело, когда она мотала головой и говорила «нет», «снова нет».