Ещё только-только рассвело, но во дворе уже слышались голоса. Оказалось, что двое боярских слуг умывались возле колодца и весело переговаривались с одной из служанок, которая спускалась в погреб за провизией, а теперь вылезала обратно с большой корзиной.
Слуги, коверкая венгерские слова, спрашивали, помочь ли дотащить до кухни, а служанка отвечала, что не нужно.
— Почему же, красавица? Разве мы старые, горбатые или кривые, что ты не хочешь иметь с нами дело? — допытывался один из слуг, на что услышал:
— Что толку от таких молодцов, если вы уедете через три-четыре дня?
— За три-четыре дня можно многое успеть, — засмеялись слуги, но служанка только отмахнулась:
— Ну вас с вашими шутками!
По голосу служанки было заметно: она жалела, что гости уезжают, хоть и почти не знала их, а Илона, в последующие дни вспоминая этот невзначай подслушанный разговор, тоже думала, что с удовольствием оставила бы гостей в своём доме подольше.
Теперь в коридорах, комнатах и во дворе постоянно слышалась валашская речь, и пусть она представлялась непонятной, но Илона с удовольствием вслушивалась в эти звуки, потому что было любопытно почувствовать себя так, будто живёшь в Валахии: «Во дворце моего мужа я буду хозяйкой так же, как сейчас — в этом доме. Вокруг меня будет много валашских слуг, но я непременно научусь их понимать».
Уверенности добавляло то обстоятельство, что Илона, хоть и не знала валашских обычаев, но по наитию умудрялась делать так, как в Валахии принято. К примеру, накрыв для мужа и его бояр стол в гостиной, сама не решалась выйти к трапезе и ела отдельно, да и с гостями почти не говорила, будучи очень занята по дому, но когда спросила своего супруга, не обижаются ли гости, то получила ободряющий ответ: «В Валахии жена государя без крайней надобности не беседует с боярами. Когда государь садится с ними за трапезу после совета, жена государя ест у себя в покоях. А когда во дворце праздник, то мужчины пируют сами по себе, а государева жена с боярскими женами — сама по себе, на своей половине дворца».
В первый вечер Илона тоже повела себя правильно, а теперь, вспоминая всё это, думала: «Переехать в Валахию будет не так уж тяжело».
Валахия когда-то представлялась тёмным омутом, и ни за что не хотелось отправляться в эту страну, а теперь страх ушёл. «Разве может Валахия быть страшной, если там живут все эти люди, которые совсем не угрюмы и смеются добродушно?» — думала супруга Ладислава Дракулы, слыша, как гости говорят между собой.
Муж в разговорах с гостями тоже казался добродушен и доволен, и пусть Илона не понимала почти ни слова из его речей, но преисполнилась уверенности, что его дела идут хорошо, а поскольку Ладислав Дракулы во многом зависел от Матьяша, следовало думать, что Его Величество выполняет все обещания. Вот почему Илона не на шутку встревожилась, когда супруг, отправившись вместе с боярами в королевский дворец на аудиенцию к Матьяшу, вернулся оттуда угрюмый.
Бояре, «дабы не терять времени», разъехались в тот же день, а муж ходил по дому, оставаясь всё таким же угрюмым, и как будто не знал, чем себя занять. Все двери, если не были раскрыты настежь, ему мешали. Он брался за дверные ручки так, словно хотел вырвать их, а если толкал створку от себя, то с силой впечатывал ладонь в доски.
Илона понимала, что лучше сейчас не начинать расспросов, но удержаться не смогла. Ей очень не хотелось привыкать бояться своего мужа, даже когда он вёл себя так, поэтому она подошла и осторожно заговорила с ним:
— Матьяш сказал тебе что-то неприятное?
Ладислав Дракула посмотрел на неё в упор, и в этом взгляде отразилось нечто очень похожее на то, что было летом, перед отъездом в Эрдели:
— А ты что же, жаловалась на меня? — резко спросил супруг.
— Я не понимаю... — пробормотала Илона.
— Жаловалась на меня Матьяшу?
— Нет. На что я должна была жаловаться?
Муж прямо не ответил и язвительно продолжал:
— Матьяш попенял мне, что я слишком долго болтался в Эрдели. Сказал, что пока я разъезжаю где-то, моя супруга одна. Твой венценосный кузен запретил мне удаляться от Пешта дальше, чем на полдня пути. Теперь ты должна быть довольна.
Илона не ожидала таких слов: «Он оставил меня одну так надолго, а я виновата? И даже жаловаться не имею права? А ведь я не жаловалась. Все видели, что происходило. Я не могла бы это скрыть, даже если б пыталась. А теперь не могу даже порадоваться, что мой муж будет со мной? Не могу быть довольна?»
— Я снова как узник, — меж тем продолжал Ладислав Дракула. — Зато у тебя нет больше повода жаловаться Матьяшу, что тебе одной скучно.
До отъезда в Эрдели он говорил такие же обидные вещи, но в те времена Илона окружила своё сердце ледяной стеной, поэтому все резкие слова отлетали от этой стены, вызывая разве что чувство усталости и раздражения. Теперь же сердце было открыто, не защищено ничем, поэтому упрёки ранили так больно!
«Муж остался со мной не потому, что хочет, а потому, что велели. А я не нужна ему ни сама по себе, ни вместе с ребёнком», — подумала Илона и, едва сдерживая слёзы, ответила:
— Ни на что я никому не жаловалась! Я даже не говорила Матьяшу, что ты не слал мне писем из Эрдели. Я всем говорила, что довольна нашим браком, а если мой кузен решил вмешаться в наши семейные дела, тут я ничего не могу поделать. У меня нет дара внушать Матьяшу ту или иную мысль. А если бы был, то я внушила бы кузену, что вмешиваться не нужно. Что же делать, если мой кузен видит нашу с тобой жизнь не так, как я хочу её представить! Я и так уже сделала, что могла, потому что тётушка Эржебет в твоё отсутствие предложила изменить наш с тобой брачный договор. А я отказалась её в этом поддержать. Она хотела, чтобы всех моих детей крестили в католичество. Всех, а не только дочерей. Но я сказала, что буду на твоей стороне! На твоей! Чего тебе ещё!? Когда кончатся эти упрёки!? Когда ты перестанешь видеть во мне врага!?
Илона закрыла лицо руками и побежала прочь, но, поднимаясь по лестнице в свою спальню, невольно прислушалась — нет ли позади шагов. Хотелось, чтобы муж догнал, начал успокаивать, попросил прощенья, как прежде бывало, но теперь никто её не догонял. Илона, никем не останавливаемая, вошла в свою спальню, села в кресло возле зеркала и вгляделась в своё заплаканное лицо, но тут же скосила глаза в тот угол зеркала, где отражалась входная дверь.
Прошло несколько минут. Никто так и не вошёл. Не вошёл и через четверть часа. Наконец, через полчаса Илона, уже успев успокоиться, сама выглянула из комнаты и спросила проходившую мимо служанку:
— Ты не видела, где сейчас мой супруг?
— Я видела, как господин, одетый в плащ, шёл через двор в сторону ворот.
«Раз ушёл пешком, значит, недалеко», — подумала Илона. На всякий случай она сама обошла весь дом, ведь могло статься, что Ладислав Дракула в последнюю минуту передумал и вернулся, но оказалось, что нет — ушёл. Оставалось надеяться, что вернётся к ужину.
II
В октябре темнеет быстро, поэтому Илона с беспокойством смотрела из окна второго этажа то в один конец улицы, то в другой, а очертания домов и мостовой с каждой минутой всё больше терялись в сиреневых сумерках. «Если Влад не придёт сейчас, то, наверное, вернётся только утром», — думала супруга Ладислава Дракулы, ведь в Пеште, как и в любом городе, имевшем стены, ходить по улицам в тёмное время суток строго воспрещалось, а за исполнением запрета следил особый патруль. За прогулки в ночное время можно было угодить в городскую тюрьму, а там претерпеть множество неудобств и лишений, пока тюремщики разберутся, что к ним попал не кто-нибудь, а знатный человек.
Если бы Ладислав Дракула, выходя из дому, взял с собой в сопровождающие хотя бы пару слуг, то мог бы и пренебречь правилами, но он ушёл один и никому не сказал, куда. «Хочет почувствовать себя свободным, — думала Илона. — Что за ребячество! Быть свободным и быть никому не нужным — совсем не одно и то же. Король говорит слугам, куда направляется, потому, что всем нужен, а не потому, что должен отчитываться. Только человек, которого никто не хватится, может никого не предупреждать, куда идёт». Однако следовало смириться и по возвращении мужа не высказывать упрёков. Лишь бы пришёл!
Ужинать Илоне в итоге пришлось только с пасынком, и она впервые за долгое время почувствовала, что у неё совсем нет аппетита, и вкуса пищи как будто не чувствуется.
— Матушка, не тревожьтесь, — успокоил её Ласло. — Я помню, отец уже поступал так, когда мы ездили в Эрдели по саксонским городам. Ему приходилось выслушивать от саксонцев много упрёков о том, что он сделал в саксонских владениях раньше, много лет назад. И надо было слушать и не возражать, потому что иначе не состоялось бы примирения, а ведь Его Величество хотел, чтобы мой отец со всеми в Эрдели помирился. И вот иногда на отца находила такая досада от всех этих упрёков, что ночью он покидал жилище, нам отведённое, и бродил один по улицам в темноте, как будто хотел, чтобы его забрала стража. Или, может, он хотел с этой стражей подраться? Не знаю. Слуги Его Величества, которые сопровождали нас, просили отца, чтобы он так не делал, а он не слушал. Но ничего не случалось. Отец каждый раз возвращался. Вернётся и теперь.
Поскольку пасынок минувшим днём тоже присутствовал на встрече в королевском дворце, после которой Ладислав Дракула ходил угрюмый, Илона спросила:
— А Его Величество, когда вы виделись сегодня, говорил что-нибудь ободряющее? Говорил, когда состоится крестовый поход?
— Да. Его Величество сказал, что война с турками будет этой зимой, — прозвучал ответ. — И больше ничего не сказал, хотя отец просил подробностей. Отец стремился узнать хотя бы о том, сколько человек он получит под командование, но Его Величество ответил, что пока не решил.
Пасынок говорил так спокойно, будто предстоящая война — то же самое, что ещё одна поездка в Эрдели. И неудивительно. Ведь он знал о войнах только из книг.