С тех пор жена Ладислава Дракулы находила удовольствие не только в том, чтобы читать письма мужа, но и в том, чтобы просто смотреть, как они написаны. Она вглядывалась в эти строки, состоящие из крупных букв, выведенных твёрдым почерком, а иногда брала сухое перо и задумчиво водила кончиком по чернильным линиям, чтобы лучше почувствовать, сколько труда вложено в каждую строку. «И это всё ради меня, — думала Илона, — а ведь он мог просто надиктовать ответ сыну, если б хотел от меня отвязаться».
Письма от пасынка были совсем другие. Казалось, что Ласло пишет с той же лёгкостью, как дышит, и мог бы за месяцы войны сочинить целую книгу, а не делает этого только потому, что читателей не найдётся. Под крепостью Шабац, которую в итоге удалось покорить, почти ничего не происходило. Да и позднее, когда войско отправилось в Боснию, вместо сражений были лишь мелкие стычки с разрозненными турецкими отрядами. Нехристей на пути армии встретилось крайне мало, поскольку они, заслышав о приближении большой армии, предпочитали просто убежать. В общем, книга неизбежно получилась бы скучной, если только не выдумать подвиги для кого-нибудь из крестоносцев.
Ласло ничего выдумывать не собирался, но оказалось, кто-то сделал это вместо него, поскольку Илона вдруг услышала, как тётушка Эржебет говорит, как много нехристей истребил один из военачальников, а затем спрашивает его супругу, также присутствующую на обеде, правда ли это.
Жена «героя», сидевшая почти что напротив Илоны, услышав вопрос от матушки Его Величества, отвечала:
— Мне только позавчера пришло письмо от моего мужа. Он пишет, что турки очень свирепы и бьются отчаянно. Мой супруг говорит, что со свирепым противником и самому приходится быть свирепым, а иначе не победить.
— А что же твой супруг, Илона? — ласково спросила Эржебет.
— А что мой супруг? — удивилась Илона, вспомнив письма мужа и пасынка, где не было ни слова о свирепости. Муж обычно сообщал, что турки стали «очень резвые», то есть трусливые и бьются вовсе не так отчаянно, как хотелось бы тем венгерским военачальникам, которые искали себе воинской славы.
«Чтобы сразиться с турками, сперва их надо догнать, а это у нас получается далеко не каждый день. По большей части мы встречаем на пути разорённые и пустые селения, — сообщал муж из Боснии. — Поэтому не беспокойся за меня, моя заботливая супруга. Пусть я не бегаю от опасностей, но опасность сама бегает от меня. Порой мне кажется, я уже забываю, как держать в руке меч».
Это совсем не вязалось с тем, о чём вдруг поведала Эржебет:
— Мне рассказывали, что он голыми руками разрывает тела врагов и по кускам насаживает на колья, — сказала тётя. — Когда турки это видят, они в ужасе бегут и кричат: «Кольщик вернулся!» Это правда?
Племянница удивлённо уставилась на неё, отчаянно пытаясь понять — шутит та или нет. Матушка Его Величества ведь в отличие от большинства присутствующих знала Дракулу очень хорошо. Как она могла всерьёз думать, что он способен на подобное!? К тому же было и ещё одно обстоятельство...
Очень хотелось спросить: «Тётушка, если вы читаете все письма, которые мне приходят, то знаете, как на самом деле. Почему же спрашиваете? И кто вам сказал такие ужасные истории?»
Маргит, сидевшая за тем же столом, казалось, была поражена не меньше своей младшей сестры. Кто бы ни рассказал матушке Его Величества эту сплетню, это сделала точно не Маргит.
Меж тем малыш в животе у Илоны недовольно заворочался, и вдруг она как будто со стороны услышала свой голос, спокойный и уверенный:
— Конечно же, это вздор. Кто рассказал вам о том, что мой муж такое творит?
— Епископ Эгера, — последовал невозмутимый ответ.
То есть духовное лицо! Один из венгерских епископов, который отправился с крестоносцами в поход.
В прежние времена Илона безоговорочно поверила бы всему, что скажет любой из представителей церкви, поэтому теперь она удивлялась самой себе, опять услышав свой ответ будто со стороны, такой же спокойный:
— Рангони? Тётушка, но он же итальянец, а итальянцы очень впечатлительны и склонны раздувать из малого большое. Я и сама помню, как Его Величество говорил, что мой муж должен рвать врагов на кусочки, но ведь Его Величество не имел в виду, что указание надо выполнять точь-в-точь. Мой супруг вполне способен понять это, хоть и не в совершенстве знает венгерский язык. А может быть, Рангони не понял? Может быть, Его Преосвященство услышал, как Его Величество призывает моего мужа разорвать врагов? Если мой муж ответил, что так и поступит, это вполне могло привести к тому, что Его Преосвященство пришёл в смятение. Рангони наверняка вообразил себе что-нибудь и поспешил рассказать.
Теперь уже тётушка Эржебет с удивлением смотрела на племянницу, а Илона, взяв в руки белую булочку, непринуждённо продолжала:
— Рвать людей на куски голыми руками? — Она сосредоточенно разорвала булку надвое. — Это ж надо иметь нечеловеческую силу! А мой муж — обычный человек. Нет, это совершенно невозможно. — Она положила одну из половинок булки себе на тарелку, а от оставшейся части принялась так же сосредоточенно отрывать кусочки и бросать туда же. — Как так? Взять в руки чьё-то тело и рвать его?
Малыш изнутри стукнул кулачком, будто говорил: «Так, мама!» — и удовлетворённо затих, а жена Ладислава Дракулы, прислушиваясь к нему, не сразу заметила, что теперь все присутствующие за столом смотрят на неё, будто не узнают.
В прежние времена она смутилась бы от стольких взглядов, а теперь лишь улыбнулась и пожала плечами:
— Вот видите, как нелепо всё это выглядит, если хорошенько представить!
Правда, как только Илона перестала быть центром всеобщего внимания, а разговор перестал касаться Дракулы, удивительная самоуверенность оставила её, а на смену пришло беспокойство: «Если тётушка ещё возлагала какие-то надежды на меня, то теперь она окончательно разочарована: я больше не её союзник».
Даже появилась мысль: «Может, не стоило так отвечать?» — но взять свои слова назад было нельзя.
Наступил март. Солнце сделалось ярким. Снег потихоньку растаял, и именно в эти дни из армии прилетела весть о том, что война закончилась. Конечно, следовало радоваться, но Илона, ожидая возвращения мужа и пасынка, беспокоилась всё сильнее. Она хотела, чтобы оба вернулись до того, как начнутся роды, но не знала, осуществимо ли это.
Повитуха, устав объяснять своей подопечной, что точное время родов назвать невозможно, просто сказала: «Госпожа, думаю, когда деревья зацветут, тогда вы и родите», — поэтому теперь жена Ладислава Дракулы с тревогой смотрела на деревья, где уже начинали раскрываться почки: «Хоть бы раскрывались помедленнее! Ведь там и до цветов недалеко».
Иногда казалось, что на это только и остались силы — смотреть за окно и надеяться на лучшее. Живот вырос так, что Илона не могла без посторонней помощи даже спуститься по ступенькам со второго этажа на первый, а подняться — тем более. Тем не менее, наибольшую часть дня она предпочитала проводить на первом этаже, а не у себя в спальне: медленно перемещаясь из комнаты в комнату, придирчиво осматривала обстановку, а затем так же придирчиво смотрелась в каждое зеркало, которое встречала на пути.
Несмотря на все советы повитухи отдохнуть, Илона чувствовала, что не может отдыхать, хоть и устала: ей казалось, что она ужасно запустила дом и себя, и что с этим надо как-то бороться, однако в очередной раз обойдя дом и посмотревшись в каждое зеркало, обнаруживала, что уже сделано всё, что можно. Пыль нигде не лежала, окна и полы были вымыты, а хозяйка дома щеголяла в одном из новых платьев, пошитых нарочно для последних недель беременности, поскольку прежняя одежда с каждым днём становилась всё более тесной и неудобной. Да и носить тёмное Илоне больше не хотелось, поэтому новые платья оказались яркими: жёлтое, нежно-сиреневое, красное, зелёное.
Яркое платье и яркое солнце за окном лишь подчёркивали хмурость лица, поэтому Илона мысленно говорила себе: «Улыбнись, — но затем сама же себе отвечала: — Я улыбнусь, когда муж приедет, и мы встретимся на крыльце так, как должны были встретиться, когда он возвращался из Эрдели. Пусть по приезде поцелует меня по-настоящему и покажет, что рад вернуться домой».
Это было похоже на ощущение, когда перешагиваешь широкую канаву, через которую нет моста. Ширины шага едва хватает, и если на той стороне, куда ты перешагиваешь, никто не протянет тебе обе руки, не подхватит, не поможет удержаться на краю, то ты потеряешь равновесие. Потеряешь равновесие и свалишься вниз.
И вот Илона сейчас делала шаг вперёд. Позади остались тётушка Эржебет и кузен Матьяш. Впереди был муж, Влад, и временами Илоне казалось, что он просто не видит её шага вперёд несмотря на то, о чём они прежде говорили, и несмотря на все её письма. Может, Влад полагал, что Илона хочет быть ему другом и политическим союзником, но не супругой как таковой?
Муж вернулся домой в середине марта. День был погожий, яркое солнце било в окна, а Илона как всегда прохаживалась по комнатам нижнего этажа и как раз остановилась перед венецианским зеркалом, чтобы в солнечных бликах посмотреть на своё отражение. Она как раз успела подумать, что в ярко-розовом платье выглядит бледновато, как вдруг в комнату и влетела одна из молодых служанок, которая скороговоркой произнесла:
— Госпожа, ваш муж и господин Ласло возвращаются.
— Что?
— Ваш муж и господин Ласло возвращаются.
— Ах! — только и смогла поначалу вымолвить Илона. — Они уже здесь?
— Подъезжают. А Тамаш уже здесь.
Тамашем звался один из слуг, отправившийся с «господами» в поход.
— Его послали предупредить, — продолжала тараторить служанка. — Тамаш сейчас приехал и сказал, чтобы я сказала вам.
В прежние времена Илона начала бы бегать и суетиться, но сейчас просто не в состоянии была никуда бежать. Медленной походкой вразвалочку она направилась к крыльцу и на ходу кричала: